Остромов, или Ученик чародея - Дмитрий Быков

— Серебро князей Горчаковых, вон и герб, — заметил себе под нос пергаментный историк. — Орел с горностаем. А фарфор Друцких-Любецких, ни у кого больше батенинского рострального сервиза не было. Тридцать восьмой год, на заказ три штуки, одна в Париже, одна погибла у Гагариных при пожаре. Кто бы на одном столе собрал сервировку из двух домов?

— Да никто не увидит, — заверил нежный юноша.

— А вы вообразите, — предложил Остромов, — что княжну Друцкую-Любецкую выдают за князя Горчакова, вот семейства и смешали сервировку. От жениха серебро, от невесты блюдо.

— Ну да, да, — кивнул старец. — А стекло светлейших Лопухиных, на гербе крылатый дракон с лентами, видите?

— Не Лопухиных, — вступила величавая старуха. — Это Пестеревы, и не дракон, а лебедь.

Старик посмотрел на нее высокомерно.

— Я в некотором роде геральдик, — сказал он ровно.

— Ну-с, а я в некотором роде Пестерева, — сказала старуха.

Этого крыть было нечем.

— Позвольте, позвольте, — забормотал геральдик. — Вы, стало быть, Платона Васильевича дочь, безумная Варвара, пожертвовавшая Штейнеру сорок тысяч…

— Совершенно так-с, безумная Варвара, — величественно кивнула старуха. Остромов не шутя любовался ею.

— Когда же вы вернулись? Ведь вы в Германии!

— А вот как Гетеанум сгорел, так и вернулась. В двадцать втором.

— Но для чего же… на пепелище…

— Ну, с одного пепелища на другое, — вздохнула старуха. — Это хоть свое.

— Тогда, — сказал иронический юноша, — вообразим, что Друцкую выдают за Горчакова, но другом дома будет кто-то из Пестеревых, потому что Горчаков после ранения на турецкой войне несостоятелен.

У молодежи из бывших была новая манера шутить, ни к кому не адресуясь, глядя прямо перед собою, чтобы окружающие не догадались о разговоре: нет-нет, никто не беседует, мы сами с собой… Однако юношу услышали, и сверстники прыснули.

Перед самой съемкой Остромов подошел к оператору и о чем-то пошептал ему на ухо. Оператор слушал с монгольским непроницаемым лицом. Непонятно было, как он реагирует. Дослушав, он внимательно посмотрел на Остромова.

— Рискованно, — сказал он ровно.

— Кто не рискует, не пьет шампанского, — сказал Остромов. Он не зря был физиогномист. В операторе ему почудилась доброта — скрытная, неловкая, но нередкая у молчаливых путешественников, многое повидавших.

— Ну… — неопределенно сказал оператор. Остромов понял и отошел. Настаивать в разговоре с такими людьми не следует.

Мстиславский тщательно расставил аристократическую массовку — юношу с Пестеревой, Остромова с Ириной (сила внушения, по счастью, не подвела), пергаментного геральдика с юной, невинно-порочной, язвительно улыбающейся девицей, каких много было в то время: они не вполне еще избавились от сословных предрассудков, но уже коротко стриглись, грубо мазались, неумело подражали девочкам с окраин и с вызовом предлагали себя; для знатока и ценителя все эти потомки фрейлин были бы сущим кладом, но для пролетариату не подходили, ибо казались грубой подделкой. Пролетариат — ён тоже не без чутья. Разве польстился бы граф на крестьянку? (Случалось — и льстились, но именно когда хотелось перчика, или вовсе уж никого не было). Невинно-порочная, с тайным ужасом, плескавшимся на дне глаз, распутно улыбнулась старику и окончательно стала похожа на гимназистку.

— Напоминаю! — прогремел Мстиславский. В окно щедро лилось желтое раннее солнце, в котором нежно таяли бокалы и уже слегка потела колбаса. — В первые секунды держим себя в руках. По команде переходим к свинству. После этого доснимаем крупные эпизоды. По хлопку н-начали!

Вспыхнули и зашипели две гигантские электрические лампы. Хлопнул перед глазом камеры таинственный деревянный прибор. Монгольский путешественник закрутил ручку. Аристократия неловко мялась перед яствами.

— Жрите, жрите! — завопил Мстиславский.

— А, двум смертям не бывать, — сказал водопроводчик Смирнов, положил кусок белорыбицы на толстый ломоть хлеба и жадно откусил.

— Разговаривайте, беседуйте! — орал Мстиславский. Остромов обернулся к Ирине и взглядом предложил икры. Она кивнула. В миске уже образовалась некоторая давка — аристократия сталкивалась ложками.

— Свинее, свинее! — заорал Мстиславский. Вы, в пиджаке! Да, вы, перед рыбой! Вырвите котлету у своей дамы! Да, вот так. Набросьтесь на нее! На котлету, идиот!

Высокий брюнет с гладко зализанными волосами и вытянутым идиотским лицом хищно сорвал котлету с соседской вилки и тщательно обкусал по краям.

— Теперь руки вытирайте! — орал Мстиславский. — Руки об даму свою!

Брюнет робко коснулся соседкиной спины.

— Грудь ему навстречу подайте! — требовал режиссер. Соседка, дама лет сорока, по виду скорей английская бонна, чем аристократка, попыталась выпятить плоскую грудь и задрала при этом острый подбородок. Идиот робко провел пальцами по ее плюшевому жакету.

— Сильней! — неистовствовал Мстиславский; нагромождение согласных выражает скованность, стиснутость местом, невозможность впрыгнуть в кадр и показать лично

Старец-геральдик потягивал воду из стакана. Гимназистка долго смотрела на него, а потом вдруг принялась медленно наклонять свой бокал над его желтой матовой лысиной.

— Отлично, отлично! — одобрил режиссер.

Гимназистка истерически захохотала. Пергаментный поднял голову, догадался о маневре и с неожиданной силой обнял прелестницу. Его голова приходилась точно под круглый девичий подбородок. Гимназистка застыла, округлив глаза. Геральдик ее щупал. От этих старичков галантных времен никогда не знаешь, чего ждать.

Водопроводчик Смирнов молчаливо жрал, пользуясь моментом. «Моя цыпонька», — приговаривала Пестерева, суя в рот молодому кавалеру колбасные ломти. Он чавкал с видом пресыщенного младенца. Ирина внезапно захватила тонкими пальцами горсть икры и размазала по лицу Остромова. Он схватил ее руку и принялся облизывать пальцы. Молодежь по углам стола перекидывалась котлетами.

— Общайтесь! — орал Мстиславский, очень довольный. Публика оскотинивалась на глазах, не забывая, впрочем, и кушать.

— А знаете вы, милостивый государь, — сказал сановитый бородач тщедушному соседу, — что мы с вами говно?

— Вы, однако, не обобщайте! — воскликнул тщедушный и помахал вилкой перед носом бородатого.

— Хорошо, милостивый государь, — согласился бородатый. — Вы говно, а я клубника со сливками.

Тщедушный захватил горсть леденцов и швырнул соседу в лицо.

— Я дворянин! — взревел бородатый, схватил тщедушного за грудки так, что затрещал его жалкий пиджачишко, и поднял над собою, как щенка. Видимо, все это было у них хорошо отрепетировано.

Пол усеялся леденцами. Остромов соскребал икру со щек. Ирина, закинув голову, хохотала. Вырвавшаяся из стариковских объятий гимназистка канканировала на столе, визжа от страха и удовольствия. Нежный юноша заглядывал ей под юбку, она норовила попасть ему полой по глазам. Пестерева облизывала пальцы и делала соседу козу. Бородатый отпустил тщедушного, схватил горбушку и метнул в Мстиславского: свинство так свинство. Еда закончилась, но аристократию было не остановить. Массовка ликовала, резвясь в своей среде. Остромов почувствовал, что все можно, и поцеловал Ирину в покорные губы.

— Болван! — крикнула она восторженно.

— У Николая Григорьича Вахвахова, — торжественно вещал геральдик, — на именинах сынка не то еще было! Князенька Кипиани, тифлисский предводитель, из зоологического сада привел зебру и воль-ти-жи-ти-ровал…

— Довольно! — орал Мстиславский, но разгулявшееся дворянство не унималось. Гимназистка на столе плясала уже русскую, бородатый мелодически свистал, прочие хлопали в великодержавном экстазе. Остромов подхватил Ирину на руки и кружил, распугивая стариков. Наконец гимназистка спрыгнула на руки нежному юноше, который покачнулся, но устоял.

— Вуаля! — крикнула она.

— Снято! — восторженно заорал Мстиславский.

— Не снято, — флегматично заметил оператор.

— Что значит не снято? — в негодовании уставился на него Мстиславский.

— Свету мало, дубль нужен, — кратко объяснил монгольский странник.

— Ты же замерял!

— Солнце за тучку зашло, — пояснил оператор, указывая в окно.

— Где я тебе реквизит возьму, саботажник! — выказывая знакомство с новой лексикой, завыл режиссер. Остромов тихо улыбался: выгорело. Он знал, что тридцать человек не наедятся выставленной закуской, да и сам не возражал получить два обеда вместо одного.

— Купим, — пожал плечами оператор.

— Вычту! У всех вычту! — топал ногами Мстиславский. — У тебя лично вычту всю икру!

— Вычитай, — спокойно согласился оператор. — А только я брак гнать не стану.