Мы вернёмся (Фронт без флангов) - Семён Цвигун

– Вот и заработал наш "Фауст"!

Прочитав одно из сообщений, нахмурился.

– Немцы опять готовят операцию по уничтожению вашего отряда, – сказал он, передавая сообщение Млынскому. – "Фауст" молодец, приложил и копию плана операции.

Млынский ознакомился с планом и с поясняющим его сообщением "Фауста", спокойно сказал:

– У них расчеты очень примитивные: ночью незаметно пробраться в район нашего лагеря, окружить его и уничтожить спящих. Как бы не так!

– Немцы клюнули на один из наших вариантов, майор.

– Это так, капитан, только вариант этот самый невыгодный для нас. Ну, ничего. Сами его придумали.

– Будем надеяться, что Охрим не струсит.

24

Фон Хорн проснулся ранее обычного и в приподнятом настроении: накануне, вечером, ему сообщили, что в его распоряжение прибывают две танковые дивизии, парашютно-десантная бригада и части авиационного прикрытия.

Генерал вызвал парикмахера, подстригся, одел новый китель, с трудом натянул начищенные до блеска сапоги, покрутился перед зеркалом и приказал адъютанту Крюге накрыть стол на три персоны и пригласить прибывающих командиров танковых дивизий.

Позавтракать не пришлось. Фон Хорну доложили, что на рассвете в тылу его армии партизаны взорвали два железнодорожных моста, склад боеприпасов и полностью уничтожили роту СС.

Взбешенный, он выскочил из-за стола, подошел к столику с телефонами. Вызвал начальника гестапо Отто Кранца.

– Господин оберштурмбанфюрер! – начал он. – С такой охраной моих тылов, какую обеспечиваете вы, я не могу воевать! Накануне готовящегося наступления вы лишили меня боеприпасов, затруднили подвоз резервов и вывоз раненых. Потрудитесь навести порядок в моих тылах, коль скоро вам поручено это дело…

В полдень Кранцу позвонили от шефа, потребовали под личную ответственность представить объяснение, почему до сего времени не уничтожен отряд Млынского.

Потом еще звонили, уточняли, требовали написать, сообщить срочно и сверхсрочно. Отто Кранц впервые за многие годы почувствовал, что тучи над ним сгущаются. Он вызвал начальников отделов Шмидта и Зауера и в крайне раздраженной форме потребовал доложить, какие приняты меры для ликвидации отряда Млынского.

Перелистывая толстый том дела, Шмидт докладывал:

– По нашим данным отряд Млынского базируется в Черном лесу. Как вам известно, мы внедрили в отряд четырех наших опытных агентов, которые имеют задание разложить отряд и убить Млынского, если он не клюнет на изготовленное нами письмо его жены.

– Когда же это случится?

– Трудно сказать, дело в том, что с нашими агентами связь еще не налажена.

– Вот так и работаем! – раздраженно бросил Кранц. – Вам-то, Шмидт, нельзя забывать, что Охрим уже покинул отряд. Он у нас сейчас, и вы с ним имели честь беседовать. Даже под защиту его взяли. На западе сходило, здесь будет выходить боком. Не забывайте этого, Шмидт.

Отто Кранц закурил, встал, несколько раз прошелся по кабинету, затем остановился, побарабанил пальцами по столу. Зауер и Шмидт молчали.

– Вы, Шмидт, примите меры к установлению связи с нашими людьми, которые проникли в отряд, – приказывал шеф. – Если мы не уберем с дороги Млынского в самое ближайшее время, он натворит столько, что потом нам придется расплачиваться своими головами. А вы, Зауер, прикажите завтра же повесить на городской площади жену и сына Млынского, а также всех партизан, находящихся в тюрьме. Одновременно форсируйте операцию по выявлению коммунистов, комсомольцев, активистов и лиц, подозреваемых в связях с партизанами.

Вечером Шмидт вызвал в гестапо Раздоркина и предложил ему совершить ходку в Черный лес в отряд Млынского.

Раздоркин насупил серые, лохматые брови, положил руку на грудь, тяжело вздохнул.

– Они меня уничтожут! Пощадите, у меня дети!

– У нас нет времени для разговоров! Вы пойдете завтра на рассвете. Это приказ. Должен был идти ваш племянник Охрим. У него серьезное ранение. Он вам распишет каждый кустик. Найдете. Если, конечно, захотите.

– Родной племянник едва ноги унес, а зараз меня на верную погибель посылаете. Зачем же жестокость такая, господин начальник?

– Раздоркин, вы забыли, видимо, где находитесь? – строго спросил Кранц.

– Простите, господин начальник, это так, по недопониманию наболтал я.

– Другой раз думайте, что говорите. Подробное задание и описание маршрута движения с указанием ориентиров вы получите перед уходом в лес, а сейчас даю вам три часа на сборы.

На следующий день Зауер позвонил Петренко и приказал снять с виселицы на городской площади трупы повешенных.

– Будем вешать партизан, – пояснил он.

– Каких партизан?

– Разумеется, русских. Из отряда Млынского.

Петренко остолбенел. Он тут же примчался в гестапо и добился приема у Шмидта.

– Я прошу вас, господин Шмидт, освободить мою невесту.

– Она партизанка и будет повешена со всеми, кого мы захватили в лесу.

– Она моя невеста, я люблю ее! – не унимался Петренко.

– А она вас?

– Это не имеет никакого значения! Вы только передайте мне ее. Все остальное я сделаю сам. Я в долгу не останусь.

– Хорошо. В лесах, примыкающих к го" роду, вот уже несколько месяцев действует советская разведывательная группа. Она систематически передает в Москву разведывательные данные. Пусть ликвидирует ее ваша полиция, и вы получите за это свою красотку!

– Вы обещаете это?

– Слово офицера великой Германии! – отрезал Шмидт. – Имеющиеся данные на эту группу возьмите у Зауера. Пригодятся.

На рассвете в городской тюрьме загремели замки и засовы. Надзиратели открывали тяжелые двери, выгоняли на тюремный двор полусонных, измученных побоями и допросами людей.

Сюда же вытолкнули и Анну Сергеевну с Володей. Впервые они встретились после долгой разлуки.

– Мама! Мамочка! – закричал Володя и протиснулся сквозь толпу заключенных к матери. Мать прижала его к коленям.

– Не плачь, сынок, папа рассчитается с фашистами за наши муки.

Из комендатуры высыпали с автоматами наперевес эсэсовцы, окружили арестованных, стали загонять в железные кузовы автомашин.

Когда к машине подошла Анна Сергеевна с Володькой, офицер гестапо взглянул на бумагу, затем на арестантский номер Млынской и сделал знак. Их отвели в угол двора. Вскоре к ним привели еще десять человек. У некоторых были перевязаны головы, руки, сквозь повязки выступала кровь.

Кузовы автомашин заполнили до отказа, затем захлопнули железные дверцы.

– Куда их повезут? – спросила Анна Сергеевна у молодого человека с седыми волосами.

– На тот свет. Их уничтожают на наших глазах в душегубках, – тихо ответил он.

Анна Сергеевна побледнела, еще крепче прижала к себе Володьку, стала целовать в голову, в лоб, в щеки. Их окружили солдаты, у каждого на поводке рослая овчарка. По команде офицера открылись массивные железные ворота, и арестованных вывели на улицу.

– Мамочка, нас куда ведут? – робко спросил Володька.

– Не знаю, милый, – ответила Анна Сергеевна, обнимая худенькие плечики сына.

Вдоль улиц, по которым шли узники, стояли толпы людей. Поймав глазами Володьку, пожилая женщина быстро вынула из корзины кусочек хлеба, протянула арестованным, со слезами на глазах сказала:

– Передайте ребенку.

Один из конвоиров крикнул:

– Цурюк! – и с размаху ударил женщину в бок дулом автомата. Она рухнула на мостовую.

Стоявшие на тротуаре люди закричали:

– Доколе можно терпеть такое?

Неожиданно над конвоиром взметнулась дубина и с треском опустилась на его голову.

– Бей их, гадов! – закричали из толпы.

И началось.

Арестованные и многие из горожан, стоявших на тротуаре, вцепились в конвоиров. Послышались стрельба, лай собак, крик, топот.

– Тикай с пацаном, чего стоишь! – бросил Анне Сергеевне один из узников.

Млынская схватила Володьку за руку, протиснулась на тротуар и во всю мочь побежала вперед, успев заметить, что следом за ней семенит какой-то старичок. Он тяжело дышал, задыхался, но старался не отстать. Навстречу бежали полицейские. Анна Сергеевна подняла Володьку, перебросила через невысокий глухой дощатый забор, крикнув:

– Беги, сынок!

Автоматная очередь наповал сразила ее.

Она уже не слышала, как Володька кричал: "Мамочка, мамочка!", не видела, как старичок юркнул в калитку, которую она не заметила, пробежала, схватил Володьку за руку и потащил в глубь двора, оказавшегося проходным.

– Только ента молчи, внучок, а то немец услышит – и каюк нам с тобой…

С улицы доносился гул машин и треск мотоциклов. Это Отто Кранц, узнав о нападении на конвой, бросил отряд СС и полицию на поиск разбежавшихся арестованных, освобожденных, по его твердому мнению, партизанами.