Микола Лысенко - Остап Лысенко

Уже закончив первое письмо Колессе, Николай Витальевич в тот же день (17 мая) снова берется за перо, чтобы дописать «несколько строк». Но Post scriptum растянулся на несколько страниц. Его появление объяснить не трудно.

Что нужно композитору, этнографу? Талант, понимание души, характера народной песни, о чем и говорилось в письме. Но разве этого достаточно?

«Не бросайтесь в отчаяние, не бойтесь дилетантизма, когда не из чего было еще появиться артистизму, Нужна школа, да еще хорошая школа, а после нее хороший, внимательный нелегкий опыт, пока через тернистый путь неудач, горьких разочарований, пустых порывов может получиться что-то путное».

Труд — упорный, кропотливый.

Но и этого мало.

«Боже, боже! Какая великая потребность для музыканта, а вместе и народника, походить между селянским людом, узнать его мировоззрение, записать его пересказы, воспоминания, пословицы, песни. Вся эта сфера, как воздух, необходима человеку; без нее грешно начинать свою работу и музыканту и филологу. Фольклор — это сама жизнь. Я, бывши студентом университета, каждое лето, когда мне случалось ездить в деревню, с любовью отдавался этой работе. Поэтому я, между прочим, и проникся духом народной песни; она меня сроднила с народом, меня, случайно оторванного от своего «наименьшего брата» силой сословной обособленности и цивилизации…

Мой совет: делайте, если имеете охоту, как я делал. Я сначала, студентом бывши, собирал песни, материалы от народа каждое божье лето, сводил их, систематизировал, гармонизировал, а в дальнейшем начал писать. Пробовал Шевченко, писал маленькую музыку к украинским композициям. Пусть народ Вас ведет сначала за собой, а далее вы уже, как вырастете из школы, сами начнете самостоятельно работать…»

И тут же, в «приписке», раздумья о социальных, классовых истоках народной песни, характера ее исполнения.

«Чувствую я, к великому и тяжкому моему сожалению, что у Вас в Галиции нет массового пения, что оно давно умерло, исчезло. Массовое пение существует, развивается там, где жилось свободно, где сам народ жил по своей воле, сам и правил и распоряжался у себя (козацкий строй выборный). Запорожье — на Украине; в Московской державе тоже беглецы-козаки и, особенно, разбои — ушкуйники. А бедная Галиция ныла в неволе польской. Вольно было мугикать разве одному себе под нос, а массовому пению не вольно было разноситься по степям, лугам, гаям. Нет массы, нет и подголосков к основному мотиву, нет и зарождения гармонии, контрапункта».

Отправив письмо, Лысенко уже не выпускает из поля зрения своего корреспондента. С какой неподдельной радостью пишет он Колессе два года спустя, познакомившись с новым его произведением «Обжинки»!

«Я должен засвидетельствовать Вам мое искреннее и сердечное признание, что Вы, очевидно, из первых между галичанами взялись за такое благое дело, как собирание народных сокровищ — песен и их обработку. Откуда же нам черпать то вдохновение, ту свежесть, тот здоровый и ароматный материал, каким бы мы могли как младенческая еще нация показать себя и отметить свое появление на европейской арене. Там те, уже старые, народности сказали, что имели и знали, они не удивят ничем. Нужно ж нам, еще детского века народности, вооруженной свежим, оригинальным материалом народным, появляться понемногу со своими дарами… Выбор Ваш обрядового материала («Обжинки» — этнографическая картинка в народных песнях для смешанного хора. — О. Л.) заслуживает полного признания. Вы поработали старательно и успешно».

И опять идут письма… Композитора радуют широкие планы и мероприятия по организации певческих обществ в Галиции[48] — «важный показатель общественной зрелости, сознания своего национального достоинства».

«Очень утешила» и весть об издании музыкального журнала в Галиции. Композитор согласен сотрудничать в нем, «желает большого успеха… молодым, честным и очень симпатичным заботам около молодого и всем нам дорогого дела» — хочет увидеть, «как оно там нарождается».

Эти строки писались почти 60 лет назад. С тех пор удивительная история произошла с письмами Колессе. Адресованные одному человеку, они с каждым поколением прочно обрастают все новыми и новыми читателями. Эти письма не только страница истории украинской музыкальной культуры. И по сей день не устарел голос композитора. Так же молодо, призывно звучит его завет, вдохновляя, ободряя одних и серьезно предостерегая каждого, кто из-за незнания или высокомерия пытается творить, оторвавшись «от народной основы».

«ТАРАС БУЛЬБА»

На «дубах» с археологической экспедицией. — Лоцман Мусий. — На Сечи. — В Екатеринославском музее. — «Важко нести — важко й покидати». — «Тарас Бульба». — Новая жизнь старого Тараса

1910 год. Здоровье отца ухудшается…

Позвал он меня однажды к себе и, стараясь перевести разговор в шутку, сказал:

— Все мы невечные, Остап. Да уже пора мне, как говорил наш Тарас, «риштувати вози в далеку дорогу». Хочу, чтобы и ты помог мне.

Собираясь в «дальнюю дорогу», Николай Витальевич прежде всего позаботился, чтобы самое его «любимое дитя» наконец-то увидело свет, и занялся корректурой клавира оперы «Тарас Бульба». На мою долю досталась сверка текстов — украинского и русского. Клавир правил отец.

…Много вечеров провели мы вместе в уютном, располагающем к труду кабинете.

Корректируя клавир, отец будто наново переживал рождение, первые шаги «любимого дитяти». Не раз отрывался от работы, вспоминая то один эпизод, то другой.

1874 год. Неожиданный успех «Рождественской ночи». Мечты о настоящей народно-героической опере. Две темы, два образа заполонили воображение и сердце композитора: Маруся Богуславка и Тарас Бульба.

В Мариинском театре студент Петербургской консерватории Микола Лысенко слушает «Ивана Сусанина».

Рассвет. Спят польские драгуны в дремучем лесу. Это старый Сусанин завел в топь, на погибель врагов-супостатов. И его тоже ждет здесь смерть. «Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу?!» В прощальной арии Сусанина чудится Миколе могучий голос: «Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы боялся козак?»

По словам отца, решение написать оперу по повести Гоголя окончательно вызрело в 1878 году, когда он с археологической экспедицией[49] побывал на Хортице, бывшей Запорожской Сечи. До Екатеринослава (Днепропетровск) спустились пароходом, а там через Лоцманскую Каменку и пороги уже на «дубах» добрались к Хортице.