Исповедь Камелии - Лариса Соболева

– Совершенно верно. Юлиан считал ее убийцей, правда, о причинах, почему она это сделала, не догадывался. Каждую ночь он отправлялся на улицы искать ее, а однажды прибежал ко мне весь в поту и до крайности возбужденным...

На щеках Юлиана алел румянец, капли пота стекали с висков. Постник, до этого читавший книжку из запрещенных, догадался, что бежал он через весь город пешком – на извозчике экономил.

– Ты все лежишь? – излишне громко воскликнул Юлиан. – Экий ты, право! Так и жизнь пройдет, лежебока. Есть что попить?

– Молоко и взвар на окне в кувшинах, – сказал Постник, уложив книжку на живот. – Откуда ты взмокший такой?

Юлиан пил взвар прямо из кувшина, запрокинув голову, потом отдышался и утерся рукавом, глядя с улыбкой на друга.

– Нашел я ее, нашел! – проговорил Юлиан и вдруг заорал от счастья, сжав кулак: – Ааа!

– Оглушил, ей богу, – ворчливо произнес Постник. – С утра так орать... переполошишь соседей. Кого нашел-то?

– Как! Ты запамятовал? Шлюху, что батюшку моего убила. Да, нашел. Теперь не уйдет от меня, выследил я ее! Знаю, где живет, кто такая... все про нее знаю, все. Почитай, три ночи подряд не спавши провел, однако не зря. Нынче с ней встречу устрою.

Он смеялся, будто отыскал клад, зарытый еще при монголах. Постник закинул руки за голову и глядел с оскорбительным сочувствием на растрепанного друга, который допил взвар, крякнул громко, после чего плюхнулся на стул. Он не смотрел на Постника, погрузился в свои мысли, видимо, представлял встречу и что из этого выйдет. Глупая физиономия Юлиана напоминала блаженных.

– Кто она? – полюбопытствовал Постник.

– Э, нет, – расхохотался друг. – А как слово еще кто услышит? До времени нельзя его вслух говорить, я то наверное знаю. Но тебе скажу, как дело слажу. Ух, Вася, быть мне богачом, она за все заплатит, возвернет то, что у меня отняла.

– Богачом? – усмехнулся Постник. – Ты, видать, умом тронулся? Полагаешь, у шлюхи есть состояние? Чего ж она на панель ходит?

– То мне неизвестно, за какой надобностью на панель выходит, но состояние у ней имеется, поверь.

– Ох, Юлик, глуп ты без меры. Шантаж – дело грязное и подлое, как правило, выгоды шантажист не получает. Ну, а ежели не даст она тебе денег?

– Не даст? – хихикнул тот. – Даст. Даст и еще сверху положит. За убийство батюшки расплачиваться надобно, я ей полицией пригрожу, она и даст. А подлость... Нам, маленьким человекам, благородство не по карману-с. После стану благородным, когда денег с нее возьму. Мы с тобой завтра же отметим мою удачу в лучшем ресторане. Шампанское пить будем, так-то.

– И ушел, – закончил Постник довольно равнодушно, будто ему нисколько не жаль погибшего друга. – Приплясывая, ушел, дурья башка. А на следующий день меня арестовали. Стало быть, его, как папеньку?..

Виссарион Фомич утвердительно кивнул:

– Одним ударом-с. – Он подумал с минуту и задал последний вопрос: – Юлиан ни намеком не обмолвился, где живет гулящая девица?

– Ни намеком, – ответил Постник. – Вы, никак, думаете, она его убила?

– А у вас иное соображение на сей счет?

– Нет у меня соображений. Неужто девица легкого поведения способна убить? Я, признаться, такого не слыхал. Юлиан слаб был, однако с женщиной справился бы. Нешто он не видел намерения его убить?

– Благодарю вас, господин студент, – поднялся Зыбин.

Он галантно предложил руку Марго, которая не ожидала от него подобной учтивости. Она с удивлением положила руку в перчатке на ладонь Зыбина и поднялась. Второй раз он держал ее руку, но на балу она не чувствовала его силищи, а сейчас, опираясь, почувствовала, хоть он и не сжимал ее пальцы. Этот старик обладал недюжинной физической силой, равно как и внутренней, а ведь при первом знакомстве мнение о нем одно: толстая развалина, неуклюжий увалень, скучный и ехидный. На службе он строг, суров, криклив, грубиян, брюзга, но все это маскировка, догадывалась Марго. Идя к карете, она исподволь наблюдала за его лицом, видя преображение. Это был новый человек, углубленный в мысли, серьезный настолько, что позабыл о спутнице. Его мимические морщины слегка разгладились, в глазах пульсировали искры предвкушения, когда близко завершение важного дела. Он был самим собой, естественным. Когда карета тронулась, Марго не пришлось задавать ему вопросов, Виссарион Фомич заговорил сам:

– Итак, подозреваемая живет у Оболенской.

– Подозреваемая? Вы сомневаетесь, что она убила? В рассказ Постника укладывается и Казарский, который тоже искал встречи с этой женщиной.

– Вину, ваше сиятельство, надобно доказать, а до той поры девица легкого поведения – подозреваемая. Вот теперь можно и Неверова допросить.

– Не сегодня, вы его не застанете, вечера Орест проводит вне дома – в клубах, салонах, с друзьями. Он светский человек.

– Ну, завтра с утра допрошу.

– Объясните ему, что и его жизнь в опасности, ежели он встречается с Камелией. Думаю, после этого он расскажет вам о ней.

Зыбин повернулся к Марго всем корпусом, вновь его физиономию окрасила насмешка, а тон ехидство:

– А вы что же, ваше сиятельство, со мной к Неверову не поедете?

– Разумеется, нет, – с сожалением вздохнула она, не обратив внимания на неприятные перемены в нем. – При мне он не станет говорить.

Зыбин шевельнул бровями: мол, как знаете. Но Марго была права, к тому же она отдавала отчет, где ей можно появляться, а где – ни в коем случае. Это качество графини Виссариону Фомичу пришлось по душе, многие дамы на ее месте не упустили б возможности покрасоваться, представляясь важной особой, которой даже начальник следственных дел потакает. Всю дорогу до его дома он молчал, и только когда карета остановилась, вдруг сказал:

– Что же это за предмет?

– О чем вы? – осведомилась Марго.

– Коим убивают? Ну да ладно, возьмем девицу – узнаем. Благодарю вас, ваше сиятельство, уважили старика, до дому доставили.

И чмокнул ручку, затем, плутовски сощурившись, легонько похлопал по ней. Марго в ответ улыбнулась, сжав его пальцы:

– Я всегда рада оказать вам услугу, Виссарион Фомич.

Зыбин по-медвежьи выбрался из кареты, помахал на прощанье. Марго была довольна: постепенно ей удавалось приручить старика. Не так уж он плох, а что до его скверного характера... Виссарион Фомич умело обманывал окружающих, не показывая себя истинного, потому что хитер и умен, ведь людям открывать слабости нельзя, они обязательно воспользуются ими для достижения своих целей.

Остаток ночи пролетел на одном дыхании, и было еще темно, когда Афанасий Емельянович начал одеваться. Ему следовало вернуться засветло, ведь нехорошо выйдет, если кто-нибудь из домашних увидит, как он забирается в окно собственного дома. Одевался на ощупь, поглядывая на ту, которая всегда пряталась за темнотой, у него росло желание видеть ее глаза, губы, тело, но показываться она отказывалась. Елагин оставил попытки увидеть ее – всему свое время, а оно привязывало их друг к другу, что с каждой ночью чувствовалось все острее.

Афанасий Емельянович повязал галстук, надел жилет и, застегивая пуговицы, упал локтем на подушку, чтоб быть ближе к лицу незнакомки, ведь она так и осталась неизвестной, без имени. Она лежала безмятежно, будто спала, но он знал, что не спит. В этой чарующей тишине, когда молчание являлось залогом понимания, неуместна громкая речь, поэтому голос Елагина был едва слышен:

– Вы обещали подумать о моем предложении, но ничего не говорите.

– Я подумала, – ему в тон ответила она, коснувшись ладонью его щеки. – День оставляю вам, а ночь беру себе.

– Означает ли это отказ?

– А зачем нам день? Он не принесет вам исполнения тех желаний, которыми вы так бредите. Да и нужно ли вам разрушение, которое неминуемо?

– Разрушение? – не понял Елагин.

– Да. Вы разрушите себя и тех, кто рядом с вами. Нынче у нас нет обязательств, но согласись я, они появятся. В скором времени все станет обыденным, мы – другими. Потом придет скука, за ней разочарование и стыд. Сейчас вы свободны, я тоже, каждый из нас может прекратить свидания, когда пожелает.

– Я не прекращу... я люблю вас.

Она вздрогнула, словно ее ужалили, приподнялась и замерла. Во время минутной паузы у Афанасия Емельяновича не проходило ощущение, что она разглядывает его – не странно ли? Что она видела в темноте, которую слабо разбавлял тлеющий фитилек лампы? И вдруг невинный поцелуй. Так целует мать ребенка – в лоб, а то, что она сказала, находилось за пределом разумного:

– Вы очень хороший, но любить не нужно, не связывайте себя.

– Как? Вы не хотите, чтоб вас любили?

Елагин опешил. Всякая женщина грезит о любви, поклонении, заботе, прочном положении, что так же естественно, как снег зимой, а дождь весной. Почему же ей это не нужно? Что вообще она хочет? Пока он находился в растерянности, ее голос звучал ровно, без красок, это была одна баюкающая интонация: