Калужский вариант - Александр Ильич Левиков

И все-таки сказанное выше не давало бы нам полного права назвать Владимира Яковлевича Канторовича писателем-социологом, если бы не одно обстоятельство: работая в жанре художественной публицистики, он пользовался аппаратом научного мышления. Казалось бы, материи столь разные. Но вот совмещаются в его творчестве каким-то чудом, естественным образом совмещаются. Видимо, такова уж особенность его таланта. Социологию Канторович изучал по первоисточникам, обращаясь к теоретическим ее основам. Привнесенная в книги писателя исследовательская методология (не надо понимать упрощенно) делала работу его убедительной и потому интересной для широких кругов читателей — от слесаря до доктора философии.

Интеллигентного читателя привлекали энциклопедичность знаний писателя, его обращение не только к опыту современников, но и к вершинам общечеловеческой культуры, вторжение в область философии, эстетики, психологии, литературоведения, не говоря уже о глубоком проникновении в быстротекущую нашу жизнь. Он свободно оперировал десятками отечественных и зарубежных свидетельств как литературных, так и научных, высказывая по всем сложным и спорным проблемам собственное мнение, которое, впрочем, никому не навязывал. Но что притягивало к нему такого читателя как Солипатров, малоискушенного в литературе и науке? Я бы ответил: правда. Мне знакомы некоторые письма из большой почты, которую получал Владимир Яковлевич. В них искренняя признательность, поток ценнейшей жизненной информации, питавшей его творчество. Он говорил не раз об этом процессе «обратной связи»: «Многие мои публикации вызывают поток откликов, я всегда использую их, развивая тему. Мои читатели превращаются в соавторов. Я бережно воспроизвожу в своем тексте мысли не только единомышленников, но и противников».

В одном письме, полученном Владимиром Яковлевичем от строителя, дана, мне кажется, наивысшая для писателя-публициста аттестация:

«Уважаемый товарищ Канторович! Я по профессии рабочий-строитель, мне 36 лет. Откровенно говоря, я не слишком много читаю. Особенно не люблю читать на тему строительства. Даже неприятно: до какого же времени можно писать о деле, в котором не знаешь ничего? Или просто пиши, что все строители — герои — и так все пройдет? Но меня заинтересовало: что это за книгу «забивают» друг у друга — кто за кем, и я «забил» тоже, и до меня очередь дошла. И я был поражен, с какой точностью описаны все наши дела, и не только дела, а все тонкости и подробности, как будто бы все это списали с тех строек, где я работал. Вот сижу и думаю — может быть, потому, что плохо разбираюсь, — ведь это же художественное произведение, а с другой стороны — совершенно документальноe, и сколько бы лет ни прошло, его нельзя рассматривать как вымысел автора, его надо рассматривать как жизненную правду... Много хороших книжек написано, но чтобы так точно — впервые! Спасибо вам за хорошую книжку и хорошую правду... Тимофеев, Ленинград».

Такое письмо — радость для автора, счастлив был и Владимир Яковлевич, больной, лишенный возможности частого общения с людьми. Не удержался, как близкому человеку, сообщил о своей радости Солипатрову. Может быть, потому еще, что Тимофеев — земляк Анатолия Гавриловича. И Солипатров тотчас же отозвался взволнованным письмом:

«Дорогой Владимир Яковлевич! Вы пишете, что Тимофеев-строитель прислал хорошее, уважительное Вам письмо. Это, конечно, вполне закономерно, так как Вашу книгу сейчас очень многие читают... И то, что рабочий-строитель откликнулся, да еще такой, как он о себе сообщает, мало читающий, этого переоценить нельзя. «Раскочегарить» работягу-строителя! Нужно задеть за живое!..»

Владимир Яковлевич не был обделен похвалами критики, признательностью коллег. К его книгам (он был сначала ученым-экономистом) писал предисловия академик Струмилин. Его когда-то напутствовал в литературу редактор «Известий» Скворцов-Степанов. Его произведения отмечал Максим Горький, в журнале которого «Наши достижения» Канторович заведовал отделом; «о. х.» («очень хорошо») — эти пометки Горького частенько встречались и на рукописях Владимира Яковлевича. Константин Паустовский называл его «строго обстоятельным Канторовичем». Его очерки высоко ценил Валентин Овечкин, писавший о нем: «Я знаю книги В. Канторовича, очень люблю и ценю творчество этого писателя, умного, честного, умеющего наблюдать жизнь и делать из своих наблюдений правильные и смелые выводы».

И тем не менее откровенно, по-детски радовался Владимир Яковлевич отзыву слесаря, каменщика, шофера... Я видел, как в такие минуты светилось его лицо, глаза смотрели даже как-то виновато, вроде бы прося прощения.

— Я почитаю вам из одного письма... Садитесь поудобнее, тут страниц шесть-семь, — говорил он мне, бывало, и сам усаживался в кресле справа от письменного стола, в любимом уголке своей комнаты, где на стене на куске светлой рогожки, затянутой в рамку, была собрана постоянно обновляющаяся хозяином небольшая выставка репродукций дорогих ему художников.— Вот послушайте...

В одном из писем Солипатрову Владимир Яковлевич сообщал: «За последнее время я стал получать письма-трактаты, как и Ваше, занимающие одну-две тетрадки. Пишут рабочие со средним образованием... они задумываются о различных вопросах современности. И мне кажется, в наших условиях логично обращаться со своими мыслями к писателям...» Солипатров подхватывает это, развивает: «Профессионально честного писателя, журналиста не уважать нельзя (а чем больше уважают человека, тем охотнее открывают перед ним душу, ища сочувствия, облегчения или совета), ибо столь же тяжелой профессии, как профессия профессионального писателя, не существует. Человек любой профессии может до поры до времени прятать по разным соображениям свое честное или подлое лицо. Писатель этого не может. Его лицо всегда открыто...»

Я счастлив, что косвенно способствовал знакомству этих двух замечательных людей, писателя и рабочего, ставших моими друзьями.

«ЛГ» дала слесарю много места — целую газетную страницу, «полосу», как говорят журналисты. Это было довольно щедро, учитывая, что речь шла о незнакомом авторе, впервые публиковавшемся в центральной прессе. Но у меня, редактора этой публикации, не было ни малейшего сомнения: мысли Солипатрова заслуживают и большего. Яркий, точный язык, прямота, великолепное знание рабочей жизни, что неудивительно при его стаже. Удивил уровень мышления, самостоятельное, без всякой книжной подготовки, проникновение в человеческую психологию.

«Из того, что опубликовала «ЛГ» Вашего, я три-четыре раза приводил то полностью, то отдельными кусками... направление мыслей у нас одинаковое...» — повторю еще раз эти строки из писем Канторовича к Солипатрову.

Газета их свела, познакомила!

«Нашлись же люди!»

Нашлись же люди! — говорит Солипатров. — Мы так часто мешаем себе неверием, излишней дозой пессимизма. Целый завод в Калуге перешел от индивидуальной сдельщины на бригадную систему! А скептики уверяли: это невозможно.

За время, что мы не виделись, дела на работе у Солипатрова шли хорошо: правительственную награду получил, секретарь партийной организации института написал о нем в