Румбо - Георгий Злобо

А думаем мы головой исключительно.

И понимаем, что в ловушке.

Мать загнала нас в ловушку.

Потому что жить означает: терпеть. А не жить, означает: боль. И мы мечемся в этой ловушке. А она, стоклятая, с косой своей резвою, ждёт-поджидает: идите к мамочке.

К мамочке.

Чтобы сказать без тени лицемерия: а, так вот, стало быть, как обстоят дела… гм, занятно. А теперь — давайте ещё раз.

Е! Щёраз-щёраз-щёраз, ещё хотя бы раз…

Мясокомбинат

— Кто таков больной Подгузкин? — спросил главный врач, приподнимая глаза от анамнеза.

— В 307-й у окна. Его тоже рвало. И вообще, в последнее время все жалуются на плохое самочувствие. — Елена Гиреева, старшая медсестра отделения, поправила заколку в копне густых крашеных хной волос. — Мне самой, признаться, херово вчера стало чего-то. Я думала, месячные…

— Странно… может, отравление? Что там в столовке, грибами какими-нибудь кормят? — врач озабоченно встал, подошёл к окну.

Стояла тихая влажная ночь.

— По симптомам похоже… но я из столовки ничего не ем, я из дома берууеее… — Елена вдруг проблевалась склизким потоком на шкаф с анализами. — Извините… я сейчас… всё это вытру, — она засуетилась, подыскивая тряпку.

— Да, уж потрудитесь. — доктор наморщил рот, покусывая внутреннюю сторону щёк. Затем яростно ковырнул в носу, вынул что-то, с пять секунд разглядывал, затем вытер о спинку стула.

Достал из ящика стола мобильный, недолго подумав, нажал клавишу вызова.

— Абонент не отвечает или временно недоступен, — вежливо пояснил робот.

В раздражении, махнул рукой.

— Вы не 3ое случаем звоните? — Лена замывала дверцу.

— Ей… — врач поморщился, выбирая раствор из ампулы, — опять недоступна. Не могу понять, что происходит: исчезла, и ни слуху, ни духу… две недели почти уже. А тут это отравление ещё так не кстати…

— Загуляла 3ойка, вот что происходит, — объявила после некоторой паузы старшая, выжимая тряпку, — вы уж простите, но это ж все знают.

— Что знают? Ну-ка, ну-ка, рассказывай! — врач возбужденно поёрзал.

— Да что же рассказывать… Сначала Денис её поёбывал из хирургического, а теперь она Борису Николаевичу плотно на хуй села. И даже уже не стесняется: охранник говорил, они на офисной стоянке в машине его сношались, и похуй общественность. А сейчас Борис Николаич в отпуск уехал — без жены, говорят. Так, видать, и она с ним намылилась…

— Ах, вот оно как… ну-ка подойди сюда! — доктор нетерпеливо преградил Елене дорогу, требовательно сжал соски ладонями. — с Борисом Николаевичем, говоришь? Ну-ка расскажи, расскажи ещё! — нагнул её у холодильника, помог освободиться от трусов.

Они громко дышали.

Вошёл Румбо.

Посмотрел на ручку настройки.

Так и есть: чутьё не обмануло.

— Кто вы такой?! — зло оторопел доктор.

Елена судорожно выскользнула в ванную.

Ага, и это предусмотрено: при попытке нарушить границу он становится видимым. Что же…

— Не волнуйтесь, я вам не помешаю… мне просто нужно перенастроиться. Продолжайте заниматься своими делами, прошу вас! На меня можете не обращать внимания: я вот-вот исчезну… — стараясь держаться непринуждённо, Румбо подошёл к Переключателю. — Не знаю, доктор, отчего меня влекут всю жизнь падшие женщины… а с недавних пор — даже их половины.

Пальцы тронули ручку.

— Стой, где стоишь, не шевелись! — врач страшно посмотрел на него, меняясь в облике.

С испугу Румбо неловко надавил на пластиковый цилиндр, и ручка с хрустом отломилась.

Помещение преобразилось в Мясокомбинат.

Румбо: просторный больничный халат, под ним — старая футболка Slayer, на ногах бывалые кеды.

Сестра: чёрный ядовитый истукан в углу.

Врач: сухой, творожистый, хрящеватый, с червивым месивом вместо лица:

— Ну, здравствуй, Румбо.

— Гаврило?..

— Покажи-ка свою регистрацию.

— Это с какой стати? Ты кто, адский мент, что ли?

— Ага, ацкимен…

Сестра плюнула одноразовым шприцем в глаз.

Сразу же отключились ноги. Слепой крик завязал узлом сердце, задавил пыткой лёгкие.

Гаврило поймал волну страдания и проверил регистрацию.

Загундосил сквозь червей лениво:

— Всё, что ты делаешь, неизбежно, так что не заморачивайся по пустякам. Людям свойственно высокомерие, когда они сравнивают себя с соседствующими формами жизни, например, с насекомыми. Хотят верить, что в их никчёмную жизнь вложен какой-то тайный смысл. Бога изобрели себе, надо же. Раздавите каблуком таракана и внимательно посмотрите на останки: вот он, тайный ваш смысл. И вы, и таракан — лишь крохотные искры Солнечного костра. Два извива энергии: махонький, и размером побольше. Возьмите одноразовую зажигалку. Чиркните спичкой. Спичка сгорает в разы быстрее. Но горят они одним огнём. И нет огня важней или лучше другого: огни — это просто огни. А вместе они — Пламя. Вообрази, как сгорает Космос. Вообрази, как сгорим все мы. Но ты не можешь не гореть: когда рождён, выбор отсутствует. Ты стал метаться между слоями реальности, Румбо, чего делать не рекомендуется. Я — лишь реакция этой реальности, и мой тебе совет: не превращайся в новогодний фейерверк.

Эти слова вошли в сознание, а Червивое Лицо изменило форму, уплощаясь в пласт прессованной плоти. Пронзительно-белый костяк медсестры клыком торчал из заиндевелой туши.

Ухватил Топор Мясника, надел фартук и стал рубить мясо, но его становилось всё больше. Чем резвее рубил, тем плотнее наваливают.

Мерно гудит сальная лента конвейера.

Сколько же можно? Где у них тут Начальник Цеха, а позвать бы его сюда!..

Чмокнула дверь и, раздвинув туши, вошёл Начальник Цеха, весь в половых язвах и свищах-клоаках:

— Что тут у вас? Докладывайте.

— Слишком много мяса, командир, — деланно вытер лоб, — перекур бы устроить.

— Перекур? Это пожалуйста. Вторая дверь налево по коридору.

— Ого… здесь что ли? — вошёл в приподнятом настроении. — А чего это она у вас железная?..

Знакомое ощущение задвигаемых за спиной засовов.

Дьявол, сколько раз ещё нужно попадать в твои ловушки, чтобы научиться осторожности?!

Но где я?..

Узкий металлический стакан, наверху жёлтая лампа. Лифт?..

Под потолком по периметру ряд круглых отверстий. Из них начинает сочиться дым. Через минуту атмосфера камеры напоминает амстердамскую кофейню. Ещё через минуту кабина превращается в жестяной кальян…

Отродясь на такой измене не сиживал.

Этот кайф запомнишь на всю жизнь. Как смех гостиничного лифта. Как тугой снежок в промокшей варежке. Как неожиданный удар головой в нос. Как уверенный голос отца, приказывающий снять штаны и пройти в ванную. Как вкус пломбира на губах одноклассницы. Как беспощадные кулаки старослужащих. Как оргазм с седеющей проституткой. Как бесконечное желание жить, несмотря на известное пояснение о пути самурая.

Как?..

Реальность вторгается мимолётными напластованиями смысла, когда переставшее казаться счастьем ощущение проходит сквозь желудочно-кишечный тракт осознания и вываливается из полураскрытых в ожидании поцелуя губ ветхим зловонием разложившейся плоти.

Где ты теперь, капитан Свобода? Какой ветер наполняет влажным дыханием Бездны твои обескровленные паруса?

С утра было солнечно; подошвы доверились холодной влаге мерцающей палубы. Парус раздулся и хлопнул, заставив вздрогнуть. Протянул руку и тронул его подушечками пальцев. Словно дотронулся до девичьей спины: парус сделан из бархатистой человеческой плоти, и он живой: тёплый, пронизан пульсирующей сетью кровеносных сосудов. С приятным изумлением понял, что это — живое судно. Все его ткани изменчивы и вибрируют в насыщенном, но спокойном ритме.

Материал, из которого сформирован корпус судна, напоминает кость. Корабль рос в специальном шлюзе у южного пирса: сначала это был лёгкий полупрозрачный хрящ с нитевидными отростками — щупальцами. Постепенно сгущался белый костяк, разрастались сложные многоуровневые сети: нервы, лимфа, кровепровод. Нежные усы затвердели в мачты, и розовые лепестки первых парусов робко затрепетали на ветру. Глубоко в трюме почковались нон-стопом яркие влажные органы. Руль напоминал исполинский сплющенный пенис. Якорь выблёвывался из мускулистого сфинктера на длинной и удивительно эластичной цепи языка. Глаза иллюминаторов доверчиво моргали в начинающих грубеть складках юта. С уютным шипением засасывался, раздувал упругие рёбра каркаса свежий океанский воздух. Неутомимая помпа размеренно гнала кровь.

Капитан Свобода был мозгом корабля, представляющим собой студенистую светлую массу, заключённую в черепную коробку рубки. Он управлял парусником напрямую, минуя штурвал: чутко шевелил парусами, разворачивал руки мачт, рулил возбуждённым в лихорадке открытий фаллосом.