Круг замкнулся - Кнут Гамсун

Лолла опять:

— В жизни такого не слышала! А кто такой был этот Пат?

— Кто? Да никто, наверно. Вчера выпустили, ночью взял кассу, вечером гуляет, а утром сядет по новой. Так часто бывает. Лоуренс только и сказал: это один знакомый с моих полицейских времен. Но ты послушай, Лолла, что за человек был Лоуренс. Подходит он к Пату и говорит: «А теперь возьми меня за шиворот и прижми к столу, как я тебя прижимал». Пат успел протрезветь и не захотел этого делать, но, когда услышал, что Лоуренс больше не служит в полиции, согласился. «Вот это благородно с твоей стороны», — сказал он и крепко прижал Лоуренса лицом к столу. А потом они подали друг другу руку.

Лолла покачала головой:

— Я такую жизнь не понимаю.

— Ну, конечно, это не похоже на здешнюю жизнь. В тот вечер я впервые увидел Анджелу.

— Кого, кого? Ах да, ее…

— Она сидела за нашим столиком, милая и доверчивая, из них двоих — самая красивая, красивее всех в этом зале. Я таких никогда не встречал. Лоуренс был с ней раньше знаком, но провожать ее пошел я. Она легла, а я сидел на краю ее постели и за всю ночь не посмел ни о чем ее просить, такая она была красивая. Так шло время, и я подарил ей шелковое платье, чтоб было что надеть, когда мы выходили с ней гулять. И в благодарность она захотела кем-то стать для меня. Вот так у нас все сложилось. Но мы слишком много времени проводили вместе, и я совсем запустил свою работу в мастерской, и это было очень плохо для нас обоих. Анджела думала, что это пустяки, и, когда мы поженились, она с готовностью последовала за мной в тот негритянский поселок, где мы когда-то жили с Лоуренсом и где меня знали. Там было можно жить почти задаром, я ловил рыбу в streamlet[9], посадил сладкий картофель, а по ночам бродил вокруг и всякий раз что-нибудь находил. Нам было очень хорошо…

— Да, похоже на то по твоему рассказу.

— По моему рассказу? — Румянец заливает щеки Абеля, и он восклицает: — Я опять хочу съездить туда!

Лолла:

— Чего-чего ты хочешь?

— Это была шутка, неужели ты не понимаешь шуток? Но перед тем как умереть, я хотел бы… там есть одна могила…

День спустя на обратном пути на борту остались только матросы из команды, даже слепой шарманщик и тот сошел на берег. Праздничный вечер, Троица и погода отменная. Лолла решила вечером дойти до своего домика, проведать мать и побыть у нее до второго дня Троицы. А где проведут Троицу капитан со штурманом, нечего и спрашивать, конечно же останутся на корабле. И еще останется одна из девушек, чтобы им готовить.

Часы текли.

— Это кто там поет? — с удивлением спросила буфетчица.

Девушка сбегала посмотреть и доложила:

— Капитан.

— Капитан? — недоверчиво переспросила буфетчица. — Странно, очень странно…

Они причаливают. Тот каботажный пароходик еще в пути.

Но Абель проявляет непривычную суетливость, он как раз надумал сменить капитанскую форму на партикулярное платье. Чуть приоткрыв дверь, он спрашивает, ушла ли буфетчица, и девушка отвечает «да». Но когда Абель выходит на палубу в своем элегантном сером костюме и до того нарядный, что почти и узнать-то нельзя, буфетчица тут как тут.

— Ты хочешь сойти?

Абель изображает улыбку и полнейшее дружелюбие.

— А разве у нас не Троица? Я решил принарядиться и немного проводить тебя, если ты, конечно, позволишь. Кстати, мне надо кой-чего купить, пока не закрылись лавки.

Почти у города он слышит, как свистнул каботажный пароход.

— Мне сюда, — говорит он, — до свиданья, Лолла.

На беду, он угодил в маленькую лавчонку, которая торгует кой-какой снедью, мылом, свечами, яйцами, апельсинами, — что может подумать Лолла? Пришлось ему извиниться перед хозяйкой, сказать, что он ошибся, и уйти. Воровато озираясь, Абель выходит из лавки и видит, что Лолла стоит на прежнем месте и наблюдает за ним. Он юркает в соседнюю лавку, это лавка для крестьян, здесь продают всякую всячину — от игрушек до упряжи и сапог, и, когда он покидает эту лавку, Лолла уже идет прочь, но оглядывается и все смотрит, смотрит. А он не может больше ждать и припускается бегом, не заботясь о том, следует за ним Лолла или нет.

Каботажный пароходик дает уже второй свисток, а немного погодя — третий.

Абель врывается на борт «Воробья», хватает револьвер, что спрятан в кармане тонких брюк, и мчится прочь. Слишком поздно, каботажный уже отвалил, он описывает привычную дугу, чтобы потом развернуться, однако на лодке его вполне еще можно догнать. На лодке…

Но ведь у Абеля в распоряжении есть одна, две, целых три лодки, рядком привязанные к причалу, это лодки Робертсена, он бросается к первой, отвязывает ее и берется за весла. Кругом бурунчиками вскипает вода, и он успевает догнать пароходик как раз на повороте.

— Брось конец! — кричит он, отталкивает лодку ногой и вскарабкивается на борт.

Вот он уже стоит на палубе и глядит назад. На пристани — ни души, там виден только высокий силуэт Лоллы.

XXII

Полиция его задержать не могла, он ведь не сбежал с кассой, а просто ушел. Возможно, он собирался вернуться с полдороги, потому что вся его одежда осталась в каюте, а может, просто надумал прокатиться в честь Троицы и назавтра воротиться.

Лолла предупредила Вестмана и других членов правления, она не скрывала от них, что Абель, по ее мнению, уехал насовсем. Спрашивается, что теперь делать? Не говоря уже о том, что Лолла служила на «Воробье» буфетчицей, она вдобавок владела большинством акций, словом, ей было отнюдь не безразлично, чем все кончится. Так что пусть правление действует.

Они прождали весь первый день Троицы. Абель не дал о себе знать телеграммой и вообще не объявился. На второй день «Воробью» предстояло выйти в обычный рейс, а капитана у него не было. Конечно, можно было снова пригласить Ульрика, но, единожды избавившись от него, они не очень-то жаждали получить его обратно, уж слишком он буянил. Оставалось попросить штурмана Грегерсена, пока суд да дело, вести пароход, а Лоллу — исполнять обязанности буфетчицы.

Штурман Грегерсен был в плохом настроении и с ходу начал отбрыкиваться: у него болит горло, приходится полоскать его коньяком.

Да, отвечали они, но за лето горло болеть перестанет.

— Будем надеяться, — сказал Грегерсен угрюмо. Он злился, что посторонние люди позволяют себе рассуждать о его горле.

— На том и порешим, — сказали они.

Нет и нет. Грегерсен желал сперва все хорошенько обдумать.

— Но «Воробей» должен выйти завтра в семь часов.

Грегерсен, досадуя на их настырность:

— Ладно, я согласен, но ненадолго, учтите. Вы спорите с больным человеком, а у меня слишком болит горло, чтобы заводить долгие разговоры. Но так уж и быть, раз сказал, значит, возьмусь. А кто будет меня подменять?

Кто-нибудь из команды, думалось им, к примеру, старший матрос. Выбирайте сами.

Дело наладилось, все вроде наладилось. Грегерсен за капитана, а подменяет его Алекс. Он проработал меньше других, но проходил на «Воробье» уже тринадцать месяцев и знал все, что знают другие. Вдобавок он был вежлив и хорош собой, и его можно было приспособить продавать билеты. Черт подери, если не Алекс, то кто же?

Но потом все затянулось. Надолго затянулось. Прошла одна неделя, другая — и никаких перемен. Так могло продолжаться лишь в одном случае: если Грегерсен сдастся и будет постоянно выполнять капитанские обязанности. Все зависело от Грегерсена. И случилось небывалое: за лето у Грегерсена наступило значительное улучшение, то ли от морского воздуха, то ли от полосканий коньяком. Словом, он не отказался заменять капитана, а буфетчица и Алекс тоже ни от чего не отказались.

Но ситуация не во всем была благополучной: Грегерсен и не думал тратиться на капитанскую форму, он даже не нашил третий золотой шнур на свою штурманскую куртку, а потому и у штурмана по имени Алекс не было ни малейших шансов обзавестись хоть одним шнуром. Алексу же не нравилось продавать билеты пассажирам в матросской робе, несговорчивые порой вообще не желали отдавать деньги человеку без единой нашивки. А ко всему прибавилась и еще одна, довольно сложная проблема: до сих пор Алекс оставался вместе с командой, но теперь он получил повышение и мог рассчитывать на место штурмана в салоне. Как человек вежливый, он ничего не требовал, но попросил официанток замолвить за него словечко. Буфетчица сказала «нет». Отказ дошел до Алекса, когда он уже три месяца проходил в штурманах, и это был жестокий удар. Он напомнил, что женат не на ком-нибудь, а на Лили, даме, которая в свое время была кассиршей на лесопильне. Тогда тем более нет, сказала как отрезала буфетчица, тоже мне, Лили, нашел чем хвастаться. Ближе к Рождеству Алекс начал прикидывать, не стоит ли ему обратиться с жалобой в профсоюз.

Словом, все у него шло наперекосяк и во всем не везло! Грегерсен не перебирался в капитанскую каюту, Алекс соответственно не мог перебраться в штурманскую. Ну и, наконец, игра в карты. Мог ли он, заделавшись штурманом, по-прежнему играть в карты с командой? Чтобы бывалые матросы Леонарт и Северин насмехались над ним и предлагали ему определить высоту солнца.