Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

тюрьмы, в живых оставалось уже только трое. Когда Хинес наконец-то добрался до Испании, с ним случилась своего рода история Мартена Герра:[399] его жена Каталина Мартинес дель Меркадо, как выяснилось, устроила так, что его официально объявили умершим, после чего вышла замуж повторно и продала его собственность. Обвинив ее в супружеской измене и присвоении чужого имущества, он снова ушел в море. Его рукопись, написанная «его рукой», в итоге оказалась у издателя, который охарактеризовал автора как «человека пожилого, правдивого и немногословного», который «представил свой рассказ обо всем, чему был свидетелем во время путешествия Магеллана, мне как автору, зная, что я желал написать книгу обо всем этом»[400]. Насколько мы знаем, эта книга так и не была написана; ее материалы в основном касались следующих за Магелланом экспедиций. Труд Мафры оставался незамеченным, пока один испанский исследователь в 1920 году его не опубликовал[401]. Язык работы действительно пахнет морем, что, впрочем, конечно, может само по себе быть риторическим приемом, повышающим достоверность; практически никак не проявляется пристрастие автора к какой-либо точке зрения, хотя, как мы увидим, он и был полностью верен Магеллану; если читатели сделают скидку на простительные пробелы в памяти и попытки автора представить дело так, будто он «везде был и все видел», то получат ценный источник, дополняющий и проясняющий остальные.

Еще один рассказ свидетеля известен только через посредство издателя – это так называемый Лейденский манускрипт, названный так по университетской библиотеке, где ныне хранится. Этот текст был в числе материалов, которые хроникер королевского двора Жуан де Барруш отобрал для написания истории Португальской Азии, уже неоднократно нами процитированной. Это своего рода палимпсест из утраченных источников. Его переписал в 1560-х годах Фернан де Оливейра, гувернер одного из сыновей Барруша[402]. Попытки установить авторство оказались бесплодными, и он может быть компиляцией других источников. У Барруша был также ныне утраченный рассказ Гомеса де Эспиносы, но в Лейденском манускрипте трудно обнаружить какое-то сходство с материалами, достоверно написанными Гомесом, а именно отчетом испанскому королю, который он написал после того, как подошли к концу его долгие приключения[403]. В его рассказе описываются попытки пересечь Тихий океан на «Тринидаде» от Молуккских островов в обратном направлении, невозможность это сделать из-за неблагоприятной погоды, попадание в плен к португальцам и долгое тюремное заключение, окончившееся только в 1526 году, когда его, как и Хинеса де Мафру и еще одного выжившего на тот момент моряка, после династического брака между испанской и португальской короной выпустили власти Кочина[404].

Панкадо и Элькано также написали краткие самооправдания перед королевским судом, вернувшись домой с требованиями выплаты жалованья и премий и получения наград, среди которых Элькано добился членства в рыцарском ордене Сантьяго, явно подражая Магеллану (como lo dio a Fernando de Magallanes), и доли во всех доходах, которые корона могла получить от торговли с Молуккскими островами[405]. Элькано, очевидно, написал и более продуманный собственный рассказ об экспедиции – по крайней мере, о какой-то из ее частей. Он упоминал об этом походя во время допроса королевскими чиновниками. «Я не осмеливался, – объяснял он, – писать что-либо, пока Магеллан был жив. Но после этого я был избран капитаном и казначеем и стал записывать то, что происходило»[406].

Некоторые участники, оставившие письменные свидетельства, также устно отвечали на вопросы официальных расследователей по поводу поведения членов экспедиции и ее результатов. Элькано и Альбо были подвергнуты допросу вместе с еще одним выжившим моряком – бывшим хирургом-цирюльником Эрнандо де Бустаманте – в октябре 1522 года по возвращении в Испанию на «Виктории» – единственном корабле, пережившем путешествие[407]. Расследователей больше интересовал вопрос возможных хищений – расхождения в записях грузов или неопределенность судьбы призов и пленных, захваченных в ходе путешествия, – чем реконструкция хода экспедиции, однако в процессе выявился ряд интересных и полезных подробностей. Тем временем дезертиры, вернувшиеся в Испанию ранее, были подвергнуты суровому допросу относительно причин столь скорого их возвращения, а те, кто попал в руки португальцев после захвата «Тринидада», вынуждены были отвечать на вопросы о своих поступках перед куда более враждебными чиновниками[408]. Юнга Мартин де Айямонте, которого португальцы захватили отдельно от других – после того, как он дезертировал или, по его словам, был оставлен на Тиморе по невыясненным причинам, – тоже подвергся допросу и дал показания, в целом благоприятные для своего бывшего командира[409].

Уцелевших участников экспедиции опрашивали и хронисты. Педро Мартир д’Англерия (Англерия – итальянский город, ныне известный как Анджера), получивший доступ к ним быстрее всех как официальный историк при дворе Карлоса I, спешно составил свое описание уже через семь недель после возвращения «Виктории», чтобы как можно быстрее представить его папе римскому. По большей части он опирался на свои беседы с генуэзским моряком по имени Мартинус де Юдицибус (возможно, деи Джудици), изначально плывшим на «Консепсьон» и оказавшимся среди истощенных, утомленных людей, участвовавших в босоногой благодарственной процессии в рубищах и со свечами в руках после прибытия «Виктории» в Севилью. То, что Педро Мартир услышал в ходе этих бесед, заставило его усомниться в честности Магеллана или по крайней мере в его следовании приказам и добросовестном поведении по отношению к экипажу.

Рассказ Педро Мартира краток и содержит в основном общие детали[410], но его соперник по быстрому сбору материала оказался еще стремительнее и неизмеримо более подробным: в изложении Максимилиана Трансильвана история путешествия вносит коррективы в повествование Пигафетты, потому что если тот был рупором Магеллана, то Трансильван основывался в основном на беседах с врагами командира экспедиции[411]. Франческо Кьерикьяти, покровитель Пигафетты, имел экземпляры обеих книг, а книгу Трансильвана переслал своему коллеге по канцелярии Святого престола. Имя автора заставило читателей предполагать, что Трансильван родом из Венгрии, хотя на самом деле он – будучи гуманистом и создавая, как и Мартир, тексты на латыни – просто взял латинизированный псевдоним, происхождение которого неизвестно. Он был из Брюсселя, его отец Лукас ван Зевенберген – ювелир; почему он не назвался «де Септем Монтибусом», то есть «с семи гор» или как-то так, непонятно[412]. В легкой эротической поэме, которую написал в 1507 году, он утверждал, что родом «из Брюсселя». В этом городе он женился на Франсиске – дочери Диего де Аро и племяннице Кристобаля де Аро. Не то чтобы это сразу настроило его против Магеллана, но данный факт помогает понять глубину его интереса к путешествию.

В начале карьеры Трансильван служил личным секретарем ученого архиепископа Зальцбурга. Благодаря связям в Нидерландах он переехал ко двору Карлоса I и стал одним из королевских секретарей. В 1520 году он присутствовал в Молинс-де-Рей на