Девушка с татуировкой дракона - Стиг Ларссон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако с юридическим статусом ситуация у нее была сложной. Сколько она себя помнила, ее считали трудной и немотивированно агрессивной. Первые записи в журнале появились из карточки медсестры начальной школы. Лисбет Саландер отправили домой, потому что она затолкала одноклассника в раздевалку и избила до крови. Свою тогдашнюю жертву она по-прежнему вспоминала с раздражением: раскормленный мальчик по имени Давид Густафссон вечно дразнился, кидал в нее разными предметами и явно обещал вырасти в большого любителя всех травить. Что означает слово «травля», она в то время даже не знала, но когда на следующий день вернулась в школу и Давид грозно пообещал ей отомстить, она уложила его на пол прямым ударом справа, утяжелив руку мячиком для гольфа, что привело к новой кровавой ране и новой записи в карточке.
Правила, по которым были устроены взаимоотношения в школе, всегда вызывали у нее недоумение. Она занималась своими делами и не вмешивалась в чужие. Тем не менее вечно находился кто-нибудь, кто никак не хотел оставлять ее в покое.
В средних классах ее неоднократно отправляли домой после бурных ссор с одноклассниками. Значительно более сильные мальчики из ее класса быстро поняли, что драка с этой тощей девчонкой может иметь неприятные последствия – в отличие от других девочек класса она никогда не отступала и, ни секунды не колеблясь, использовала для обороны кулаки или что попадется. Она пребывала в убеждении, что лучше оказаться избитой до смерти, чем терпеть это дерьмо.
А еще она мстила.
В шестом классе Лисбет Саландер подралась с парнем, бывшим значительно крупнее и сильнее ее. Она была ему не ровней чисто физически. Сперва он несколько раз играючи сбил ее с ног, потом, когда она попыталась перейти в наступление, отвесил оплеуху. Однако ничего не помогало: какой бы превосходящей силой он ни обладал, глупая девчонка все продолжала нападать, и через некоторое время даже одноклассникам стало казаться, что это уже чересчур. Она выглядела столь откровенно беззащитной, что делалось неловко. Под конец парень так врезал ей кулаком, что у нее треснула губа и потемнело в глазах. Одноклассники оставили ее лежать на земле за гимнастическим залом. Два дня она в школу не ходила, а на третье утро подстерегла своего мучителя и битой для игры в лапту съездила ему по уху. За эту выходку ее вызвали к директору, который решил заявить на нее в полицию, обвинив в причинении физического вреда, что и вылилось в создание особой социальной комиссии.
Одноклассники считали ее ненормальной и относились к ней соответственно. Не вызывала она симпатии и у учителей, которые временами воспринимали ее как наказание. Она была неразговорчивой и относилась к тем ученикам, которые никогда не поднимают руку и часто не отвечают на вопрос учителя. Это отражалось на ее оценках, хотя никто не мог бы сказать, молчит она по причине незнания урока или по какой-то другой. Ее неоднократно обсуждали на педсовете, и все сознавали, что у нее имеются проблемы, но почему-то никому не хотелось брать на себя ответственность за эту трудную девочку. Тем самым она оказалась в ситуации, когда даже учителя махнули на нее рукой, предоставив ей возможность просто сидеть и мрачно молчать.
Когда однажды новый учитель, не знавший особенностей ее поведения, заставил ее отвечать на вопрос по математике, у нее случился истерический припадок и она стала отбиваться руками и ногами. Потом она перешла в другую школу, не оставив в старой ни единого товарища, с которым бы ей захотелось попрощаться. Это была странная девочка, которую никто не любил.
Затем приключился «Весь Этот Кошмар», о котором ей думать не хотелось, – она как раз тогда вступала в подростковый возраст. Последняя вспышка, завершившая картину и приведшая к тому, что на свет извлекли записи карточки из начальной школы. После этого с юридической точки зрения она стала считаться... ненормальной. Выродком. Лисбет Саландер и без бумаг знала, что отличается от других. С другой стороны, пока ее опекуном был Хольгер Пальмгрен, которого она при необходимости могла обвести вокруг пальца, это ее ничуть не волновало.
С приходом Бьюрмана статус недееспособной начал чрезвычайно осложнять ей жизнь. К кому бы она ни обратилась, везде могла ждать западня, а что произойдет, если она проиграет борьбу? Поместят в интернат? Запрут в дурдоме? Это уж точно не вариант.
Позже, ночью, когда они уже спокойно лежали, переплетя ноги, и грудь Сесилии уютно устроилась под боком у Микаэля, женщина вдруг подняла на него глаза.
– Спасибо. Давненько со мной такого не бывало. А ты в постели молодцом.
Микаэль улыбнулся. Он всегда по-детски радовался, когда женщины восхищались его сексуальными способностями.
– Мне было хорошо, – сказал он. – Неожиданно, но приятно.
– Я не прочь повторить, – отозвалась Сесилия Вангер. – Если у тебя будет желание.
Микаэль посмотрел на нее:
– Не хочешь ли ты сказать, что тебе нужен любовник?
– Occasional lover, – уточнила Сесилия Вангер. – Но я хочу, чтобы ты шел домой, пока не заснул. Тебе незачем видеть меня рано утром, пока я не привела в порядок мышцы и лицо. И потом, будет лучше, если ты не станешь рассказывать всему селению о наших отношениях.
– Я, в общем-то, и не собирался, – ответил Микаэль.
– Особенно я не хочу, чтобы об этом узнала Изабелла. Она такая скотина.
– И твоя ближайшая соседка... я с ней уже познакомился.
– Да, но, к счастью, из ее дома моя входная дверь не видна. Микаэль, пожалуйста, проявляй осмотрительность.
– Я буду осмотрительным.
– Спасибо. Ты пьешь?
– Иногда.
– Мне хочется чего-нибудь фруктового с джином. Ты будешь?
– С удовольствием.
Она завернулась в простыню и спустилась на первый этаж. Микаэль воспользовался случаем, сходил в туалет и сполоснулся. Он стоял голым, разглядывая книжную полку, когда она вернулась с графином ледяной воды, двумя порциями джина и лаймом. Они выпили.
– Зачем ты сюда пришел? – спросила она.
– Без особой причины. Я просто...
– Ты сидишь дома и читаешь бумаги Хенрика, а потом приходишь ко мне. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, чем ты занялся.
– Ты читала эти бумаги?
– Только отчасти. Это дело продолжается почти всю мою сознательную жизнь. Если общаешься с Хенриком, невозможно уклониться от загадки Харриет.
– Эта история действительно увлекает. Я хочу сказать, что это загадка запертой комнаты в масштабе целого острова. И дело развивалось как-то нелогично. Каждый вопрос остается без ответа, каждая нить приводит в тупик.
– М-да, от такого можно сойти с ума.
– Ты была на острове в тот день.
– Да. Я была здесь и хлебнула всей этой суматохи. Вообще-то я жила в Стокгольме и училась в университете. Очень жалею, что не осталась в тот день дома.
– Какой она на самом деле была? Люди, похоже, воспринимали ее совершенно по-разному.
– Это не для печати или...
– Не для печати.
– Представления не имею, что творилось у Харриет в голове. Тебя, конечно, интересует последний год. Один день она была религиозной психопаткой. А на следующий день красилась, как шлюха, и отправлялась в школу в самом обтягивающем свитере. Не надо быть психологом, чтобы понять, что она была глубоко несчастна. Но я, как уже сказала, здесь не жила и слышала только сплетни.
– В чем был корень ее проблем?
– В Готфриде с Изабеллой, разумеется. Их брак был чистейшим сумасшествием. Они пили или воевали между собой. Не физически – Готфрид был не из тех, кто может ударить, он чуть ли не сам боялся Изабеллы. У нее жуткий характер. Где-то в начале шестидесятых он стал более или менее постоянно жить в домике на краю острова, а Изабелла никогда туда не показывалась. Бывали периоды, когда он ходил по селению натуральным оборванцем. А потом переставал пить, снова одевался аккуратно и даже пытался работать.
– Неужели никто не хотел помочь Харриет?
– Хенрик, разумеется, хотел. И в конце концов она переехала к нему. Но не забудь, что он был поглощен ролью великого промышленника. Частенько бывал в разъездах и не мог уделять Харриет и Мартину много времени. Я многое из этого пропустила, поскольку жила сначала в Уппсале, а потом в Стокгольме – могу заверить, что с таким отцом, как Харальд, у меня детство тоже было не из легких. Однако задним числом я поняла: главная проблема заключалась в том, что Харриет никогда никому не открывала душу. Она, напротив, старалась поддерживать видимость того, что у них счастливая семья.
– Вероятно, она пыталась обманывать саму себя.
– Естественно. Но когда утонул ее отец, она изменилась. Делать вид, что все отлично, стало невозможно. До этого она была... даже не знаю, как объяснить, – вполне обычной девочкой-подростком, хотя и невероятно талантливой и не по годам развитой. В последний же год она по-прежнему выделялась умственными способностями – пятерки по всем тестам и тому подобное, – но словно бы лишилась собственной души.