Ужас в городе - Анатолий Афанасьев

– Не думай об нем, девушка, думай об своей судьбе.

Тебя уневолил враг рода человеческого, разве не знаешь?

Кто служит ему, тот проклят землей и небесами, зверями и людьми.

– Ой как страшно, – сказала Анечка. – Но я ему не служу.

– Ты видела, как озорник и мучитель убивал невинную, старую женщину. А кто видел и не вступился, тот хуже, чем слуга. Он соучастник, нет ему спасения. Понимаешь меня, девушка?

Быстрота ее речи и блеск глаз заворожили Анечку, и ладошку цыганка не выпускала, держала, как в тисках, кажется, через эту ладошку проникла в Анечкину душу.

– Кто вы? – пролепетала она. – Зачем пугаете? Как я могла спасти Прасковью Тарасовну, если у меня силы отнялись? Их же двое было, и они мужчины. Я сама чудом спаслась.

– Кто они, знаешь? Где живут, знаешь?

Анечка оглянулась на двух топтунов, которые покуривали неподалеку, не сходя с асфальта. Прошептала:

– Да, я узнала. Потом узнала. Одного зовут Вадик Петрищев, кличка у него "Дырокол", а второго Семен Зубанов. Они оба из дружины Рашидова, оба в большом почете.

– За что ее убили?

– Заставляли какие-то бумаги подписать, она не хотела. – От тяжкого воспоминания на Анечкиных глазах вспыхнули слезы. – Вы Егорке передайте, она легко умерла. Не надо ему правду говорить.

Цыганка выпустила ее руку и как-то обмякла. Анечка поняла, что она уже узнала от нее все, что хотела, и сейчас уйдет, исчезнет в парке. Заторопилась, глотая слезы:

– Вы же так ничего мне не сказали. Где Егорка? Как он? Когда вернется?

– С чего ты взяла, что я знаю твоего Егорку?

– Но как же! – Анечка изумилась. – Вы же расспрашиваете об его матери.

– Не для себя, – ответила цыганка. – По просьбе другого человека. Ступай, девочка. Уведи дуболомов. Вон они уже косятся на мень.

И они действительно подступили поближе, заинтригованные. У них была инструкция, не позволять Анечке разговаривать с незнакомыми людьми. Но к какой категории отнести сидящую под кустом ведьму в цветном наряде? К незнакомым людям или к болотным видениям? Ваня и Боня оказались в умственном тупике и вполне могли связаться по мобильному телефону со своим начальством для получения дополнительных указаний. Тем более что для Вани и Бони, как для тысяч их лобастых двойников, мобильный телефон был такой же любимой игрушкой, как пистолет, и они пользовались любым подходящим случаем, чтобы поднести его к уху.

– Кто бы ни был ваш человек, – Анечка затосковала. – Пусть передаст, пожалуйста, Егорке, что я его жду.

Я очень сильно его жду.

– Такая уж наша бабья доля, – посочувствовала цыганка.

– И еще, пожалуйста… Если ему кто-то что-то про меня наплетет нехорошее, пусть не слушает. Я ему верная.

Я ему до гроба верная.

– Крепко сказано, – одобрила цыганка. – А как же?..

– Это все ерунда. Это насильно. Это не считается.

Женщина кивнула с улыбкой.

– Расскажу все как есть, девочка. Ступай с миром.

Глава 3

Хакасский ждал важного гостя из Москвы – Симона Зикса. Тот приезжал ежемесячно с инспекцией от старика Куприянова и редко оставался доволен. Угодить ему было почти невозможно, но приходилось лезть из кожи, потому что от его доклада зависело дальнейшее субсидирование программы. По правде, Хакасский на дух не выносил этого лощеного, циничного янки, полагающего, что в России годятся даже такие способы управления, как на Берегу Слоновой Кости. Не просто полагающего, верящего в это, как в Бога. Симон изображал из себя высоколобого интеллектуала, будучи на самом деле мелким, примитивным цереушником. Он не внимал никаким разумным соображениям и следовал лишь тому, что вдолбили в его ишачью башку инструктора из Лэнгли. Быстрей, быстрей, деньги, деньги, дави, дави. У американских спецслужб не было четкого представления о том, с чем они столкнулись в России.

Страх перед дикими миллионными ордами, расплодившимися на необъятных пространствах, слепил им глаза, туманил мозг. Они считали, отчасти справедливо, что если не принять радикальные меры и не довершить так удачно начатое в 1985 году, то не исключено, что красная чума возродится и снова неудержимым потоком хлынет по всему свободному миру. Ко всем явлениям российской жизни эти умники подходили со своими привычными, западными мерками, которые здесь совершенно не годились. Хакасский провел в Штатах на стажировке около года и за это время не сумел убедить ни одного так называемого советолога, что Россия, как ни крути, это особенная, пусть пещерная, пусть неандертальская, цивилизация, со своими законами, экономическими и бытовыми обрядами, а главное, ее население обладает допотопным самосознанием, абсолютно не совпадающим с возвышенным западным стереотипом, столь выпукло выраженным в "великой американской мечте" о всеобщем рынке. Если не учитывать эту кардинальную особенность, то все денежки, потраченные на колонизацию России, окажутся попросту выброшенными на ветер. С русскими бессмысленно разговаривать на языке общечеловеческих ценностей, они будут делать вид, что все понимают (о, это прекрасные актеры, здесь каждый бомж почти что Сара Бернар), но посмеиваться за спиной у миссионеров, а при случае, если зазеваешься, любой из них с удовольствием воткнет тебе в брюхо сапожный нож.

Русские внимают лишь голосу кнута и по-настоящему увлечь их можно только миражами. За красивой сказкой, за своим поганым Белозерьем они побегут на край света, а там – хоть трава не расти. Практицизм им чужд, понятия ответственности и пользы смешны, ленивая созерцательность – вот их родовое свойство, в больном национальном воображении русских все еще неумолчно гудят древние языческие костры. Хакасский ничего не выдумывал, обо всем этом не единожды (иногда с сожалением, иногда с непонятной заносчивостью) писали известные русские историки и философы, а также поэты, начиная с Пушкина и кончая гениальным Бродским.

Симона Зикса он поехал встречать на полевой аэродром, расположенный в десяти километрах к северу от Федулинска. Тот прибыл около полудня на военном вертолете МИ-64, снабженном двумя скорострельными пушками и ракетной установкой класса "воздух-земля". Спустился на землю со своей обычной свитой – двумя телохранителями, черкесами, вооруженными до зубов, как для набега, и юной дамой-секретаршей, которая словно сошла со страниц модного иллюстрированного журнала. Сам ревизор был маленьким, тщедушным человечком, с чистым, ухоженным личиком, с острой черной бородкой и с непомерно разросшейся верхней частью начинающего лысеть черепа. Очки на нем – как два прибора ночного видения.

У трала мужчины обнялись, и Хакасский не отказал себе в удовольствии сжать хрупкие плечики ревизора до хруста. Симон лишь слабо пискнул и поморщился.

– О-о! – восхищенно закатил глаза Хакасский, обратив взор на новую секретаршу. Симон остался доволен:

– Вот тебе и "о-о", Сашенька. Знакомься, Элиза. Можешь поцеловать ручку.

Легкий, псевдоанглийский акцент придавал речи Симона неуловимо подлый оттенок.

Хакасский галантно облобызал даме ручку, окатив секретаршу Зикса алчным взглядом, кивнул янычарам и через поле повел гостей к охотничьему домику, где все было приготовлено к встрече. За столом они болтали о разных пустяках, и постепенно Симон оттаял, смягчился, засиял лукавым взглядом из-под окуляров. Дождавшись этого момента, Хакасский безразлично поинтересовался:

– Как там наш дед? По-прежнему не в настроении?

Торопит?

Симон повел окулярами на потягивающую лимонный коктейль Элизу.

– Давай об этом потом, хорошо? Впрочем, старик, как всегда, в боевой форме, можешь не сомневаться.

В программу визита входили обязательная прогулка по городу, проверка офисных бумаг и, разумеется, дружеский ужин в сугубо интимном кругу.

Начали с традиционного заезда в мэрию. Там их ждали с раннего утра: вся площадь и величественное здание бывшего горкома партии украшены гирляндами цветов, но не в живописном беспорядке, как бывало в старину, а собранными (сюрприз сезона) в прелестную композицию американского флага. Огромный звездно-полосатый флаг гордо реял и над крышей мэрии, висел там с прошлого посещения. На импровизированной концертной сцене духовой оркестр военного округа, едва кавалькада машин свернула на площадь, грянул могучую ораторию "Славься, Америка, навеки!". Среди встречающих вся городская знать – бизнесмены, чиновники крупного ранга, милицейское начальство и для полноты картины с десяток творческих интеллигентов, среди них – очень известный, специально доставленный накануне из Москвы знаменитый правозащитник Сергей Ковальджи.

Улыбающийся Гека Монастырский в сопровождении стайки цветущих девушек-аборигенок в сарафанах и кокошниках (славянский колорит) самолично отворил дверцу головного "мерседеса" и помог Симону Зиксу ступить на гостеприимную землю Федулинска. Тут же краснеющая от выпавшей на ее долю чести, с похотливыми глазами девчушка (дочь бывшего мэра Масюты) с низким поклоном поднесла высокому гостю хлеб-соль на вышитом красными петухами рушнике, а бледнолицый отрок, наряженный Лелем, подоспел с чаркой водки на серебряном подносе. Благосклонно соблюдая дикарский обычай, Симон отщипнул кусочек каравая, опрокинул чарку и милостиво потрепал Машеньку Масюту по худому заду, заодно многозначительно подмигнув синеватому Лелю. Площадь одобрительно загудела: не брезгует барин!