Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

уважением, пока существует Россия, с каковой целью она решилась сделать меня бароном ее империи». Доктор обратился за советом к Кэткарту, беспокоясь, не вызовет ли это дипломатических осложнений. Может быть, ему не следует принимать высокий иностранный титул, пока этого не одобрит его собственный монарх? Дипломат тут же заверил соотечественника: король, безусловно, пожелал бы, чтобы врач принял титул, не ожидая его разрешения; ни к чему наносить обиду важному союзнику в деликатный политический момент, тратя время на ожидание, пока из Британии поступит высочайшее согласие. Томас писал: «Мне оставалось лишь ответить, что я, хоть и недостоин такой чести, подчинюсь воле ее величества».

Новости о дарах Екатерины быстро добрались до Лондона, как она и ожидала. Донесение Кэткарта не могло быть благожелательнее по отношению к ней, даже если бы она составила текст сама. «По сим обстоятельствам ваша светлость может судить о блистательности и щедрости Ее Императорского Величества, – восхищенно писал он Рочфорду. – Подобные награды, при всей своей огромности, все же имеют определенную цену, однако сама манера, в коей они вручаются, удовлетворение Великого Князя, всенародные рукоплескания – все эти прибавления, как я убежден, в глазах м-ра Димсдейла поистине неоценимы».

Но Екатерина не остановилась на этом. У нее имелись для Томаса и другие дары, которые не только показали ее сердечную благодарность за его попечение, но и помогли ей в продвижении образа цивилизованной, высококультурной России, способной производить прекрасные предметы роскоши, вполне сопоставимые с лучшими европейскими образцами. Со времени своего восшествия на престол она активно приглашала в Петербург всевозможных иностранных мастеров, постепенно превращая свою столицу в центр производства ювелирных изделий, фарфора, золотых и серебряных украшений, а также медалей и монет. Эти изысканно сделанные вещицы, часто украшенные ее собственным изображением (она заранее вдумчиво отбирала соответствующие портреты), служили как бы рекламными товарами, прославляющими ее страну и ее собственное владычество.

Димсдейл получил по меньшей мере четыре образчика одного из типичных для Екатерины изделий такого рода – табакерки, затейливо украшенные бриллиантами, с эмалевым миниатюрным портретом государыни. При всей их ценности стоит отметить, что такие вещицы часто дарили важным гостям страны для прославления искусности российских мастеров и богатства России. Более персонализированным подарком стал дорожный чайно-кофейный сервиз, сделанный на Императорском фарфоровом заводе по особому заказу: позолоченные чайники, чашки с крышками и ложечки были украшены аллегорическими изображениями и монограммой Томаса; они помещались в деревянной шкатулке, снаружи обшитой сафьяном, а изнутри выстланной розовым атласом[273]. Ко всему этому богатству прилагалась коллекция из шестидесяти двух серебряных памятных медалей и кольцо с бриллиантом.

Натаниэль, которому пришлось без особой подготовки участвовать в трудном прививочном процессе, тоже получил дары. Павел, который был всего на шесть лет младше его, но успел сблизиться с молодым студентом-медиком, как с собственным отцом, вручил ему четырехцветную золотую табакерку, инкрустированную бриллиантами. Граф Шереметев (Натаниэль обеспечивал уход за его сыном и дочерью после их прививки) пожаловал ему не только табакерку, но и демонстративно огромное денежное вознаграждение. Томас писал Генри: «Старый граф счастлив необычайно. Он весьма богат и весьма щедр. В пятницу он вручил мне неведомый подарок, столь тяжелый, что я вышел из его дома, хромая. Лишь после, изучив содержимое, узнал я, что мне подарено 500 фунтов золотом».

Царские прививки завершились, вознаграждения были вручены, однако Екатерина продолжала оказывать гостеприимство своим английским визитерам. За те недели и даже месяцы, которые Томас провел в ее обществе в Петербурге и Царском Селе, он успел стать для нее далеко не только наемным медицинским специалистом – теперь она относилась к нему как к доверенному другу. Напряженные дни ее послепрививочного восстановления давно миновали, но она все так же наслаждалась обществом Томаса, и Димсдейлы по-прежнему принадлежали к числу ее излюбленных придворных фигур.

Как-то зимним днем императрица предложила Томасу присоединиться к ее охоте. Выехав за город, они били черных тетеревов на фоне белого неба над заснеженными полями и лесами[274]. Томас подстрелил четырех птиц, императрица – девять, а два сопровождавших их аристократа – еще четырех. Екатерина была страстной охотницей и обожала ходить на диких птиц и зайцев с ружьем или охотничьим соколом, однако никому не следовало перегонять ее по количеству добычи. После охоты она подарила врачу набор оружия, поясной ремень для пистолета и пороховницу из собственной коллекции, сообщив, что она сама стреляла из этих пистолетов и удостоверилась, что они хороши. Кроме того, она вручила ему серебряный патронный ящичек с выгравированной английской надписью: «Томасу Димсдейлу, барону, действительному статскому советнику».

Томас описал эти подарки в письме, адресованном хирургу Джону Димсдейлу, сыну его кузена, убеждая родственника подумать, не осчастливить ли Россию или Польшу своими медицинскими умениями («если только у тебя достанет духа пуститься в такое путешествие»)[275]. России не хватало собственных врачей, что открывало заманчивые возможности для предприимчивых англичан. Он заверил Джона, что его собственные «тяготы и неопределенность» теперь позади: «Благополучно справившись со всеми моими невзгодами, чувствую теперь, что все улыбается мне. Ты уже слышал, в какой преблагородной манере был я вознагражден. Однако я с радостию постоянно принимаю новые знаки благосклонности императрицы, великого князя и всего двора». В конце послания имелась приписка, указывавшая, что ответ следует адресовать так: Monsieur Le Baron Dimsdale à Moscou, Russia{28}. Этот человек, чьи предки-квакеры из принципа отвергали всяческие титулы, явно наслаждался своим новым статусом.

Квакеры со своей приверженностью идеалам простоты и безыскусности традиционно отказывались от заказывания своих портретов, считая это проявлением тщеславия, но Томаса не ограничивали такие соображения. Екатерине, отлично понимавшей могучую власть искусства, очень важно было, чтобы художник изобразил царского прививателя и его сына – это стало бы частью ее кампании по продвижению нового метода, подчеркнуло бы, что она сама, проявив немалую отвагу, вошла в число первых россиян, подвергшихся прививке. Два свежеиспеченных барона покорно позировали придворному живописцу Карлу Людвигу Христинеку. Теперь с полотна на нас глядит серьезный Томас в необычном для него ярко-алом бархатном камзоле поверх подходящего по цвету жилета, тогда как Натаниэль, выглядящий более непринужденно, облачен во фрак синего бархата, выдержанный в континентальном стиле, с модными гофрированными манжетами на рубашке, сделанными из тонкого белого кружева. Эти картины вместе с живописными изображениями великого князя, Панина, Черкасова, Владимира Орлова и несколькими портретами самой Екатерины также были вручены Томасу. Гора подарков, полученных им от императрицы, неуклонно росла.

За пополнением списка даров Екатерины и других привитых пациентов трудно было уследить. Томас заносил в записную книжку имена своих подопечных и их подарки: четыре табакерки, жемчужное ожерелье, еще одно ожерелье с браслетами… Вместе с рецептом чернил и заметками о том, как правильно обращаться к русским аристократам и произносить их непривычные имена, он записывал поручения, которые давали ему пациенты, следившие за последней английской модой: врач обещал раздобыть книгу о пчелах, всевозможных охотничьих собак, фарфоровых фазанов[276].

У Томаса прививалось множество богатых семейств России, и он мог бы еще больше увеличить число подарков, но все чаще думал о родине. «Из знатнейших особ многие уже привиты, однако еще больше число тех, кто желал бы подвергнуться сией процедуре, – писал он своему другу Генри 25 ноября, на следующий день после сенатской церемонии. – Если б капитал являлся моею целью, я мог бы, по всему вероятию, в короткое время нажить здесь огромную сумму, но я вполне доволен».

Официальной Британии он уже все доказал. Кэткарт, осваиваясь в новой должности посла и с облегчением сознавая, что рискованный прививочный проект укрепил британско-российские отношения, хотя в случае неудачи мог бы и разрушить их, возносил высочайшие хвалы доктору, проявившему столь мудрую политическую осмотрительность. Дипломат сообщал в Лондон:

Что же касается барона Димсдейла, то он в точности таков, каким был д-р Димсдейл, покидая Стратфорд. Мужественная простота его поведения, а также твердость и благоразумие, проявленные им в весьма деликатных и тонких обстоятельствах, делают честь его стране, а заодно помогли ему сделать состояние. Он ни на миг не забыл о чести