Землепроходцы - Арсений Семенов

Расставание с берегом было тягостным. Когда подняли якорь, миновали опасные бары в устье реки и наполненные ветром паруса стали относить судно в море, у казаков побледнели лица. У некоторых текли по щекам слезы. С берега им махали шапками оставшиеся в крепости казаки. Семейка, стоя у борта рядом с Умаем, неотрывно смотрел на кручу, где виднелась кучка провожавших Умая ламутов. Там были старый Шолгун, братья Умая, Узеня и между ними Лия, махавшая вслед судну малахаем.

В остроге прощально ударила пушка, и вскоре крепость скрылась за выступом мыса.

Море было спокойным. Светило солнце. Судно шло к северу, держась у берегов.

В прибрежных водах кипела шумная жизнь. Чайки, бакланы, морские попугаи, утки покачивались на волнах несметными флотилиями. Свистя крыльями, стремительно проносились над мачтами гагары и крохали. Из воды густо высовывались любопытные нерпы, тараща на судно круглые глаза. Иногда, ныряя под волну, по курсу судна неслись стада огромных белух. Спины их вздымались над водой подобно снежным сугробам. Мористее, почти у горизонта, время от времени вставали водяные фонтаны. Там киты шли на излюбленные места пастбищ — в Пенжинскую губу.

К вечеру ветер посвежел, и на море поднялась крупная зыбь. Почти все казаки заболели морской болезнью и пластом лежали на нарах в грузовом отсеке.

Семейка с Умаем страдали от морской болезни не столь сильно. Забравшись в поварню, они уплели по две порции жареной оленины.

— Вам что, вы молодые, — завистливо говорил Мята, которого тошнило от одного вида еды. — А я вот эту болтанку не могу переносить. В седле мог качаться хоть круглые сутки, а тут не могу. Должно, заказано казаку море.

Семейка с Умаем вышли наверх. Пройдя по качающейся палубе, они спустились к себе в кормовой отсек. Навстречу им поднимался по лесенке Григорий Бакаулин.

— Чего этому ворону тут надо было? — спросил, насупясь, Семейка у Трески, когда крышка люка захлопнулась за Бакаулиным.

— Да вот любопытствовал, что у нас за служба, у кормщиков. Спрашивал, тяжело ли с кормилом управляться.

— Знал бы свою торговлю, — буркнул Семейка, забираясь на нары. — Чего еще сюда встревает?

Утром зыбь унялась. Казаки высыпали на палубу. Снова, как и вчера, на небе не было ни облачка. Солнце, отражаясь в воде, слепило глаза тысячами бликов. Слева по борту вдалеке виднелись острые скалы мыса. Казаки заметно повеселели, и поварня в это утро не пустовала. После завтрака казаки уже без опаски подходили к самому борту, глядели на воду. Синие с прозеленью волны словно кивали им головами, манили в даль, в неведомое, за гранью которого лежала их цель — Камчатка. Такая перемена настроения не удивила Соколова. Он знал эту способность своих казаков быстро применяться к новой обстановке. Все эти люди с тех самых дней, когда на верхней губе пробивается первый пушок, привыкли шагать через тайгу и горы. И никакие преграды не могли сдержать их в этом движении в неизвестное, туда, где лежали земли, не стесненные насилием. Это ощущение воли и служило многим из них единственной наградой за все лишения. Скоро они привыкнут к тому, что у них под ногами не земная твердь, а шаткая палуба. И тогда он отдаст команду взять курс в открытое море.

Как-то вечером Семейка с Умаем выбрались на палубу. Над судном густо висели звезды. Их отражения плясали в черной, как деготь, воде.

С минуту они стояли у борта, любуясь блеском отраженных звезд. И вдруг Умай, глаза у которого были острее Семейкиных, схватил друга за рукав.

— Там, впереди, что-то белеет!

Семейка долго всматривался туда, куда указывал Умай, и вскоре действительно разглядел впереди по курсу судна какое-то белое пятно. Пятно это росло и приближалось. У Семейки перехватило дух, когда он понял, что это такое. Белое пятно было пеной возле выступавшего из воды кекура, а темная громада — береговым обрывом. Судно прямо летело на прибрежные камни.

— Скорее! — крикнул он Умаю и кинулся в кормовой отсек.

«Спят они, что ли? — мелькнуло в голове. — Разобьемся ведь!»

Едва они подбежали к люку, как он распахнулся и из кормового отсека выскочил человек, в котором Семейка узнал Бакаулина.

— Ты что там делал? — закричал Семейка, но широкая железная ладонь тут же закрыла ему рот.

Извиваясь и впившись зубами в ладонь промышленного, Семейка пытался вырваться из тисков. Вдруг промышленный громко вскрикнул и с проклятьем выпустил Семейку, который тут же прыгнул в люк, не пытаясь даже понять, что заставило Бакаулина выпустить его. Надо было спасать судно.

— Треска! Буш! — громко кричал он в полной темноте, спускаясь вниз и боясь, что не поручит ответа.

— Что случилось? Ты чего орешь? — раздался недовольный заспанный голос Трески. — Только успел уснуть, как ты тут со своим криком. Чего спать мешаешь?

— Судно идет на прибрежные камни! Где Буш?

— На какие еще камни? Эй, Буш! Кто свет задул?

Не получив ответа, Треска высек огонь и зажег плошку. На полу у кормила лежал без движения Буш.

— Перекладывай кормило вправо! Скорее! — подстегнул Семейка криком Треску. — Сейчас налетим на камни!

Треска перерезал веревки, которыми было привязано кормило, и налег на него грудью. От резкой перемены курса судно накренилось. Вверху громко хлопнули паруса. Затем на палубе послышался топот многих ног, раздались встревоженные голоса.

— Разобьемся! — взлетел чей-то вопль. И наверху все смешалось.

Затем прозвучал выстрел из пистолета, и громкий голос Соколова перекрыл шум на палубе.

Едва заметный шорох прошел под днищем, и у Семейки разом онемели все мускулы. Он закрыл глаза, но шорох не повторился. Радостные крики наверху подсказали, что опасность миновала.

И в это время застонал и зашевелился Буш. Закрепив кормило, Треска наклонился над ним, поднял его голову.

— Как это ты так? — спросил он, увидев, что швед открыл глаза.

— Чшорт! — заскрипел Буш зубами. — Этот промышленный… Гришка по голове чшем-то. Сзади.

На затылке у Буша волосы запеклись от крови. Треска перевязал голову ему полотенцем и помог добраться до нар.

Наверху, куда Семейка с Треской потом поднялись, они увидели при свете факела всю команду толпящейся возле распростертого на палубе Бакаулина. Промышленный был мертв. В спине его торчал нож Умая.

Когда Семейка рассказал команде, как все было, над палубой повисла гнетущая тишина.

— Должно, за брата своего хотел отомстить нам, судно на берег решил выкинуть, — выдавил наконец кто-то. — Оба были волки, один другого лютее.

Мрачное ночное происшествие открыло собой цепь грозных событий. Утром у берегов Тауйской губы налетела буря. Северо-западный ветер отнес судно от берегов далеко в море. Огромные волны перекатывались через палубу. За борт смыло двух казаков. Над вздыбленным морем, ставшим их могилой, висело зловещее фиолетовое небо без единого облачка, что казалось при буревом ветре почти немыслимым в этих промозглых широтах.

На вторые сутки ветер притащил тяжелые мохнатые тучи, и судно утонуло в сетке дождя, носясь по воле волн с убранными парусами. Судно, к счастью, оказалось сколоченным надежно и почти не дало течей.

Буря улеглась на пятый день. Волны успокоились, и небо снова засияло безмятежной синевой. Треска, взобравшись на мачту, разглядел горы. Земля могла быть только Камчаткой.

Поставили паруса и взяли курс на восток. Скоро белые горы заняли весь горизонт, а ближе их уже угадывалась черная полоса берега. Вскоре один из казаков, прослуживший пять лет на Камчатке, подтвердил, что они у цели. Он узнал по очертаниям Тигильский мыс.

Судно медленно спускалось к югу. Боясь напороться на подводные камни, держались подальше от берега. Вся команда толпилась на палубе. Целый день лодия шла вдоль берега, но так и не удалось высмотреть ни одной, даже крошечной, бухточки для безопасной стоянки.

На второй день плавания вдоль берега Соколов встревожился не на шутку.

— Немыслимый берег, — говорил он Треске. — Ужели ни единого паршивого заливчика не встретим?

— Сам дивлюсь, Кузьма, — поскреб бороду мореход. — К тому же опасаюсь, как бы опять не разыгралась буря. Думаю, надо спустить бот и проведать устье какой-нибудь подходящей реки. Может, на устье инородцев либо камчатских служилых встретим.

Так и решили сделать. Возле устья реки Тигиль судно бросило якорь. На боте решил отправиться сам Соколов. С собой он взял Семейку, Мяту, Буша и еще троих дюжих казаков. Перед отплытием казаки надели кольчуги.

На судне за командира Соколов оставил Треску.

— Доглядывай, Никифор, чтоб пушкарь не отходил от пушки, — наказывал он мореходу. — На всю Камчатку — три острога казачьих. Мирно ли тут сейчас — кто ведает? В случае, если нас встретят боем, пусть пушкарь выпалит — разбегутся.