Сто одна причина моей ненависти - Рина Осинкина

Главный и единственный вопрос, который Людмилу должен всерьез беспокоить, – это каким образом преступник решит аннулировать угрозу в Людкином лице. Навряд ли он вновь прибегнет к ядохимикату, не дурак, он понимает, что никаких жидкостей в его присутствии Миколина пить не будет. Значит, действия убийцы будут более прямолинейными.

Плохо это или хорошо для нее? Ну, как сказать… Вывод напрашивается сам собой: ей следует беречься от удара по темечку чем-нибудь тупым и тяжелым или от ременной удавки, наскоро сооруженной из собачьего поводка. Не стоит выпускать Калугина из поля зрения, и все будет хорошо, Люда.

Но если все будет так хорошо, на чем ты сможешь подловить убийцу? Придется возвращаться к плану А: предложить преступнику чаю. Оставить его наедине с чашками ненадолго, а потом исхитриться, и питье, приготовленное им для тебя, вывести из оборота.

Как вывести? Проблем не будет. Отвлечь его внимание какой-нибудь ерундой и подменить. Чашку с отравой поставить на дальнюю верхнюю полку, с глаз калугинских долой. Это выполнить Люда сумеет.

И смартфон на звукозапись нужно включить, не забыть бы.

Кстати, у старика тоже сейчас имеется время, чтобы над своими действиями поразмышлять.

А не совершила ли ты промашку, пригласив его заранее? Могла бы перехватить его на лестничной клетке, когда он будет возвращаться с променада, взяла бы его врасплох. Теперь преимущества потеряны.

Да, в агенты спецслужб ты, Миколина, не годишься.

Людмила потянулась к таймеру и взвела его, чтобы просто послушать стрекот велоцепи, который ей всегда нравилось слушать. Дробные мягкие звуки ласкали ухо и успокаивали нервы.

Крестик выскользнул наружу, Людмила убрала его обратно за отворот пижамки. Может, на цепочку его нанизать?

Вчера он тоже выбился, а Люда не заметила в суете. Наверное, когда с покрышками возилась – демонтажем и перекаткой с участка на участок. А Карасев заметил. Высказался, насупившись, что нательный крестик не следует носить поверх одежды, чай, не украшение, и, осторожно взяв его двумя пальцами, заправил ей за вырез тельняшки. Смутился. Проговорил: «Я вот тоже на веревочке ношу» – и вытянул из-за ворота рубашки огромный золотой. И вправду – на веревочке, на черном сутаже, вот причуды.

Это все происходило, когда они полицейских ждали. Бэттичка еще не верила, что их с братцем под стражу возьмут, думала, муженек попугать решил, а потом все простит и забудет. Отчего же не забыть, если происшествие без особых жертв закончилось? Ну, ошиблась молодуха, с кем не бывает. Приревновала мужа к падчерице, это ведь так понятно.

Но он сказал Людмиле, кивнув в сторону привалившихся к стене «упырей»: «Хорошо, что так и не венчаны остались. Времени все не находилось, а теперь я рад, что не нашлось. Жаль, однако, что вы за банкиром».

А Бэтти заверещала: «Да врет она все, нету банкира, нету! И в кольце у нее стекляшка, а ты повелся!»

И Людмила не знала, хорошо это или плохо, что мадам Карасева так про банкира верещит.

Скривившись, как от соседского перфоратора, Карасев дождался, когда Бэттичка утихомирится, и продолжил, глядя на Людку исподлобья: «А то, может, бросай своего банкира? Мы тебя на зоотехника выучим, без образования нехорошо в наши дни. А колец таких я тебе два куплю. Или сколько захочешь».

«Я подумаю», – пообещала Людмила. «Точно подумаешь?» «Точно», – повторила она. Лицемерка.

Времени в его распоряжении было немного, но он все успел. А успел потому, что заранее приготовил инвентарь и расходники. Он не предполагал, что эти предметы могут понадобиться так скоро, но и не отвергал подобной возможности.

Стремительных поворотов событий он не любил. Не потому что не успевал за ними, а потому что… не любил. Просто не любил. Ему нравилось смаковать саму подготовку к чему-то значительному и важному, а комкать и спешить – это, считай, убить половину радости, сущее транжирство. Радости в современной жизни совсем мало осталось, особенно для ценителей и знатоков.

Но коли получается так, а не иначе, то следует проявить здравомыслие, поискав преимущества в раскладе, который подсунула вертихвостка-судьба. Он нашел. Отличное преимущество сыскалось. А найдя, он уже не мог уверенно ответить себе на вопрос, а так ли он огорчен сложившимися обстоятельствами?

Пожалуй, нет. Пожалуй, после рассмотрения даже доволен.

Он хотел наблюдать – он увидит. Он хотел убрать с дороги – он уберет. Он хотел окончательно замести следы – у него получится! И все одним разом. Одним большим, одним мощным, насыщенным махом.

А впечатлений вообще получит на год вперед. Или хотя бы на месяц, но и это отличные дивиденды.

Пора на выход или рано еще?

Нельзя явиться слишком рано, это осложнит дело. Даже может совсем испортить. Но и передерживать опасно. Он взглянул на часы.

Голос у Николая Никитовича был донельзя огорченный, а вид растерянный. И пахло от старика тревожно – то ли корвалолом, то ли валерианой с ландышем. Чем-то таким медицинским пахло.

«Сережа, – проговорил он надтреснуто, – ты, наверное, не поверишь, но Людмила Миколина… правда, я не знаю, какая сейчас у нее фамилия, у Людмилы…»

Портнов раздраженно мотнул головой, давая понять, что ему совершенно это не важно. И не важно, и неинтересно.

«Заходите, дядя Коль», – сказал он, отходя в сторонку, чтобы пропустить пенсионера Калугина в глубь квартиры.

Николай Никитович посмотрел вопросительно на Шарика, тот с укором – на Николая Никитовича, оба уставились на Сергея.

– Не могу, некогда совсем, – с сожалением проговорил Калугин. – Я ведь и так с Шаром гуляю позже, чем следовало бы, а он терпит меня, старика. А сегодня еще с Гортензией происшествие случилось… Отравилась животинка чем-то. Подозреваю, что аспарагус решила погрызть, хоть и ругаю ее за это, но разве их, кошек, урезонишь… Опрысканы были мои растения, от плесени пришлось обработать, та еще напасть. Ну и тошнило деточку нашу, просто наизнанку выворачивало, еле откачал. Желудок ей промыл, клизму поста…

– А с Миколиной-то что? – невежливо перебил старика Портнов. – Тоже… аспарагуса наелась?

– Белены она наелась, – с неожиданной злобой отчеканил пенсионер, а Сергей задрал бровь.

Подойдя почти вплотную к Сергею, стоящему в проеме входной двери, пенсионер, понизив голос, продолжил с яростным возмущением:

– Сегодня утром она мне позвонила и сделала заявление… Сделала следующее заявление…

Никитович явно волновался, поэтому Портнов решил, что торопить его не стоит, себе дороже получится, и приготовился терпеливо ждать. Все, что касается бывшей Миколиной и неизвестно чьей нынешней, ему было важно. Зачем-то.

– Да-да, – проговорил он, как бы желая старика подбодрить, и тон его был заинтересованным, но умеренно, как