Криптономикон, часть 2 - Нил Стивенсон

Когда Рэнди становилось скучно в школе, он наблюдал в окно, как смерчи гоняются друг за другом по пустой игровой площадке. Иногда смерч размером с легковушку пробегал по футбольному полю между качелями и с размаху врезался в лазалку — травмоопасную, выкованную средневековыми кузнецами и вмурованную в бетон, настоящее орудие дарвиновского естественного отбора, рассчитанное на выживание сильнейших.

Окутав лазалку, смерч словно замирал. Он полностью терял форму и превращался в клуб пыли, которая начинала медленно оседать, как и положено веществу тяжелее воздуха. Однако вскоре возникал по другую сторону лазалки и мчался дальше. А иногда два смерча поменьше разбегались в противоположные стороны.

По дороге из школы и в школу Рэнди подолгу гонялся за смерчами и ставил над ними импровизированные эксперименты, раз он даже выбежал на проезжую часть, пытаясь забраться в самую середину небольшого, с тележку, смерча, и ощутимо получил в бок радиатором сигналящего «бьюика». Он знал, что смерчи и хрупкие, и упорные. Можно наступить на смерчик, но он увернется или закружит вокруг твоей ноги и убежит прочь. А иногда попытаешься поймать его руками, а он исчезнет, но — глянь! — другой такой же стремительно улепетывает футах в двадцати дальше. Позже, когда Рэнди начал учить физику, его брала оторопь от того, что вещество спонтанно организуется в невероятные, тем не менее безусловно самоподдерживающиеся, достаточно устойчивые системы.

Для смерчей не было места в законах физики, по крайней мере в том их застывшем варианте, который преподносят студентам. В преподавании физики есть неписаный сговор: толковый, но затурканный, а потому косный преподаватель общается с аудиторией, состоящей наполовину из инженеров, наполовину из физиков. Инженерам предстоит строить мосты, чтобы те не падали, и самолеты, чтобы те не пикировали в землю на скорости шестьсот миль в час; у них, по определению, потеют ладони и перекашиваются лица, когда лектор заходит не в ту степь и начинает вещать об абсолютно диких явлениях. Физики гордятся тем, что они умнее и морально чище инженеров, и по определению не желают слышать ни о чем непонятном. Сговор ведет к тому, что лектор объясняет (примерно в таком роде): пыль тяжелее воздуха, поэтому падает, пока не достигнет земли. Это все, что вам надо знать про пыль. Инженеры довольны: они любят, чтобы учебный материал был мертв и распят, как бабочка под стеклом. Физики довольны: они любят думать, будто все понимают. Никто не задаст трудных вопросов. А за окнами песчаные смерчи по-прежнему резвятся в студенческом городке.

Сейчас Рэнди снова в Уитмене, впервые за много лет видит, как смерчи (снежные, поскольку стоит зима) лавируют по пустым рождественским улицам, и склонен смотреть на вещи несколько шире: эти смерчи, эти завихрения — следствие холмов и долин, расположенных, вероятно, за мили и мили отсюда. По сути, Рэнди, помотавшийся по миру, мыслит куда гибче и смотрит с точки зрения ветра, а не с фиксированной точки зрения мальчика, редко покидавшего город. С точки зрения ветра, он (ветер) неподвижен, а холмы и долины — движущиеся предметы, которые возникают на горизонте, стремительно приближаются, меняют его и уносятся прочь, предоставляя ветру самостоятельно расхлебывать последствия. Часть последствий — песчаные или снежные смерчи. Будь на пути больше препятствий — крупный город с высокими домами или лес с ветвями и листьями, на этом история бы закончилась: ветер полностью выдохся бы, сник и перестал существовать как единое целое, а его аэродинамическая активность свелась бы к неразличимым завихрениям вокруг сосновых иголок или автомобильных антенн.

В данном случае речь об автомобильной стоянке перед Уотерхауз-хаузом. Обычно она полна машин и потому губительна для ветра. С подветренной стороны автомобильной стоянки никогда не увидишь смерча — туда в генерализованном виде просачивается лишь мертвый и одряхлевший ветер. Однако сейчас рождественские каникулы, и на стоянке размером с артиллерийское стрельбище всего три машины. Асфальт серый, как выключенный монитор. Взвесь из льдинок растекается свободно, словно радужная пленка бензина на теплой воде. Единственное препятствие — ледяные саркофаги брошенных автомобилей, стоящих на пустой парковке, наверное, недели две — остальные разъехались на рождественские каникулы. Каждая машина становится первопричиной системы спутных струй и стоячих завихрений. Ветер здесь — искристый абразив, дерущий лицо, выкалывающий глаза фактор в ткани пространства-времени, населенного огромными дугами платинового огня вкруг низкого зимнего солнца. В нем постоянно висят кристаллики замерзшей воды. Осколки льда — меньше снежинок, видимо, отдельные их лучики, сорванные ветром с канадских сугробов, уже не опускаются, пока не попадут в карман мертвого воздуха: центр смерча или неподвижный слой спутной струи от брошенного на стоянке автомобиля.

Над всем этим высится Уотерхауз-хауз: корпус студенческого общежития, которому ни один ученый из тех, чьи имена присваивают студенческим корпусам, не пожелал бы дать свое имя. Сквозь огромный, не по климату, витраж бьет неприятный, как из зацветшего аквариума, зеленый свет. Уборщики возят взад-вперед неповоротливые моющие машины, таща за собой километровые бухты оранжевого силового кабеля, извлекая следы сблеванного пива и маргариновых жиров из серого ковра, который уже во времена Рэнди скорее символически обозначал ковер как отвлеченное понятие. Сейчас, въезжая в главные ворота мимо гробового камня с надписью «Уотерхауз-хауз», Рэнди поневоле смотрит вперед, через ветровое стекло и передние окна дома, прямо на большой портрет своего деда, Лоуренса Притчарда Уотерхауза — одного из примерно десяти людей, по больше части уже покойных, претендующих на липовое, в сущности, звание «изобретатель ЭВМ». Портрет накрепко привинчен стене и покрыт сантиметровой плексигласовой плитой, которую приходится менять каждые несколько лет, по мере того как она мутнеет от постоянного протирания и мелкого хулиганства. Сквозь эту тусклую катаракту Лоуренс Притчард Уотерхауз в полном докторском облачении предстает мрачным и величавым. Он стоит одной ногой на какой-то приступке, опираясь правым локтем на поднятое колено, а левой рукой подобрал мантию и подбоченился. Поза должна означать динамичную устремленность в будущее, но Рэнди, в пять лет присутствовавший на открытии портрета, почувствовал в нем недоуменное «какого дьявола вы тут собрались?».

Кроме трех мертвых машин в корке пропыленного льда, на пустой стоянке имеет место быть старинная мебель (в количестве примерно двадцати предметов) и ряд других ценностей вроде серебряного чайного сервиза и ветхого дорожного сундука. Подъезжая вместе с дядей Редом и тетей Ниной, Рэнди видит, что младшие Шафто выполнили работу, за которую получают минимальную почасовую ставку плюс двадцать пять процентов, а именно перетащили мебель оттуда, куда поставили ее дядя Джеф и тетя Энн, обратно в Начало Координат.

Из родственного благорасположения и мужской солидарности дядя Ред сел на пассажирское сиденье «акуры», к явному огорчению тети Нины, которую незаслуженно сослали на заднее. Она ерзает вправо-влево, пытаясь в зеркале заднего вида встретиться глазами сперва с Рэнди, потом с дядей Редом. Всю дорогу от гостиницы (минут десять) Рэнди вынужден был следить за дорогой в наружное зеркало, поскольку во внутреннем видел лишь расширенные зрачки тети Нины, двумя стволами нацеленные ему в горло. За шумом печки на заднем сиденье не слышно, что говорят спереди, так что к зрительной изоляции добавляется еще слуховая; учитывая, что тетя Нина третьи сутки на взводе, ситуация потенциально взрывоопасна.

Рэнди едет прямиком к Началу Координат. Пересечение осей X и Y отмечено прутиком, создающим собственную полимодальную систему воздушных завихрений и струй.

— Послушай, — говорит дядя Ред. — Мы все хотим одного: честно разделить наследство твоей матери — если можно говорить «наследство» об имуществе человека, который не умер, а просто переехал в дом престарелых — между ее пятью отпрысками. Верно?

Вопрос обращен не к Рэнди, но тот все равно кивает, стараясь продемонстрировать полное единство взглядов. Он уже двое суток беспрерывно сжимает зубы — челюстные мышцы превратились в источник жгучей пульсирующей боли.

— Думаю, ты согласишься, что единственная наша цель — разделить все поровну, — настаивает дядя Ред. — Верно?

После тягостно долгой паузы тетя Нина кивает. Она очередной раз сдвигается вбок, Рэнди ловит в зеркале заднего вида ее мучительно-неуверенный взгляд, как будто сама концепция ровной дележки — какой-то иезуитский подвох.

— И вот тут начинается самое интересное, — продолжает дядя Ред (он декан математического факультета в колледже города Мекомба, штат Иллинойс). — Что значит «поровну»? Вот это мы с твоими братьями, и мужьями твоих сестер, и Рэнди обсуждали вчера за полночь. Если бы мы делили пачку денег, все было бы просто, поскольку на купюрах напечатан определенный номинал и все они взаимозаменяемы — невозможно прикипеть душой к определенной долларовой бумажке.