На рандеву с тенью - Татьяна Степанова

Он вразвалку приблизился к их столику:

— Куколка, отдохни, погуляй, тут мужской разговор.

— Вы кто такой? — Новосельский привстал. Щеки его вспыхнули, и он стал похож на хорошенькую рассерженную женщину. — Что вам нужно?

— Ты почему по повестке не приходишь, когда я тебя вызываю? На пятнадцать суток захотел?

— Да я... да вы кто?!

— На пятнадцать суток захотел? Мигом устрою. — Никита достал из кармана мобильник.

— Подожди, оставь ты меня в покое! — Новосельский отодрал от себя свою спутницу, которая пьяно к нему прильнула. — Отвали! Не твое дело, кто это... Э, подождите, как вас, какие сутки, за что?!

— Ну-ка пойдем. — Никита сгреб его за модный белый свитер. — Давай выйдем, быстро поймешь.

Сквозь толпу танцующих к ним по знаку бармена уже пробирались охранники.

— Что тут у вас? — спросил один, кладя на плечо Колосова тяжелую длань. — Ты чего выступаешь? Ну-ка отпусти его. Ты откуда взялся?

Колосов молча отпихнул его от себя и поволок упирающегося Новосельского к выходу.

— Ребята, да что он вытворяет! Совсем оборзел! Пусти меня! — завопил тот. — Ты чего ко мне привязался?

Отстраненный охранник, недолго думая, въехал Колосову кулаком по спине и тут же получил в ответ весьма увесистую затрещину. И неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы, энергично расталкивая танцующих и любопытных, к столику не пробился Аркадий Лизунов.

— Тихо! Тихо, я сказал! Руки укороти, — бросил он охраннику, воспламененному схваткой, и оттеснил его от Никиты. — Не узнаешь, что ли? Смотри мне.

Тем временем Колосов, ни слова не произнося, с каменным лицом (видел в каком-то французском фильме, как делал его обожаемый Лино Вентура в роли вечного комиссара полиции) тащил барахтающегося Новосельского к дверям.

— Все нормально. Все тихо, культурно. Они просто поговорят, — бросил охранникам Лизунов и вернулся к Алине Гордеевой.

Снова заиграла музыка. Бармен, чтобы сгладить недоразумение, поставил в систему новый компакт-диск. В суматохе Лизунов не заметил, что его спутница не спускала с Новосельского взгляда до тех пор, пока он с Колосовым не скрылся в дверях. Так обычно женщины провожают взглядом либо внешне очень привлекательных, либо знакомых мужчин, с которыми по какой-то причине не желают здороваться при своем новом приятеле.

Но, честно говоря, в эту ночь Аркадий Лизунов вообще ни о чем больше думать не мог. Мысли умерли, воскресли чувства. Алина снова повела его танцевать. На танцполе одна за другой гасли лампы, мерцала лишь радужная подсветка цветомузыки. Они танцевали, все теснее и теснее прижимаясь друг к другу. Голова Лизунова кружилась. Близко-близко он видел ее глаза — нежные, сияющие, смеющиеся, дразнящие. Чувствовал аромат ее кожи, волос, упругость ее груди, наслаждался гибкостью, силой и одновременно податливостью ее тела. Наклонился, отыскал губами ее губы... Как он хотел эту женщину Ее рука скользнула по его бедру, коснулась пояса, опустилась ниже, нежно погладила, сжала...

— Все, не могу. Взорвусь, — прошептал он в ее губы.

Она тихонько засмеялась, отстранилась, разомкнула руки и пошла, лавируя среди танцующих, к выходу. Лизунов шел за ней как во сне. Кругом в ритмах блюза парили, обнимались парочки. Бабочки ночи, бесшабашный народ.

Они вышли из бара под дождь. Алина раскрыла зонт. Лизунов обнял ее. И сердце сразу рухнуло куда-то вниз, вниз и со звоном, как стеклянный шарик, разбилось о мостовую. Ее руки скользнули под его толстовку, пальцы ласкали его плечи, спину, блуждали, шарили по коже. Он приподнял ее, впиваясь в губы поцелуем.

— С ума сошел... Здесь... — Она снова тихо засмеялась. И смех был низкий, мягкий, как масло. И голос тоже был мягкий, шелковый. — С ума сошел... Совсем... ну совсем...

— Поедем ко мне, — сказал Лизунов.

Он уже знал, что повезет ее в «Маяк». Это был старый дом отдыха на реке за городом, там сдавали номера заезжим из Москвы парочкам на ночь.

— Нет, ко мне, в лес, — шепнула она. — Пожалуйста, там так хорошо.

Лизунову уже было все равно, где ее любить На скрипучей ли кровати в номере «Маяка» или в ее палатке, слыша лишь стук дождя по брезенту, шум ветра в кронах сосен, ее вздохи, ее стоны, ее шелковый смех.

Он поймал частника: они по ночам дежурили у «Пчелы». Не обратил внимания на то, что у бара уже нет ни Колосова, ни Новосельского, ни колосовской «девятки», ни «БМВ». Не обратил внимания на то, что водитель узнал его и всю дорогу до лагеря пялился на них в зеркальце с любопытством и лукавством.

Был уже второй час ночи, когда они приехали в «лес». Лагерь, спасательницы спали, дождь залил костер. Было темно и тихо. Гордеева привела его в свою палатку. Лизунов даже не успел сказать ей: «Я тебя люблю» — а ведь всю дорогу твердил про себя, репетируя, как произнесет вслух. Она выскользнула из его объятий, сбросила куртку, быстро расстегнула кофточку, и он увидел ее грудь — смуглую от загара, полную, упруго-округлую. Она опустилась на колени, вжимаясь лицом в его бедра, потянула на себя пряжку ремня, расстегнула молнию...

Потом они разделись и легли и любили друг друга. И ночь была короткой и длинной. И Лизунов уже знал, что такой женщины, такой горячей, сладкой, как халва, нежной женщины у него не было еще никогда. Ни в зеленой юности до армии, ни в увольнительных в Омской школе милиции, ни здесь в городке, среди всех его прежних — учительниц начальных классов, молодых скучающих дачниц, заезжих пляжных москвичек. Ни когда он восстанавливался в госпитале в Ростове после ранения и крутил военно-полевые романы с женщиной — военным хирургом, двумя контрактницами и одной радиокорреспонденткой из Краснодара, радуясь в душе, что остался жив, выкарабкался...

Это было как длящийся волшебный сон — ее умелые нежные руки, ее губы, ее грудь — он зарывался в ее тело лицом, словно на вкус пробуя эту шелковистую прохладную кожу. Она обвила его ногами и руками, крепко прижимаясь. Этот аромат — он чувствовал его у себя на губах. Прежде чем лечь, она достала из-под спального мешка тот ящичек, что достался ей в наследство от Железновой, — ящичек с маслами. И натерла себя и его каким-то снадобьем, шепча, что это иланг, что он чудо, превращает обычный секс в нечто. Он спросил: «Во что же?» Она ответила: «В пламя».

Да она и сама была как пламя, когда обнимала ногами и руками, вскрикивая при каждом его поцелуе, каждом толчке, впиваясь жарким жадным ртом в его тело. Она была как пламя свечки, которую сама зажгла в палатке. И он видел их сплетенные тени на потолке, наслаждался сладкими содроганиями ее тела, когда она кончила, тонул в ее глазах — темных, бездонных, грозных, нежных, испуская свой последний вздох, погружаясь в ее тело, как в молочное облако.

Когда она задремала, он в полусне думал, что эта женщина — его, что он такую искал всю жизнь и уже никогда больше ее от себя не отпустит. И наплевать, что у нее там было с этими... Он не мог сейчас даже вспомнить имя той мертвой девушки... Что вообще женщины — это такая материя, такая загадка, что никогда не поймешь, какой стороной с ними все обернется. Какой стороной... луны... — Последнее, что он видел, перед тем как уснуть, — мерцающий лунный свет. Он проникал в палатку, освещая ее спокойное лицо, ее глаза, ее темные ресницы.

Когда Лизунов проснулся, через откинутый полог в палатку уже сочился сырой утренний туман. Лизунов был в палатке один. На спальном мешке были разбросаны его вещи. Он нашарил часы — вчера снял ночью. Они показывали только половину пятого утра. В палатке все еще витал тот знакомый аромат. Лизунов приподнялся. Он почти физически ощущал, как его переполняет счастье. Он не подозревал, что пройдет всего три часа, и от его счастья не останется и следа.

Никита вытолкнул Новосельского за дверь.

— Ну, все еще не понял, кто с тобой говорит?

— П-понял, уже понял, отпустите. — На улице Новосельский мигом прекратил сопротивление. — Послушайте, я не мог прийти. Не мог к вам явиться. Хотел позвонить и не успел. Но я не понимаю, почему меня опять вызвали. Вы же поймали убийцу, дело закончено. В городе ведь только об этом и говорят.

Никита... Притворная его злость разом улетучилась. Что-то в голосе Новосельского заставило его насторожиться и сразу переменить тон.

— Ну ладно. Ладно, я погорячился... А ты тоже хорош гусь. — Он хмыкнул. — Раз уголовный розыск тебя вызывает, значит, вопросы к тебе возникли.

— Какие вопросы? — Новосельский выжидательно уставился. — Вы же поймали убийцу!

— Мы поймали, — Никита самодовольно кивнул. — Но тел пока не нашли. Ни девушек, ни Славина.

— Мне очень жаль. Но я-то какое к этому имею отношение?

— Но ты же ходил с ними в Съяны!

— Я? Ах, ну да... Ну и что? Это же бог знает когда было!

— Слушай... как там тебя, Антон? Антон, неужели не понимаешь, нам сейчас любые показания могут помочь. — Колосов теперь говорил вроде даже смущенно, словно стыдясь своей прежней вспышки. — Подозреваемый-то нем как рыба, да еще и с мозгами у него швах. Нет мозгов-то, слышал уже, наверное. Сам ничего не расскажет. Ну, я, когда вызывал тебя, надеялся, что ты — друг Славина, знакомый девушек — можешь помочь нам, рассказать о них.