Голому рубашка. Истории о кино и для кино - Эйрамджан Анатолий

Я посмотрел и вижу: то, что исправили, — это капля в море. Да и то не уверен, что все правильно.

— Вы исправляли? — спрашиваю я эту девушку.

— Нет, я понесла в конструкторский и там мне это сделали.

— А почему не конструкторский разрабатывал искрогаситель? — спросил я.

— Потому что нас сроки поджимают, каждый день звонят, требуют искрогаситель, на Ученом совете все одобрили конструкцию, дали «добро», мы думали, что можно по этим чертежам быстро изготовить опытный образец и повезти в Урта-Булак на испытания… — сказала девушка.

Мне вдруг почему-то — даже сейчас, через столько лет, не могу сказать почему — стало ее вдруг жалко. Думаю, молодая девочка, сразу видно, из хорошей семьи, и должна с этой бандурой ехать в какую-то глушь, где — я это точно знал, сам бывал в таких местах в командировках — одни бандюги, пьяницы да охотники за большими заработками.

— Ладно, — говорю, — попытаемся на свой страх и риск изготовить этот искрогаситель.

И завернул чертежи, понес мастеру цеха. А она побежала за мной:

— Большое вам спасибо, вы не представляете, как я вам благодарна, вы меня так выручили. Ведь эта моя первая самостоятельная работа…

Короче, вот с этой девушкой Милой у нас вскоре начался роман. Служебный роман. Она была замужем, я тоже женат: у нее трехлетняя дочка, у меня тогда только намечался сын — жена была беременна. И тут вдруг такое наваждение. Прихожу домой, а мысли все о ней. И у нее то же самое. На работе только и думаем о том, как соскочить, какой придумать предлог, чтобы вместе провести время. Я взял у двоюродного брата ключи от его квартиры, и чуть что мы тут же срывались с работы, как опытные разведчики — она через проходную, я из мастерской через заводские ворота. Ловил такси, догонял ее — она шла вдоль трамвайной линии, быстро садилась в машину, и точно так же, порознь, мы возвращались на работу. Самое интересное, что в этот Урта-Булак я поехал вместе с ней — мы уже с ней так сблизились, (хотя еще между нами ничего не было), что я не мог ее одну туда отпустить. В последнее время, как придем на работу, мы уже думаем, как бы нам поскорее увидеться. Или я брал чертежи и шел к ней в лабораторию, или же она прибегала к нам в мастерскую, узнать, как идет сборка. И чуть ли не весь день мы с ней говорили — у нее в отделе, в коридоре, у нас в мастерской, и только очень важные дела нас отрывали друг от друга.

И вот я ей говорю, когда уже искрогаситель был почти готов:

— А хотите, я поеду с вами на испытания?

Она чуть не поперхнулась, когда это услышала.

— Как? Разве это возможно? Я была бы счастлива.

— Ничего сложного, — сказал я. — Скажем, например, что при испытаниях может возникнуть необходимость корректировки тангенциального ввода устройства. Я поговорю с Адылем, он скажет замдиректора пару слов по этому поводу. Думаю, получится.

Адыль — начальник мастерской, мой друг, он меня пригласил в мой научно-исследовательский институт, чтобы я сделал для их музея движущиеся макеты разных конструкций буровых установок, станков-качалок. Работа филигранная, не каждый, даже если возьмется, сможет сделать. А Адыль знал, что я смогу. И, вообще, благодаря Адылю в те годы сплошного дефицита моя семья жила, не зная хлопот. Потому что Адыль всегда находил левую работу, которую в основном я или выполнял, или руководил выполнением. Что запомнилось: как-то Адыль принес заказ на изготовление устройства для закрывания бутылок водки металлическими крышками — в магазинах в то время уже начали продавать водку с такими крышками. Условия было такое: чтобы приспособление имело минимальный вес, было простое в изготовлении и удобное в применении. И чтоб времени на закрытие такой крышечкой бутылки уходило бы как можно меньше, ну секунд пять, не больше.

— Если сделаешь, — сказал мне Адыль, — считай, что у меня и у тебя будет по машине «Жигули». Заказ оплачивает солидный подпольный цех.

Сделал я это приспособление, купили мы с Адылем машины и потом, если в цеху у нас отмечали чей-нибудь день рождения и на столе стояли бутылки водки или коньяка, Адыль осматривал крышечки и почти всегда говорил:

— Опять наши!

Так вот, Адыль сказал замдиректора, что беспокоится, как бы молодая девушка, если там что случится с опытным образцом, не оказалась бы в беспомощном положении, и потому предлагает укрепить ее, послав с ней своего заместителя. Замдиректора дал «добро», и мы с Милой полетели в этот Урта-Булак. С искрогасителем все получилось, как надо. Провели испытания и оставили искрогаситель на буровой, хотя буровой мастер был недоволен и просил, чтобы мы размонтировали и забрали его с собой. Тем не менее, составили акт испытания, все подписали, даже дали Миле и мне премию, и попутно выяснилось, что этот искрогаситель там на фиг никому не нужен, никто эту бандуру и не соберется изготовлять серийно, прикреплять к выхлопным трубам двигателей и терять 20 процентов мощности. Просто им надо было создать видимость, что они принимают все меры безопасности, чтобы ничего подобного урта-булакскому фонтану больше не произошло, а в цепи мер значился и наш искрогаситель. На банкете по поводу успешного проведения испытаний искрогасителя главный инженер, подняв бокал, запел:

Наш костер в тумане светит,

Искры гаснут на ветру…

— Вот и вся проблема, — чокнулся он с нами.

Зато мы там с Милой чудно провели время, и хоть кругом были одни пески и колючки, мы чувствовали себя так, будто находимся на Гавайях. Нам дали отдельный домик с кухней, с душевой, где по вечерам иногда шла вода. Мы все время проводили в этом домике, и любили друг друга, как 16-летние. На работе, я уверен, все уже всё знали, судачили про нас, мол, надо же, инженер, младший научный сотрудник промысловой лаборатории связалась с рабочим из мехмастерской. Понимаю, что всем было очень интересно, чем у нас дело кончится. А наша связь продолжалась шесть лет, пока в Баку не начались те самые события и мы всей семьей вынуждены были уехать — сначала в Краснодар, потом в Москву и затем в США.

Первое время я без Милки был сам не свой, места себе не находил в этом Краснодаре, жена видела это мое состояние, но ничего не говорила. Простить себе до сих пор не могу, что был таким эгоистом. Потому что в самолете по дороге в Нью-Йорк Нина умерла, внезапно. У нее была больная щитовидка, надо было делать операцию, но она решила, что лучше ее сделать в Америке. И вот не долетела чуть-чуть. Можете представить мое состояние? С шестилетним пацаном — он плачет: «Мама, мама!», я сам в состоянии близком к инфаркту — никогда сердце не болело, а тогда в первый раз схватило. В общем, что говорить — вот так я ступил на землю Америки с комом в горле, спазмом в сердце, с чувством вины перед Ниной и с Артуром на руках.

Как беженцам, нам дали квартиру, фуд-стемпы — это талоны на еду, дали нам и деньги, Артура определили в садик, и я стал искать работу. Устроился в механический цех. Там работали всего четыре человека вместе со мной. Все вытачивали на токарных станках одинаковые детали, средний сложности по нашим советским меркам. Так за день эти мои напарники вытачивали по три, максимум четыре штуки таких деталей. Я в первый день просто осматривался что к чему, выточил тоже четыре детали, хозяин мастерской подошел, осмотрел работу и остался доволен.

— Молодец, — говорит, — с первого раза ты норму перевыполнил.

Половину слов он сказал по-польски, но я все понял.

— А почему такая норма? — спрашиваю у него. — Деталь ведь несложная.

— А ты сможешь больше дать? — удивляется он.

— Самое меньшее — 20 за смену, — говорю я ему.

Он смеется, хлопает меня по плечу.

— Такое не может быть! Шутник!

— Не шучу, — говорю ему. — Я — токарь седьмого разряда, высшей квалификации. Если очень захочу, могу и 25 выточить.

Он говорит:

— Ставлю 100 долларов, если ты за смену сделаешь 15 штук. Идет?

— Идет, — соглашаюсь я.

— А ты что ставишь? — спрашивает он.