Княжий остров - Юрий Сергеев

Илий ощушал тревожный запах ружейного масла, витавший в русском храме, он не знал причины этому, но пахло так же, как от винтовок конвоиров, удары прикладом коих плоть его помнила досель. Он воспринял дух этот чуждый в святом месте, как грозное Божье послание и напоминание, что идет сражение страшное на этой земле, смерть, убиение… Илий опустился пред темным алтарем на колени, и глас его тихий вознесся в молитвах…

Теплый свет восходящего солнца проник через сводчатые окна подкуполья и растворил тьму в храме. Все четче проступал алтарь и иконостас взору старца, все яснее лики святых и фреска Спаса над головою, все тверже и мощнее из уст Илия лилась древняя музыка молитвы, она наполняла храм, как солнечный животворный свет, вздымалась все выше и выше, уходя небесным лучом в звездные миры к престолу Творца… Силы приходили к Илию в молитве, он усердно клал поклоны, осеняясь крестом, верою мир окружающий напитывая, этой истинной музыкой слова и духа православного, русского…

Он молился так радостно и истово, что враги земли этой просыпались в тревоге и тоской томимы. Лютые сердца их страхом вскипали пред возмездием за зло содеянное… Покаяние к заблудшим приходило в предутренний час, воины в окопах наливались силою и отвагой, осязая долг свой перед Отечеством и чуя благословение к бою, к тому самому возмездию врагам пришлым, к алчбе и злу их отвращение… Взору их открывались травы и нивы, увитые росами, золотыми искрами вспыхнувшие в лучах взошедшего солнца… Звездами ясными Россы пришли из космоса.

И след каждый русский оставляет по росной траве, зеленый след в океане предков своих, омывающий его силой богатырской, тайной ангельских садов его дух наполняющий, неугасимым светом звезд мудрых, озаряющий его путь праведный по земле Русской!

* * *

Мария Самсоновна разбудила Егора на рассвете и тревожно прошептала:

— Старец пропал!

— Как пропал? Он же шевельнуться не мог! Где он?

— Не знаю, Ариша избегалась уж по саду и охранников вопрошала, не видели они ево, из крепости не выходил. Тут он гдей-то болезный, кабы не завалился со слабости и не повредился, нельзя ему еще вставать… Я вот новый отвар сготовила, сунулась в келью, а ево и след простыл…

Егор попросил на минутку выйти бабушку из своей кельи„чтобы одеться, не смел он пред нею встать в белье. Скоро выбежал. Подошла Ирина, ноги ее были промокшие от росы, глаза испуганны, она готова была вот-вот заплакать от горя.

— Куда же он подевался? — печально промолвила, оглядываясь и надеясь увидеть.

Егор уверенно проговорил:

— Пошли за мной, боле ему негде быть, пошли скорее, — он направился к собору и отворил тяжелые двери. В лица им пахнуло теплом храма, и Егор радостно указал рукой:

— Да вон же, смотрите у алтаря, — он бросился туда к лежащему на каменных плитах Илию и в это короткое расстояние испугался за него, как бы не помер старец… Он склонился и вслушался, а потом предупреждающе поднял руку и громким шепотом остерег: — Тише! Спит он… — осторожно поднял на руки немощное легонькое тело Илия, понес к выходу.

Ирина с бабушкой торопливо шли следом, и старуха радостно-причитала, что нашли его живым, спящим дитем… В словах ее проскальзывало нечто материнское, заботливое, словно и не старца они сыскали, а действительно заблудившееся ее дитя малое.

Егор уложил Илия в его койку, старец даже не проснулся, только благостно улыбался своим ввалившимся ртом, разгладились морщины и лицо его осиялось, и словно очистилось от злобы и скверны людской из того неведомого лагеря принесенных. Бабушка твердо сказала:

- Теперь ево ни на час не оставлю одного, чево удумал старинушка… бегать по ночам, у меня сердце зашлось. Спит милой, хучь соску ему давай, ну прям родной он мне стал… Вы идите по своим делам, а я тут с ним побуду, небось укараулю, — она присела на стул и заметила, что старец все съел припасенное ею для него, и возрадовалась — жить будет! — Ты поглянь, все смолотил, харч-то… и с яблочком из мово саду управился хучь и без зубов… Знать, к жизни сила проснулась великая. Идите, идите… не то разбудите святого человека. Ево обижать нельзя, — она заботливо укрыла его краем одеяла и счастливая, сияющая опять опустилась на стул.

Ирина с Егором вышли во двор, и вдруг она попросила:

— Проводи меня на луга к озеру, бабушка велела корень один сыскать и принести, пойдем?

— Пошли… время раннее, до занятий еще больше часа. Успеем.

Они выбрались из монастыря и спустились к берегу озера. Над водою еще кое-где плавал легкий парок, играла и плескалась рыба, увидев их, тихо вскрякнули утки и увели подросших утят в прибрежные травы. Ирина была задумчива, взглядывала на Егора, легко вздыхала и молчала. Потом набралась сил спросить:

~ Куда же нас потом закинет судьба? Что бы ты ни говорил, я буду только с тобой. Ведь я чую, что надумал меня оставить тут, в тылу, ведь так?

— Я не только надумал, а приложу все силы, чтобы ты была в безопасности. Хватит тебе по крови мыкаться, раненых можно спасать в госпиталях, а не обязательно в бою. Ты свое отвоевала. Надломишься сердцем и надорвешься…

— Все равно убегу за тобой! — Упрямо ответила она, кинулась на шею и залепетала: — Соскучилась по тебе, сил нет, всё люди и люди кругом… хорошие люди, а мешают нам… И прости, в монастыре я не могу быть с тобой близкой, грех это… Я ведь тебя сейчас позвала, чтобы побыть вдвоем, и давай почаще уходить в лес, на луга, к озеру…

— Давай, только время у меня напряженное, весь день на ногах.

— Вот и станем отдыхать тут, ты же рыбу умеешь ловить?

— А что? Это идея! Свежей рыбки нам на кухню не мешало бы, надоела тушенка и каша… вот бы крючки достать и леску, надо в деревню сходить и надрать у лошадей из хвоста волос, скручу удочку, — он обнял Ирину и увлек в березняк.

Она все оглядывалась на монастырь, на колокольню, где сидел пулеметчик и ему далеко был зрим окрест, стеснялась, что увидит он их любовь, и стыдно было перед ним, и ничего с собой поделать не могла, искала сама жаркие губы Егора, ждала того ослепительного головокружения и щедрых соков корня золотого, любви своей в соединении с его силой и его жаром. Солнце прошивало насквозь молодой и густой березняк, по колени заросший переспелой травою. Они шли все глубже в него от озера, погружаясь на самое дно его зеленого рая, подальше от чужих глаз, и наконец остановились, и она ослабела телом и снуло опустилась из его рук на землю, маня его к себе радостным взглядом, неистово целуя его лицо, его руки, его гимнастерку, все пахнущее им, самым дорогим ей запахом…

Егор клекотно и тихо прошептал:

- Ну куда я тебя отпущу, в какие бои… солнышко ты мое ласковое… Ариша… Ариша… Ариша…

* * *

- Чадунюшко ты мой, старинушка… напужалась я за тебя, — тихо говорила Мария Самсоновна проснувшемуся Илию, — это чё удумал? Не спросясь поднялся и сбег… ить нельзя так, поляжь ишшо денечка два-три, ноженьки свои побереги, силушки поднаберись, а потом гуляй свет-сокол и радуйся солнышку. Боле так не утруждайся, поберешся, милой…

Илий молча смотрел на старуху и слушал ее ласковый простой говор и с трудом сдерживал нахлынувшую отраду, наслаждаясь ее обликом деревенским, умиляясь ее страданиями за него искренними, видом ее рук изработавшихся за долгую жизнь, умиротворяясь и веря ей, веря мудрости исконной, ее травам и всему облику оживительному, ясному, молитвенному…

- Се-естра-а моя, — едва слышно прошептал, сияя глазами добрыми, — Мария…

- Марья Самсоновна я, милой… из рязанских мест родом… Вот призвали меня приглядеть за тобой, немощным, поправить костушки твои приехала за столь верст на антомобилях, боялась страсть этой кареты прыгучей, уж и не чаяла живой быть, как на санках с горы летишь в ей, аж дух перехватывает, но все ладом обошлось, И с тобой ладом все… Токма спужалась утром, бедолага, за тебя. И куда, думаю, спропастился старой при таких болях внутрях. Чижало ить тебе ходить, страданием все тело твое наполнено… Как Христос распят ты был, старинушка, и сызошел с креста к людям с тяжкими ранами и муками душевными… Ты уж покрепись малость, а потом станешь в храме на молитву. А я с позволения подмогать буду, сызмальства в церкви певчей была, пока не порушили церкву нашенскую…

— Хорошо, — прошептал Илий и закрыл глаза, устав от разговора.

Он чуял свое изнемогшее тело, все боли и шрамы на нем, оно отдыхало в спокойствии и уходе, а вот душа ликовала, и молодо играли в ней жизненные струны, душа уверилась, что есть еще добрые люди в России, не перевелись они и не переведутся вовек, сердцами славные, душами благоговейные, помыслами к вере устремленные и великие праведными делами…

Он проспал до обеда, а когда очнулся, то опять увидел внимательные глаза Марьи и улыбнулся ей, ощущая себя отдохнувшим и выздоравливающим. Она напоила его травами, покормила из деревянной ложки, утерла губы ему полотенчиком расшитым и весело промолвила: