Конокрад и гимназистка - Михаил Щукин

— Васю-Коня знаешь? — снова заговорил мужчина, по-прежнему стараясь, чтобы голос звучал доброжелательно. — Конечно, знаешь! Вот и скажи нам, любезный Калина Панкратыч, где он может быть? Потеряли мы его. А он нам очень нужен. Очень!

Калина Панкратыч сначала хотел забожиться, что никакого Васи-Коня не знает и слыхать про такого не слыхивал, но вовремя одумался: если приехали точно по адресу — значит, им ведомо, что он в дружках с Василием, потому и запираться не имеет никакого смысла, лучше так — серединка на половинке.

— Месяц уж не появлялся, — развел руками Калина Панкратыч, — а где пребывает — мне неведомо, он не докладыватся.

— Ладно, — покладисто согласился мужчина, — будем считать, что отвечаешь ты искренне. Отвечай и дальше так же. А кто еще интересовался у тебя, где он находится?

— Никто, вот те крест, — заторопился Калина Панкратыч, чем себя и выдал.

— А вот теперь ты, любезный, врешь. Негоже в таком возрасте людей обманывать, мы ведь к тебе с открытой душой, без подвоха, — ласково укорил его мужчина, — можно сказать — за помощью пришли. Вот говоришь, что никто не интересовался, а пристав Чукеев то и дело к тебе с проверкой заявляется. Или он чай к тебе пить ходит? Так у тебя и посуды для чая не имеется. А еще вот что скажи: горничная Шалагиных зачем к тебе сегодня наведывалась, и по какой такой причине после ее визита ты на белый свет выполз? И где тебя так наугощали, что дух на версту веет; ты еще к дому не подошел, а мы уже учуяли. За какие добрые дела на дурнинку напоили? Говори, Калина Панкратыч, не серди меня. Я добрый, но могу и осерчать.

«Все знает, все ему ведомо, — лихорадочно думал Калина Панкратыч, — только одно ему неизвестно — куда Василий сгинул. В этом и закавыка вся, потому как я сам ни ухом, ни рылом — где он запропастился… И дамочки тоже про Василия узнать желали… Надо же — как сквозь землю парень провалился… Может, не врать, сказать, как есть…»

Василий у него давно уже не появлялся, даже накоротке не заскакивал попроведать. Калина Панкратыч особо не переживал по этому поводу: бывало, что Василий и по нескольку месяцев не показывался, да оно и понятно — ремесло у него непредсказуемое. Но после того как пристав Чукеев зачастил к Калине Панкратычу с проверками, да еще старался угадать в разные часы, иногда и ночью заявлялся, старик забеспокоился. Понимал, что неспроста проторил пристав дорожку к его избенке. Ну, ладно, пристав, дело у него такое, казенное, но сегодня утром появилась у него в гостях… Калина Панкратыч даже прижмурился, вспоминая… такая краля, что и слов не хватит обличье ее пересказать. И бойкая. Нисколько не смущаясь и не дожидаясь приглашения, села она на колченогую табуретку, развязала теплый пуховый платок на голове и опустила его на плечи — еще красивее стала. Калина Панкратыч смотрел, будто завороженный. И слушать ее стал, тоже как завороженный.

«С большущей просьбой я к вам, Калина Панкратыч, — заговорила краля, да так душевно, словно они сто лет знакомы были. — Человека нам одного разыскать требуется, коли поможете, мы вам и денежку дадим, и угощенье доброе выставим. Только поговорить об этом в другом месте надо, не одна я буду разговаривать, еще особа есть, да ей к вам несподручно заявляться. Одевайтесь, пойдем, а уж там и поговорим ладом».

Калина Панкратыч, ничего не отвечая, молчком принялся искать валенок и кожушок. Он и впрямь ошалел от видения неожиданной гостьи и даже не спрашивал — куда, зачем, к кому? Только кряхтел, вытаскивая валенок из-под лежанки.

На улице их поджидал извозчик, и не успел Калина Панкратыч прокашляться от морозного воздуха, как оказался в доме на Михайловской улице, где уже ожидала его еще одна красавица, от вида которой он ошалел еще больше. А дальше и вовсе чудеса начались. Дала ему вторая барышня денег и сказала, что его еще угощение ждет, и начала расспрашивать: как Васю-Коня разыскать? Или как весточку ему подать? Калина Панкратыч увидел, как заалели щечки у барышни, услышал, как голос сбиваться у нее стал, когда про Васю-Коня заговорили, и сообразил, что дело, по которому его сюда призвали, амурное. Еще и подивился про себя: «Ну, Васька, ну, ухарь, такую лебедь сомустил!» Даже жалко стало, что не может ей помочь в сей же момент. Дороги до потаенной избушки Васи-Коня в бору он не знал, а когда увидит его — одному Богу известно. Подумав, предложил выход: пусть барышня записочку напишет, а он эту записочку непременно в руки Васе-Коню передаст, как только увидит.

На том и поладили.

Едва лишь Калина Панкратыч подальше и понадежнее запрятал записку, как обе барышни сразу и упорхнули, а хозяин дома, чернявый и до невозможности разговорчивый мужик, пригласил его в горницу, где стоял богато накрытый стол. И так они с этим хозяином разговорились, так они душевно друг другу понравились, что мужик расщедрился и подарил Калине Панкратычу старый тулуп, а чтобы нести его было не так грузно, выделил деревянные санки. Правда, под конец застолья они почему-то поругались, но не сильно, потому как, выйдя на улицу, обнялись и расцеловались.

Вот такое удивительное событие произошло за сегодняшний день с Калиной Панкратычем и еще не закончилось ночью — вон какие гости нагрянули. И тоже им Васю-Коня подай, а где он его возьмет?

Калина Панкратыч глубоко вздохнул и решил схитрить: поудобнее устроил на полу деревяшку и стал клониться набок, закрывая глаза и делая вид, что засыпает. Но в тот же момент получил довольно сильный удар ребром ладони по шее и невольно встрепенулся, вытаращив глаза и взмахнув руками, словно собирался взлететь.

— Ты, дед, не придуряйся, — по-прежнему доброжелательно, почти ласково, предупредил его мужчина, — спать ляжешь, когда мы уйдем отсюда. А теперь рассказывай…

Калина Панкратыч понял, что уговоры кончились. И рассудил, ощущая набухающую боль в шее, что Василия он никаким образом не предает, потому как не знает — где он, а барышня-красавица… ну, прости, барышня, старый стал, чувствительный к боли. Шея-то своя, а не казенная.

И рассказал все, что произошло с ним сегодня.

— Записку! — Мужчина протянул руку. — Давай записку!

Получив аккуратно сложенный и по уголкам так же аккуратно склеенный квадратик бумаги, мужчина быстро его развернул, глянул и засмеялся:

— Я вам пишу, чего же боле и что могу еще сказать… Нет ничего нового под этой луной! Держи, дед, послание, не потеряй спьяну. Прощай!

Он резко поднялся с лежанки и вышел. За ним неслышно скользнул в двери рыжебородый мужик, не сказавший за все это время ни единого слова.

Калина Панкратыч еще посидел на полу, затем отстегнул деревяшку, переполз на лежанку и сразу уснул — сильно уж много переживаний выпало на него за столь короткое время.