Открыватели дорог - Николай Асанов

— Ты тоже скажешь! — попытался еще раз отбить атаку Алексей. — Какие же они приживалы? У каждого из них свои работы, свои достижения… Да и вообще, мы же с тобой самые младшие в институте!

— Да, именно младшие! — с горечью поддержал Чудаков. — Младшие научные сотрудники! Так это и записано в наших с тобой трудовых книжках. А эти Крохи, Подобновы и Анчаровы давно уже старшие научные сотрудники, доктора наук, а некоторые и члены-корреспонденты. И тем из них, кто уже не способен к самостоятельной работе, очень удобно, когда вместо них работают такие младшие научные сотрудники, как Горячев и Чудаков.

— То, что ты говоришь, несправедливо! Пожалуйста, замолчи!

— Молчу. Но имей в виду: при первом же удобном случае Михаил Борисович докажет тебе, что Крохмалев участвовал в нашем эксперименте и мы должны чувствовать себя преступниками, потому что не включили его в список авторов!

— Плохой ты пророк, Ярослав! Этого не будет!

— Тогда позволь мне сказать о том, что уже  б ы л о! Крох, который никогда не опускается до близкого знакомства с младшими научными сотрудниками, приходил ко мне домой…

— У тебя многие бывают, — упрямо перебил Алексей. — Аннушка печет такие коржики и пирожки, что слух о ее талантах громче, чем о наших с тобой.

— Не торопись. Крох пришел, заранее разведав, что я сижу один. И поставил железное условие: имя Михаила Борисовича и его имя будут в списке авторов. Иначе, сказал он, наше с тобой открытие не выйдет за ворота института. Да еще нагло добавил, что защита моей докторской не пройдет на ученом совете.

— А ты? — Теперь Алексей уже не выглядел тем Фомой Неверующим, каким только что казался.

— А что я? — устало сказал Чудаков. — Выгнал его — и все. Но открытие-то так и не вышло из стен института. Сначала задержали публикацию статьи, потом Крох отправил все фотоматериалы нашим немецким коллегам, а на ученом совете доложил, что эксперимент сделан «нечисто». Впрочем, все это тебе известно, ты не знал только скрытых мотивов…

— Почему ты мне ничего не сказал? — с тоскою буркнул Алексей.

— А что бы ты сделал? И что ты можешь сделать сейчас? Все равно ты пойдешь к Красовым. А там еще и Нонна заступится за Кроха, ведь она знает его с детских лет. А ей ты ни в чем не откажешь, тут я действительно могу быть пророком. И если мы потеряли по их вине это открытие, то к новому нашему эксперименту, который мы можем начать хоть завтра, они припишутся все равно. Ну, я пошел…

И уже от двери, обернувшись, оглядел Алексея таким жалеющим взглядом, что Горячев невольно схватил газету и спрятался за ней. Перед глазами опять мелькнули соединенные вместе фамилии Горячева и Чудакова. Это была статья Ивана Александровича Гиреева.

9. ПОСЛОВИЦЫ НЕ СТАРЕЮТ

Но неужели в датском государстве и в самом деле не все ладно? А ведь какой был мощный коллектив!

Когда Алексей Горячев впервые вошел в огромные, с зеркальными стеклами двери института, у него, откровенно говоря, сердце трепыхалось, как будто он шел на первое свидание с возлюбленной. Да и потом он еще долго чувствовал себя на седьмом небе. Пожалуй, до этой самой статьи Ф. Моргана и последнего разговора с Ярославом…

Все в его институте было отлично. Новая, современная аппаратура, ускорители, магниты, измерительные приборы. Отличный теоретический отдел, куда он пришел еще студентом-дипломником. Простота отношений. Общее дружелюбие.

Алексею нравилось даже то, что тут все, то ли от привычки к «расщеплению неделимого», то ли из экономии времени, называли друг друга всякими сокращенными именами. Крохмалев для всех был просто Крох. Порой звучало и ироническое «Кроха».

Михаил Борисович, в подчинении у которого находился теоретический отдел, был просто Шеф. Это уже от великого почтения. Академик Гиреев был известен среди своих как Дед, хотя по возрасту он был не старше Михаила Борисовича или Подобнова. Физика все еще была наукой молодых, и директору института едва стукнуло сорок пять. Только высокомерный теоретик Анчаров, заместитель Михаила Борисовича по теоретическому отделу, ни на какие клички не отзывался и сам их не употреблял. Всем своим поведением он демонстрировал, что теоретическая физика — удел «избранных», к каковым причислял и себя. Он гордился недавно полученной докторской степенью и жаждал, чтобы его именовали с упоминанием степени. В результате молодежь присвоила ему кличку «Док». Звучало почти по-американски.

Впрочем, Алексей с первого дня приметил, что этакая «американизация» привычек, речи, поведения была тут вообще в ходу. Может быть, потому, что все эти люди действительно соревновались с американцами, а может быть, потому, что часто бывали за границей, — известно, «с кем поведешься, от того и наберешься!» — так по крайней мере говорил Ярослав Чудаков, которому этот «американизм» не очень нравился. Однако в присутствии Михаила Борисовича и на официальных семинарах все обращались друг к другу как-то подчеркнуто уважительно, подражая стилю своего шефа, и тогда Алексею порой казалось, что сейчас прозвучит: «Многоуважаемый шкаф…»

К Чудакову и к Алексею клички как-то не приклеивались. То ли фамилии не позволяли, то ли их еще не приняли в свою среду. Потом, когда выяснилось, что Чудакова зовут Ярослав Ярославович, он как-то сразу стал для всех, в том числе и для служителей, Яр-Ярыч, что, впрочем, вполне соответствовало его колючему характеру. Алексей боязливо ждал, когда и его перекрестят из порося в карася, но его все звали просто по имени. И только к самому концу работы над своим дипломом он услышал, как Подобнов кричал кому-то по телефону:

— А где там Божий человек? Сходи к нему, он в расчетах мастак, сам Шеф сказал!

И Алексей вспомнил покойную бабушку, которая говорила, что его назвали в честь Алексея — божьего человека… Но откуда атеистам знать святцы? Еще чье-нибудь «хобби»? Какой-нибудь собиратель икон придумал?

Впрочем, ему это даже польстило: его приняли в число посвященных!

Хорошо еще, что в кличке нет ничего обидного, как например, в имечке «Кроха». Крохмалев терпит, когда его называют Крох, но сердится, когда говорят Кроха. По-видимому, понимает истинный подтекст: действительно, как это позже стало очевидно для Алексея, вся его научная деятельность — мыльный пузырь, расцвеченный солнцем чужих открытий. Алексей помнит, как Кроха высказал ему однажды свой символ веры: «Важно одно — чтобы у тебя была лишняя галочка в списке научных работ. Ведь зарплату надо как-то оправдывать!» Странно, правда, что, несмотря на весь этот цинизм, мыльный пузырь был очень устойчив и не лопался, как будто его терпеливо поддерживали чьи-то руки в шерстяных перчатках. Алексей со школьных времен помнил этот удивительный физический фокус — в шерстяных перчатках мыльный пузырь можно держать сколько угодно и нести, пока не надоест.

Алексей нескоро научился разбираться в институтской табели о рангах. Да и знает ли он ее даже и теперь, проработав в институте восемь лет? Сначала ему казалось, что вокруг одни небожители, и только значительно позже он понял, что, увы, это совсем не так.

С небожителями Алексею не повезло. Он до сих пор без улыбки вспоминает последние дни практики. Еще бы, чуть не вылетел из теоретического отдела и вообще из института. И все из-за того, что, как говорит Чудаков, вздумали яйца курицу учить!

Михаил Борисович попросил Алексея просмотреть громоздкие вычисления в очередной работе Анчарова, Алексей добросовестно проверил формулы и нашел несколько ошибок. Они не очень и умаляли авторитет сочинителя, так как подобные ошибки нередко закрадываются в длинные и громоздкие вычисления и обычно исправляются при повторных проверках. Но что было действительно серьезно — это то, что у Алексея по мере знакомства с таблицами все увереннее возникала крамольная мысль о полной ненужности и бессмысленности подобной теоретической «деятельности».

Чудакова и Горячева пригласили на очередное заседание ученого совета института. Милость, которой небожители изредка одаривали практикантов.

Чудаков, поднявшийся из свой «преисподней», как он именовал машинный зал, спросил:

— Чем порадуешь Дока?

Алексей показал свои пометки. Чудаков удовлетворенно кивнул.

— Очень кстати, пусть видит, что и мы не лыком шиты!

— Но, понимаешь, какое дело! Док выступает тут против такой разумной и изящной теории о существовании электрино…

— Ни-ни-ни! — Чудаков даже рукой замахал перед носом у Алексея. — Я тебя не слышал, ты мне этого не говорил!

— Но почему?

— Потому, что сам Анчаров никогда не осмелился бы нападать на электронную теорию. Ты статью видел?

— Н-нет… Мне дали только формулы для проверки.

— То-то же! Голову даю на отсечение, что на статье даже не две, а три или четыре подписи. И первая — Михаила Борисовича.