Мираж в обручальном кольце - Дарья Калинина

Врач, принявший нас в приемной, сидел в роскошном кожаном кресле. Тут же стояли, специально для посетителей, такие же кожаные диваны. Прапора нигде не было видно.

— Располагайтесь! — радушно пригласил нас с Катькой врач. — Вашего родственника сейчас осматривают. А мы пока поговорим с вами об условиях.

Несмотря на его приветливый тон, глаза за стеклами модных очков блестели у врача холодным расчетливым блеском. Он, казалось, прикидывал, на сколько мы можем потянуть. Судя по тому, как мрачнело его лицо по мере осмотра, нас скоро могли попросить отсюда вон.

— Знаете, а мы слышали о вашей больнице, — брякнула я. — Конечно, наш знакомый предупреждал нас, что содержание больных обходится у вас в круглую сумму, но, если действительно надо серьезно лечиться, я думаю, эти деньги будут потрачены не зря. Думаю, что само провидение привело нас именно к вам.

— В самом деле? — вежливо удивился врач. — От кого же вы наслышаны о нашей больнице?

— От Валентина Суворина, — ответила я.

— О, — буквально расплылся в улыбке врач. — Конечно, я знаю его. Значит, Валентин рекомендовал вам наше заведение?

— Да, проблемы с моим братом, — пробормотала я. — Понимаете…

— Понимаю, — перебил меня врач. — Смею вас заверить, что у нас ваш брат будет иметь наилучший уход и лечение. Позвольте, однако, представиться, Арсеньев Федор Иванович.

— Очень приятно, — дружно соврали мы с Катериной.

— Если Валентин рассказывал вам о нашей больнице, то все становится гораздо проще, — тем временем болтал Федор Иванович. — Вы уже знакомы с нашими условиями. Они вам подходят?

Мы понятия не имели об этих самых условиях, но на всякий случай согласно кивнули.

— Вот и отлично! — еще больше оживился врач. — Значит, сейчас мы подпишем договор. Вы внесете плату за первые три месяца, и ваш родственник перестанет досаждать вам своим присутствием. Все заботы о нем мы возьмем на себя.

И он резво полез в ящик стола. Испугавшись, что при таких скоростях он начнет требовать с нас деньги уже через несколько минут, я решительно сказала:

— Валентин говорил, что у вас содержится его то ли родственница, то ли знакомая. Мы бы хотели взглянуть на нее.

— Зачем? — казалось, удивился врач.

Во всяком случае, он отвлекся от своих бумаг. Но зато я встала в тупик. Действительно, зачем бы нам могло понадобиться смотреть на эту совершенно постороннюю нам тетку.

— Чтобы убедиться, что пациентам у вас действительно так хорошо, как вы говорите, — неожиданно ответила вместо меня Катька. — Все-таки родного мужа отдаю. Не чужой ведь человек.

И она вытерла вполне настоящую слезу. Как ни странно, эта с трудом выжатая Катькой из себя слеза убедила Федора Ивановича.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Если вы так хотите. Пойдемте.

Он встал со своего кресла и прошел к дверям. Мы тоже поднялись. Федор Иванович оказался роста значительно ниже среднего. И был ниже меня на добрых полголовы. Он быстро пошел вперед, сделав нам знак, следовать за ним. Втроем мы спустились обратно в вестибюль, миновали его и поднялись снова на второй этаж. После этого нам пришлось пройти две железные двери, и мы оказались в отделении, где содержались больные.

Они тут бродили вполне свободно. Некоторые задумчиво ковыряли в идеально оштукатуренной стене, некоторые тихо сидели на мягких диванчиках, полностью погруженные в свои мысли. Все были одеты в теплую и удобную трикотажную одежду.

— Как видите, наши больные чувствуют себя у нас вполне комфортно, — сказал нам Федор Иванович и тут же накинулся на медсестру, подоспевшую к нам: — Наточка, почему у тебя Корзунов опять стену ковыряет? Ведь только два месяца прошло, как из-за него ремонт пришлось делать.

— Простите, Федор Иванович! — воскликнула женщина, кидаясь к психу, продолжавшему увлеченно ковырять стену.

После короткой увещевательной речи псих позволил увести себя от стены. Взамен он получил какую-то конфетку в яркой обертке.

— Мне кажется, что он нарочно таким образом вымогает сладости, — сказала медсестра, вернувшись к нам. — Не представляю, кто мог его этому научить. Но теперь без вафли к нему не подойдешь.

— Где у вас Татьяна? — спросил у медсестры Федор Иванович. — Эти девушки хотят на нее взглянуть.

— Пожалуйста, — спокойно сказала женщина. — Сейчас найдем. Она должна пить чай у себя в комнате.

Мы прошли по коридору и оказались в комнате на одного человека. Тут же стоял телевизор, имелось еще два кресла и стол, на котором лежало несколько книг в ярких обложках. Я присмотрелась и увидела, что это все детские сказки, раскраски и книжки с картинками. Кроме того, в комнате повсюду валялись мягкие игрушки.

— Странно, Тамарочки тут нет, — сказала медсестра. — Должно быть, она отправилась на кухню за добавкой.

— Тамарочки? — недоуменно прошептала мне Катька на ухо. — Кто это такая? Нам ведь нужна Татьяна. Татьяна Рюрикова.

Тем временем медсестра уже вела нас в сторону кухни.

— Вы уверены, что нам нужна именно эта самая пациентка, которую мы ищем? — спросила я у Федора Ивановича. — Мне помнится, Валентин называл нам другое имя.

— Должно быть, вы перепутали, — уверенно ответил мне врач. — У нас есть только одна пациентка, которую поместил к нам Валентин.

— Видимо так, перепутали, — только и оставалось мне кивнуть.

Врач выглядел на редкость искренним.

— Кстати, как его здоровье? — неожиданно спросил у меня Федор Иванович.

— Чье? — не сразу поняла я.

— Валентина, само собой разумеется. Вы давно его видели?

Я растерялась.

— Давно, — ответила за меня Катька. — Больше месяца назад. Вроде бы у него все было в порядке.

— Очень хорошо, — сказал врач. — Потому что он задерживает платеж за пребывание у нас Татьяны уже на несколько дней.

— Простите! — перебила врача Катька. — Но вы сказали Татьяна, а медсестра ушла разыскивать какую-то Тамару.

— Я вам всю объясню, — кивнул врач. — Так вот, что касается оплаты: в принципе то, что Валентин задерживает платеж, это не беда. Несколькими днями раньше или позже, какая разница. Но такое опоздание со стороны Валентина это очень странно. Обычно он просто маниакально пунктуален.

Но продолжить эту интересную тему нам не удалось, потому что мы оказались на кухне. Тут стояли легкие пластиковые столики и такие же разноцветные стулья. В разных концах кухни сидело несколько человек. Трое мужчин и одна женщина.

— Танечка! — воскликнула медсестра. — Мы тебя ищем. К тебе посетители.

Женщина подняла голову от тарелки со сдобной булочкой, и мы вздрогнули. На лице пожилой женщины играла такая наивная, такая простодушная и безмятежная улыбка, какая бывает только у детей.

— Гости?! — воскликнула она радостным голосом. — Кто? Дядя Валя?

— Нет, Танечка, — ласково ответила медсестра. — Две тети.

Танечка поднялась из-за стола. И выяснилось, что она весит никак не меньше центнера. Пока она радостно, трусцой маленького слоненка приближалась к нам, у двух «теть» было время, чтобы хорошенько рассмотреть ее.

Без сомнения, это была Татьяна Рюрикова. Та самая женщина, портрет которой дала нам Маша. Татьяна Рюрикова с портрета двадцать лет спустя. Значительно располневшая, но это была, безусловно, она. Полнота странным образом помогла Татьяне избежать морщин, которые бы ей полагались по возрасту.

— Я их не знаю, — нерешительно заявила больная, оказавшись возле нас.

— Это друзья твоих родителей, — сказал врач.

— Да? — обрадовалась Татьяна, сразу проникаясь к нам симпатией и доверием. — А они скоро приедут ко мне?

— Скоро, — только и смогла я кивнуть.

— Скажите им, что я хочу шоколадный торт, — потребовала больная. — Мама знает, какой я люблю. Такой вафельный, а сверху шоколад. Я люблю только тот слой, который сверху. И чтобы он был из холодильника и хрустел на зубах. А нижние вафли я не люблю. Они с соей.

Мы с Катькой отлично поняли, о чем она говорит. В нашем детстве были эти вафельные торты, облитые шоколадом. И мы тоже не любили внутреннюю его часть, где вафли перемежались слоями солоноватой сои.

— Скажите, а почему все-таки вы ее зовете то Тамарой, то Татьяной? — тихо спросила я у врача.

— После автомобильной катастрофы, в которой погибли ее родители, больная впала в детство. И требует, чтобы ее называли Татьяной. Твердит, что это ее имя. И не желает откликаться ни на какое другое.

— Странно, — сказала я.

— Что вы! Вполне типично для человека, перенесшего тяжелое потрясение, — заверил ее Федор Иванович. — Мозг как бы старается спрятаться от страшных воспоминаний. И человек либо начинает считать себя кем-то другим. Либо, если детство у человека было счастливым, он впадает в детство. То есть возвращается в то время, когда о нем заботились и он находился в безопасности.