Ничья земля - Ян Валетов

Следы убийц давно занесло снегом. Куда они пошли – на север или на юг – Михаил не определил. Не смог. С таким же успехом они могли просто кануть в соседнем лесу. Он был всего в ста метрах от дороги – и на западе, и на востоке.

Или сидеть сейчас в засаде, вон там, в этом редком, как зубы старца, осиннике, глядя на них через автоматные прицелы. Хотя последнее – вряд ли. Уж больно лакомым куском для любой банды были они двое на мотоцикле. Если бы засада была – она бы уже дала о себе знать. Раз все тихо, значит, им опять повезло.

Но засада все-таки была. Правда, не здесь, а через тридцать километров, как раз на въезде в город, километра за два до блокпоста городского ополчения.

И они попали в нее спустя три с половиной часа, когда солнце уже скрылось за горизонтом и на землю, вместе с серым клочковатым туманом, спустились сумерки.

Два молодца, одинаковых с лица, ротмистры Шечков и Краснощеков, естественно, привезли его не на Лубянку.

У Конторы всегда хватало ума хранить свои секреты в отдалении от официального места обитания. Иногда так далеко, что сами отцы-командиры диву давались – куда и зачем они заслали собственных сотрудников.

Если, конечно, речь шла не о лабораториях, вроде 9-й, и прочих небезопасных вещах, которые только откровенный безумец мог бы расположить в таком городе, как Москва, тем более, в его центре. Но и в самом сердце Москвы, Лубянка была далеко не единственным зданием, в котором располагалась Контора. Ее филиалы и филиальчики, ее конспиративные квартиры и «почтовые ящики», были рассыпаны по всей столице, как раньше по всему Советскому Союзу. Уж кому-кому, а Конторе жилищный вопрос проблему никогда не составлял.

Место, куда привезли Сергеева, находилось буквально в одном квартале от метро «Китай-город».

На подъезде, в цокольном этаже жилого дома «сталинской» постройки, никакой вывески не было.

Обычно, чтобы у жильцов не возникало вопросов, почему это в подъезд безо всяких опознавательных знаков шныряют мужчины и женщины в больших количествах, возле дверей вешалась красивая табличка «Институт усовершенствования» или «Курсы повышения квалификации». Или, на крайний случай, «Филиал НИИГРМБТСТУ» – загадочно и вполне респектабельно, годится для любых темных дел.

Иногда, правда, табличек не вешали. Особенно теперь, когда необходимость в маскировке отпала за полной ненадобностью. Крутов правил Россией железной рукой, болтунов и любопытных не любил по старой памяти, и ведомой им стране интересоваться дверями без вывесок стало себе дороже. Если Контора не нуждалась в прикрытии и официальной легенде – на маскировку время не тратили.

За дверью, в которую добры молодцы пропустили Михаила впереди себя, был предбанник с сидевшей в загородке вахтершей цивильной наружности, но одетой в вохровскую изрядно потертую, шинель.

Потом – казенного вида коридор, с хорошей отделкой по стенам и потолку, современными светильниками, но все равно какой-то сиротливый, с дешевыми дерматиновыми диванчиками и арестантским запашком казенного учреждения.

В коридоре никого не было, вытащенные из неизвестно какого запасника красные ковровые дорожки скрадывали шаги, а за четвертыми по левой стороне дверями, в небольшом, метров на двадцать квадратных, кабинете, Сергеева встретил Костя Истомин.

Истомин никогда не был ему близким другом. Нет, конечно, они были хорошо знакомы и даже были на «ты». Истомин был чуть старше, но не критично, во всяком случае, в отрыв не ушел, и Сергеев в те далекие времена проигрывал ему всего одну звездочку на погонах.

С тех пор Костя прибавил в весе как минимум пару пудов, потерял больше половины волос, через редкий пух которых теперь проглядывала, поблескивая, лысина, но сохранил живой взгляд карих, умных глаз, густые, как сапожная щетка, усы и хорошую белозубую улыбку.

Истомин – и тогда, и сейчас – казался этаким душкой – добрым увальнем, но являл собой яркий пример того, насколько бывает обманчива внешность.

Те две операции, в которых Сергеев когда-то участвовал вместе с Константином Олеговичем были не для слабонервных. По слухам, после распада СССР, Костя подался за рубежи Родины: поговаривали, что в ЮАР, и вовсе не для борьбы с апартеидом.

– Ну, здравствуй, Миша! – сказал Истомин, вставая из-за стола.

Он не ограничился рукопожатием, а крепко обнял Сергеева и похлопал по плечам, как старый боевой товарищ.

– А я-то думаю, чего вдруг Рысина «семафорит»? Кто это там на огонек забежал? А это ты! Рад тебя видеть. Несказанно рад, Мишка! Честно!

Сомневаться в искренности слов Истомина у Михаила повода не было. Напротив его фамилии в списках Конторы давно стоял прочерк. Списала его Контора окончательно и напрочь. Посему в добрые чувства Кости верить было можно – он все равно как пришел на могилу боевого товарища, положить цветы да чарку выпить. Чего в такой момент врать? Незачем.

От плеча Истомина слегка пахло сигарным табаком и канцелярской пылью. По одному этому запаху Сергеев мог определить, что Константин Олегович достаточно высокопоставленный и высокооплачиваемый, чтобы сохранить дорогостоящие привычки, кабинетный работник.

Хотя вывод мог быть и поспешным – в свое время «в поле» Истомин был одним из лучших. Такими кадрами Контора не разбрасывалась.

– Я тоже рад, Костя, – сказал Сергеев тихо. – Очень рад. Я для того и объявился, чтобы кого-то из вас найти.

Истомин чуть отстранил его от себя, придерживая за плечи.

– Ну, Умка, ты дома! – сказал он и улыбнулся.

Двое из ларца, одинаковых с лица, стояли «во фрунт» у дверей, изображая сдержанную радость по поводу встречи начальника со старым другом.

Истомин бросил на них быстрый взгляд, вероятно, заметил поврежденные конечности, покачал головой и небрежным движением брови отправил обоих за дверь, с максимально возможной скоростью.

– Садись, Мишка! Что будем пить?

– Я – как ты!

– Давай традиций не ломать! За встречу положено по «беленькой»!

– Давай, – легко согласился Сергеев.

Ему вдруг ужасно захотелось выпить с Истоминым водки. Не просто выпить, а выпить крепко, до тумана в мыслях.

И вспомнить.

И помянуть.

Через пять минут в кабинете, возле кожаного диванчика, стоял сервировочный столик с нарезанным балычком, ностальгической «Советской», твердым сыром, оливками, ярко-зелеными корнишонами и лимончиком на блюдечке. Раньше в натюрморте обязательно присутствовало бы украинское сало. Теперь, по понятным причинам, сало на столе отсутствовало.

Зато присутствовала минеральная водичка в запотевших бутылках: не какой-нибудь там вражеский, антипатриотический «Боржоми», а вполне приемлемая, освященная патриархом, «Ессентуки». И водка была с патриотическим акцентом – «Кремлевская», с голографическим двуглавым орлом на этикетке, точно таким же, как и на новых жандармских удостоверениях.

– Ну, – сказал Истомин, поднимая рюмку, – давай-ка первую, по традиции, за встречу! Я тебя, Умка, много лет мертвым считал. Не то чтобы оплакивал... Сам понимаешь, что тут говорить! Но мы с мужиками, когда виделись, и тебя поминали. Рад я, что ты жив. И не один я буду рад. Мало нас осталось, Миша. Очень мало.

Он помолчал, задумавшись.

– За встречу, Сергеев!

– За встречу! – отозвался Михаил и выпил ледяную водку в один глоток.

Истомин аппетитно захрустел корнишоном и тут же потянулся наливать по второй.

– Ты давай закусывай, – сказал он, – закусывай и можешь рассказывать. Что ты? Где ты? Как ты? Последнее, что я слышал, ты обращался в Центр из Киева. Потом ходили какие-то слухи про тебя и про Мангуста. Как раз накануне Потопа.

– От кого слышал-то?

– От Саши, от Кручинина, светлая ему память. Хороший был мужик. Жаль, умер плохо.

Умер Кручинин, действительно, плохо. Сергеев знал это не понаслышке. Он сам закрыл Кручинину глаза.

– Что поговаривали?

– Ничего хорошего. Будто схлестнулись вы с Мангустом.

– Что, вот просто так – взяли и схлестнулись?

– Вам виднее, – Истомин пожал плечами. – А, может, хозяева у вас были разные. И задачи тоже. Я даже не знаю, было ли это в действительности. Вы же друзьями были, хоть Мангуст и старше нас лет на пятнадцать.

– Было, – мрачно сказал Сергеев. – Это действительно было.

Подробности Истомину знать было необязательно. Дерьмовые, надо сказать, были подробности. Тогда они схлестнулись с Мангустом дважды, и второй раз, как надеялся Сергеев, стал последним. Хотя наверняка в этом уверен не был. Он уже один раз справлял по Мангусту тризну, а потом обнаружил его сидящим в кресле в собственной квартире.

Это было за три дня до Потопа. Когда Мангуст убил Сашку Кручинина. Тогда он ушел – как всегда, исчез, словно привидение.

А потом они встретились в последний раз – через день после Потопа, когда мир содрогнулся, и сумасшедшие ливни заливали Москву так, что люди тонули в подземных переходах и вода плескалась на станциях метро. Шипели и трещали аварийные лампы. Свет мигал. Поднявшаяся почти до середины груди вода мешала бежать. Воняло так, что Сергеев не мог понять – в тоннеле метро он или в канализационном коллекторе. И крысы, крысы, крысы... Скользящие, как водомерки, по поверхности смешанной с фекалиями воды. Ползущие по стенам. Цепляющиеся за бронь кабелей.