Перевод показаний - Джеймс Келман

Знала ли она этого постороннего. Знала, тут никаких сомнений. Я лежал неподвижно, прислушиваясь. В его голосе присутствовал юмор, ирония, да, и также я слышал здесь кого-то циничного, его тихий тихий голос, ох, не верь ты этому человеку.

Кого это могло волновать. Меня не волновало. О да, притворяется, будто анализирует, международные положения, практические перспективы. Теперь я кое-что различал и понимал это, понимал, что он это все не всерьез. Анализ ситуации, политической, всякие маневры и движения, вмешательство маловероятных источников, заграничных источников. Нет, доверять ему было нельзя, даже когда он говорил. Разумеется, мой товарищ это знала. Стала бы она слушать его всерьез, нет, я не мог в это поверить. Я пошевелился, как просыпаясь, открывая глаза, моргая, зевая, другие подробности, глядя на нее, потом на пришедшего, озадаченно. И товарищ посмотрела на меня, показала на него рукой. Я еще раз зевнул, а она прошептала мне, Он пересказывает лекцию. Послушай его, это лекция.

Но ты ведь знаешь другое, сказал я.

Я знаю другое, да.

Однако ей не понравилось, что я сказал ей, как сделал. Я посмотрел на пришедшего, опять на нее. И в моем взгляде содержался вопрос, но нет, она не представила этого человека, ни он сам, он этого не сделал.

Что мне тогда оставалось делать, что, уйти из этого места, где мы были. Чего от меня ждали. Нет. Я не знал. Я улыбнулся, но нерешительно, и только, думаю, вглядывался, я не знаю. Там было темно, и другие вокруг, тоже и дети, как я говорил, малыши, и не все были спящими, и если кто-то закуривал, свет также касался нас, и все в этот период сознавали насчет других, и не говорили бы громко, заботились бы о других, как же иначе, если существует продление, мы же должны избирать такие пути для других людей, которые в те дни выживали, сумеем мы выжить, сумею ли выжить я и мои ближние, и как же здесь дети, должны мы за ним присматривать, легкие малыша, что, что должен сделать кто-нибудь, мать или отец, которые были вроде меня, молодыми людьми. Да, я был молодым, если так, становившимся старше.

Пришедший почесал ухо. Я понял, он ожидает от нее, что она сможет увидеть это почесывание, как знак, обозначающий совместный опыт, как бы из прошлого периода, когда они были вместе, знали друг друга, их интимность, общую для них. Я это знал. Это было определенно. Но если он и хотел от нее вспомнить эти совместные мгновения, она не вспомнила, нет, никакой реакции на него.

Тогда он примолк, ожидая чего-то еще, возможно, от меня, реакции в другой форме, возможно, что он и я, могу ли я вмещаться в это, может между нами соперничество. Он мог бы побороться со мной. Да. Боролся ли он за нее, в нем определенно была агрессивность, и оттенок голоса тоже, да, он был опасным человеком. Только и я также, тоже, если он думал запугать меня, это еще посмотрим, давайте, посмотрим, что произойдет. Правда, если он из безопасностей. Товарищ ни одного знака не подала, ни одного мне. Ее нога лежала под одеялом, соприкасаясь с моей, она ее не отодвинула, и также от ноги был нажим, и я положил ладонь ей на бедро, и мгновенно ее нога в новой позиции, и я убрал ладонь, с нее. А он опять заговорил тихим тихим голосом, беседуя, вот просто так, он здесь для разговора, пробудил нас от сна, чтобы он мог просто поговорить, рассказать свою всякую чушь, международные дела и отношения, да, мы ведь этого не знаем, не можем этого понимать, не можем постигнуть этого, я же бедный крестьянин из низких низких слоев населения, из низших классов народа. У кого власть, да, не у меня, не у нас. Я слушал его

слушал его

Что происходило. Я не боролся, не сражался. Конфликт, какой конфликт. Для него-то определено, если это была борьба между нами двумя, им и мной, как ее надо вести, борьбу. Я мог и не знать, и все же, в его манере была уверенность, уверенность. Я бы сказал, опасный, опасный человек.

Товарищ нас не познакомила. Почему. Это было бы вежливо. Что еще могла бы она сделать. Она продолжала, допускала интимность между ними, ей им. Это во-первых.

Если вежливость, ко мне. Как тоже и к постороннему, да, мы же не знали, один другого, ни в каких обстоятельствах, никаких других, я ничего не знал, но что он хотел ее, да, конечно, что тут скажешь, да ничего, он хотел ее, а ее тело было от моего, она отодвинулась, свою ногу от моей ноги, да, это глупо, все это глупости, как и жизнь, жизнь разве серьезна, когда это она серьезна, я что-то пока не обнаружил, когда это так, возможно, и никогда.

Это я знаю. Может я так и не говорил. Контейнер с чаем был рядом с ним, и я потянулся туда. Она смотрела на меня. Я держал чай у губ. Но она все смотрела, нахмурясь. Я притворился, что не замечаю, попил, потом сложил на груди руки. Теперь я был не такой измотанный, не такой усталый, и выбрался из-под одеяла, приподнял ноги, чтобы присесть на корточки, да, я мог бы вскочить, набрался сил, да. Я сказал ей, Да, сейчас хорошо бы сигарету. И тоже вина, бренди, если бы у нас что-нибудь было.

Чш

Чш

Люди спят. Да, люди спят, ты говоришь это мне, не ему, стоит мне открыть рот, ты говоришь это только мне.

Теперь она взглянула на меня, и я увидел искры в ее глазах, это было в ее глазах, искрение. Сверкание, в темноте, но я его видел, там отражался откуда-то шедший свет, быть может, из ее души. Так же, как в детстве. У нее была в коробке одна фотография, держала там, и она показала ее мне, свою фотографию, в десять лет. Она определенно была красавицей, я мог ее разглядеть, яркие глаза, конечности, смеющаяся, шаловливая. Подумал ли я тогда о моей семье, подумал ли о тех прежних днях, когда моя жена еще не исчезла, конечно так, и тоже об этой женщиной, которая была теперь мне товарищем, стала такой, так я считал.

Но этот пришедший, что он говорил, я этого не уважал и думал, наверняка и она тоже, как она может этому верить, это же ложность, ложность, разве она может в это поверить. Но то, что он говорил ей, слушавшей, слышал и я, и понимал тоже, это был анализ нашей ситуации с верхнего уровня командования, как будто у него доступ, имелся доступ. Хотя я не сомневался, что доступ у него такой есть или был. Да, она слушала. Я не говорю верила, только слушала, но с большим вниманием. Это я знаю. Международные перспективы, международные корпорации, кооперации, кооперации мирного времени военного времени. Озабоченности этих сил, также и обязательства, благотворительность таким, как мы, обязанности, да, для таких, как мы, для всех таких, как мы, так он говорил, что значит такие, как мы, разве что держатели акций, говорил он, это безопасность, говорил он, ты ведь знаешь безопасность, что есть безопасность.

Это он мне говорил. Я ему не ответил. Что есть конфликт. Я не стал ему отвечать, аргументировать, не ответил. Знал ли он, что у меня оружие, у него-то должно было. И опять сказал мне. Что есть безопасность. Я посмотрел на нее, и она сказала пришедшему. Мы живы, мы трое.

Я сказал, Да, мы живы.

Ты слишком громко.

Я слишком громко.

Тут дети.

Что

Ты слишком рассержен, сказала она.

Эти его высказывания, и я слишком рассержен, эта риторика, вся эта чушь, для чьих ушей, для чьих ушей, для наших, для моих не для моих, для твоих, возможно, но не для моих, это ложность. Да, он меня рассердил. Да.

Тут я увидел, он глядит на меня, прямо, без страха, я так не думал, ни физического, ни как интеллектуал, всякие мысли, аргументы, предположения и убеждения, какие у нас имелись, все это было безразлично, было безразлично ему, да и сам я, как мужчина, я был безразличен, только что я глуп.

Ничто для него, ну и ладно. Что он мог дать мне, ничего. Но он был здесь и думал, что все для него. Кем он был, чем для этой женщины, которая была мне товарищем, что он такое, а теперь он глядит на меня и говорит тихо, спокойно. Обращался, как раньше, к моему товарищу, а глядел также на меня, так чтобы не исключить, не исключая меня.

Мы не можем проводить изменения, сказал он, это также и наше преимущество. Нашим людям не следует расходовать энергию, без необходимости, как в обсуждении этих вопросов. Если решения принимаются где-то и наша энергия имеет большое значение, как это и есть, ваша энергия наша энергия моя энергия, для всех нас, мы признаем это, как взрослые существа, зрелые существа, мы не можем оспаривать, поскольку в отсутствие оснований это становится нелепой стратегией, рефлексией дураков, годящейся для недорослей.

Послушай его, прошептала товарищ.

Да я его слушаю, но это его поведение, я узнаю его, и что без уважения, да, без уважения, определенно покровительственное. Недоросли. Что это значит, может он чего знает или совсем ничего, что это?

Пришедший взглянул на моего товарища, улыбка была на его лице. Она сказала, Это коллега, также и друг, мы с ним бывали в сложных ситуациях, решали вопросы огромной важности, высшие и другие, мы все присутствовали, заграничные люди, начальства.

Так я должен повиноваться этому человеку, послушание перед ним? Нет. Что это за обязанность? Он старше меня, о, я должен быть покорным!