Повелительница снов - Ирина Дедюхова

— Но ведь это Толик… он оскорбил Марину…

— Да бросьте! Еще не хватало, чтобы она сама себе подол задирала! Но она дразнила и намеренно доводила Анатолия до срыва в течение продолжительного времени. А тут она говорит, что он ей совсем не нравился, что он сам к ней приставал. Это, может, мальчики не совсем понимают, но все девочки видели, кто к кому лез! Сейчас она с другим такое же начнет вытворять, так мы другого дурака разбирать начнем? Я вот, например, не желаю быть пассивной свидетельницей ее разнузданного поведения! Вы бы, Зоя Алексеевна, поговорили об этом с ее мамой, с ней наедине, прочли бы всем нам лекцию о половом воспитании. Сегодня ей подол задирают, а завтра насиловать прямо в классе начнут? И что? Какие выводы-то нам, девочкам, из этого делать? Ведь речь-то здесь не о кодексе строителя коммунизма, а о девичьей скромности!

У Марины просто челюсть отвисла, Варвару она явно недооценивала. Зоя Алексеевна и Варя серьезно, на равных обсуждали ее поведение прямо при ней, говоря о ней в третьем лице, а Толик, для которого уже забрезжил луч рассвета, убежденно им поддакивал. В самом начале собрания Марина решила не плакать, а войти в образ оскорбленной гнусными домогательствами гордой красавицы. На некоторых это подействовало безотказно, и Марина даже начала перестрелку глазками. Все шло отлично, но только до выступления Варвары. Теперь Маринин образ приобретал несколько иное значение, но ничего уже сделать было нельзя, ситуация уже вышла из-под ее контроля. Толик был уже не злодеем, а беспомощной жертвой. А Марина — развязной притворщицей из-за недостатка полового воспитания. На том и порешили.

Если бы на этом можно было поставить в их отношениях точку! Но, как вы понимаете, до этого были только цветочки, и лишь теперь Варя приобрела по настоящему страшную врагиню. В этом конкурсе красоты и девичьей скромности Марина полностью подставилась ей. Но второго такого случая могло и не представиться. Ведь еще древние говорили: "Переживи собственную победу!" Варьке бы надо было понимать, что расплата грядет, но в жизни было много других интересных вещей, кроме ожидания следующих вражеских вылазок. Да и какой Марина ей враг! Жалко ее теперь, она, говорят, потом даже плакала. Но главное, после собрания Иванов поглядел на нее с восхищением! Он потоптался у входа, хотел что-то сказать, а потом вышел. А Варька так и стояла, изображая саму девичью скромность. Жаль, что она никого не умела разговорить и раззадорить так, как это всем только что продемонстрировала Марина

РАКУШКА

Условные и безусловные переходы, создание вычислительных циклов стали для Варьки после болезни непередаваемым кошмаром. Что-то очень важное пропустила она на занятиях по вычислительной технике, а учебников по ней никаких не было. Предмет этот вел по своим собственным программам преподаватель из института. Варька искала эту недостающую деталь в тетрадках Ларисы, но и та совсем не понимала предмета. Варя просила объяснить часть пропущенных ею уроков девочек, которые хоть как-то разбирались в том, что говорил преподаватель, но чувствовала, что каждый раз проскакивает мимо какой-то важной мысли и не может ухватить всю картину. Да и этих девочек ставила в тупик любая новая задача. Самым страшным в этой ситуации было то, что занятия по вычислительной технике были построены у них в школе на институтский манер — они были сгруппированы парой по два урока. А преподаватель — не изработавшийся на институтских хлебах сорокалетний мужчина в соку почему-то принялся вызывать каждую такую пару к доске одну Варьку. Он давал ей задачку, над которой она безуспешно мучилась два долгих урока подряд, чувствуя спиной, как весь класс потешается над ней. В переменку Варя так и стояла у доски, а Марина неслась в соседние классы с новостями, поэтому вся школа доподлинно знала, как обстоят у Варьки дела по вычислительной технике. Преподаватель не помогал ей, он стоял то у окна, то садился за свободную парту, откровенно рассматривая Варьку со всех сторон. На остальных никакого внимания он не обращал, поэтому расшалившиеся дети бросали в нее шарики жеваной бумаги и кусочки ластика. В конце пары он с улыбкой и какой-нибудь новой смешной шуткой на Варькин счет ставил ей двойку. В журнале против ее фамилии уже стоял ровный рядок из шести двоек, и до конца четверти ей оставалось заработать еще четыре. Не смотря на то, что больше ни у кого не стояло ни одной оценки, их классная руководительница начала исподволь роптать на нее и готовить Варины документы к отчислению из математического класса. При этом выбор у Вари был невелик. Можно было бы перейти в любой обычный класс этой же школы. Вот только все ученики этих классов, непринятые в свое время в элитные математические классы, со злой иронией, плохо скрывавшей зависть, обсуждали Варькины вычислительные подвиги. А еще можно было с позором уйти из этой школы, куда она попала лишь по счастливому стечению обстоятельств.

Но большую обиду Варе причиняло то, что ни Марина, ни Иванов, ни кто-то еще из их класса так и не решили ни одной из задач, за которые получила двойки одна Варя. Они и спрашивать-то боялись у своего педагога, потому как ему могло неожиданно прийти в голову на следующую пару вызвать к доске их, а не Варьку. В педагогическом коллективе школы он не числился, вел занятия так, как считал нужным, не придерживаясь всяких там планов урока, узких целей и широких задач. А в институте работу в школе преподаватели рассматривали как нудную обязаловку, необременительную шабашку. Он и Варе ничего не объяснял. А на ее отчаянные вопросы сквозь слезы он, в вольной позе облокотившись на подоконник, с улыбкой отвечал еще более странными вопросами: "А откуда же я знаю, почему ты, Ткачева, ничего не понимаешь? Думаешь, наверно, совсем про другое, а? Думаешь? О чем думаешь-то, Ткачева?"

Варька действительно думала о другом. В ожидании нового позора на вычислительной технике, она уже даже не могла сосредоточиться ни на одной из задач, она думала только о том, каким образом ей покончить с собой.

Вычислительная техника стояла по расписанию в четверг. Ночью в среду она села писать записку маме и папе, потому что с утра, до уроков она решила броситься с четырнадцати этажного дома, стоявшего у края городской площади. Она уже прошлась накануне по незадымляемой лестнице этого дома и побывала на его открытых лоджиях. Палку с собой она решила не брать, потому что теперь ей никуда не хотелось лететь. Она в последнее время долго куда-то падала, ей только надо было поставить в этом падении точку.

Слова в записке как-то не складывались, она понимала, что ее родители, знавшие войну, голод и еще кое-что по страшнее, не поверят, что можно покончить с жизнью только из-за задач с циклами. В прошлом году какой-то участок папиного управления случайно порвал правительственный кабель. Кабель был очень секретный, поэтому о его местонахождении не знали и инженеры телефонных сетей города, выдавшие ордер на земляные работы. Папу долго допрашивали в КГБ, временно приостановили его членство в КПСС, грозили снять с работы и дать ха-а-роший срок. Папа и мама неделю не спали ночами, но никто из них с собой не кончал, наверно, из-за Варьки с братом. Потом все обошлось, папу оправдали, его только заставили выплатить шесть окладов, поэтому он опять, как после двух теплотрасс, затянутых грунтовым плывуном, сидел полгода без зарплаты. Нет, она решительно не знала, как объяснить родителям свой последний полет. Она плакала и терла без того уже красные глаза, но найти подходящих слов утешения папе и маме не могла. А, кроме того, ее еще что-то смутно тревожило в этой ситуации, что-то темное, нехорошее, что непременно всплывет наружу после того, как ее не станет. Но как только Варька пыталась сосредоточиться на этих мыслях, они ускользали от нее, как эти проклятые вычислительные задачи.