Готовность номер один - Лев Экономов

Но вот и эти огни остались позади. Темнота обволокла ракетоносец со всех сторон. Она была почти ощутима и казалась вязкой, как деготь. Мешкову хотелось вырваться из ее тесных объятий, он увеличивал скорость, но темнота не отступала.

Штурман наведения время от времени давал команды. Летчик их выполнял. На высоте одиннадцати тысяч метров по краям плоскостей вокруг красного и зеленого аэронавигационных огней появились ореолы, словно в лампочки поступило дополнительное электричество. Это признак того, что самолет попал в дымку. Она еще больше сгущала непроглядную тьму.

Летчик решил снизиться. Сообщил о воздушной обстановке на командный пункт. Взгляд его случайно упал вниз, и тут он чуть не окаменел: нет, это казалось невероятным! Прямо под ним, в непроглядной черноте, сверкали звезды Большой Медведицы. «Неужто я перевернулся вниз головой и не заметил этого?» — подумал Мешков.

Спина у него как-то сразу одеревенела. Нет ничего хуже для летчика, когда он теряет способность контролировать себя, когда ему вдруг начинает казаться в воздухе, что он вращается, планирует, летит с креном или в перевернутом вниз головой положении. Это обычно случается, если полет проходит в сложных условиях, если не видно земли. Но у Мешкова никогда не было иллюзий. Он даже забыл, что таковые иногда возникают у летчиков из-за несовершенства вестибулярного аппарата или по каким-то другим причинам.

В следующее мгновение старший лейтенант посмотрел вверх и снова увидел звезды. Они окружали самолет со всех сторон. Летчику показалось, что он попал в огромный черный мешок, набитый звездами. И теперь ему не выбраться из этого мешка. Потеря пространственной ориентировки — что может быть хуже в слепом полете? Это все равно что оказаться посредине заминированного поля. Один неверный шаг — и прощай жизнь.

Мешкова охватил страх. «Один в целом мире», — мелькнуло в голове. Рука вскинулась к защитной шторке. Стоило только натянуть ее перед лицом, и катапульта выбросила бы летчика вместе с сиденьем. Но в следующую секунду, когда пальцы коснулись красной скобы на шторке, летчик вспомнил о тех самых злосчастных иллюзиях в полете. О них предупреждал доктор Саникидзе. В таких случаях нельзя доверяться ощущениям, надо всецело положиться на приборы. «Может, я в самом деле лечу вниз головой и не замечаю этого из-за иллюзий?» — подумал Мешков, взяв себя в руки, и посмотрел на авиагоризонт.

Ракетоносец шел лишь с небольшим креном. Петр выровнял машину. Теперь он старался не отрывать взгляда от приборов.

— Ноль сорок пять. Ваше место? — послышался в наушниках летчика голос штурмана наведения. На командном пункте увидели, что Мешков отклонился от маршрута.

— Вы над морем, — как всегда спокойно говорил по радио наведенец. — Вы над морем. Возвращайтесь на точку!

И тут летчик понял, что звезды внизу — всего лишь отражение их в воде, что он продолжал удаляться в сторону моря.

Это было позорное возвращение. Происшествие не могло не повлечь за собою неприятных последствий для летчика. Он это знал. Чтобы удостовериться в правильности своего курса, Мешков вынужден был еще раз попросить наземные радиостанции запеленговать его полет. Скоро он убедился, что идет правильно. Через некоторое время он пробил скопившиеся над аэродромом облака и благополучно сел на освещенный прожекторами аэродром. Со щемящим сердцем выбирался из кабины. Товарищи окружили его, стали расспрашивать о самочувствии. Стахов явно в насмешку поздравил приятеля с успешным завершением трудного полета, он не мог простить Мешкову того, что тот так настойчиво советовал ему признаться в намеренном выключении двигателя.

Мешков растерянно улыбался, почти ничего не слыша из-за шума в ушах, не находя в себе сил посмотреть товарищам в глаза.

Совесть заговорила…

После обеда летчики заполняли документацию: полетные листы с донесениями о выполнении заданий, бортовые журналы, карточки дешифрирования, индивидуальные графики. Покончив с этой нелюбимой работой, они забирали фотопленки и уходили в лабораторию, где с помощью специальных «волшебных» фонарей-дешифраторов можно было определить итоги стрельб во время боевой работы.

Часам к шести в классе остались только Уваров, просматривавший летные книжки, и Стахов.

— Как вы считаете, — озабоченно нахмурив брови, спросил командир эскадрильи старшего лейтенанта, — какими качествами должен обладать космонавт в первую очередь?

Вопрос был поставлен перед Стаховым так неожиданно, что летчик даже растерялся.

— Вы меня? — переспросил он, почувствовав, что командир заговорил об этом неспроста.

— Да, вас спрашиваю, — сказал Уваров.

— Смелостью очевидно, смелостью и еще раз смелостью, — стараясь казаться этаким простаком, ответил Стахов.

— Смелость без дисциплины превращается в ухарство.

«Неужели он узнал про остановку двигателя!» — мелькнуло в голове Стахова. Юрий украдкой посмотрел на командира, склонившегося над книжкой: видны были только голова с седеющим пробором на боку, узкий костлявый подбородок.

— Конечно, космонавту нужны и другие положительные качества, — продолжал старший лейтенант, все еще надеясь, что майор ничего не знает о самовольных действиях своего подопечного.

— Например? — Уваров поднял на Стахова глубоко запавшие умные и, как всегда, немного уставшие глаза.

— Космонавт должен быть человеком энергичным, находчивым… А почему спрашиваете об этом?

Командир достал трубку и начал набивать ее табаком. Делал он это обстоятельно.

— Для космонавта этого маловато, — наконец сказал он задумчиво.

Стахов нервно пожал плечами, встал с места и снова сел. Теперь он был почти уверен, что Уваров знает об истинных причинах остановки двигателя на спарко во время испытательного полета. Он ждал от командира эскадрильи резких, осуждающих слов, думал, как бы поскладнее оправдаться.

Уваров поднялся из-за стола и по старой привычке прошелся по классу.

— Вам не кажется, что ваша затея, в высшей степени бесшабашная и сумасбродная, несовместима с обликом настоящего летчика? — вдруг спросил командир, в упор посмотрев на молодого офицера.

— Что вы имеете в виду? — Стахов поднялся со стула, в волнении стал отвинчивать и завинчивать авторучку.

— Не прикидывайтесь, Стахов. Вы, конечно, знаете, о чем я говорю. Не хватает смелости признаться? А вы ведь только что сказали, что космонавт в первую очередь должен быть смелым.

— Откуда вам стало известно, что я остановил двигатель?

— Вас в первую очередь это интересует?

Уваров наконец раскурил трубку и сделал несколько глубоких затяжек.

— Очень жалко, конечно, что у нас не получилось разговора. — Он убрал в шкаф летные книжки и направился к выходу. — Но так или иначе, а от полетов вас, конечно, придется отстранить.

«Конечно, конечно», — мысленно передразнил вышедшего из класса командира молодой летчик.

Стахов почти не дотронулся до ужина. Даже чай не допил. И не пошел смотреть кино в клуб, хотя фильм этот в полку с нетерпением ждали все. Придя домой, он долго сидел неподвижно с потухшей папиросой в зубах. «Неужели Мешков капнул? — в который уже раз он задавал себе этот вопрос. — Нет, на него это не похоже. Тогда как же мог узнать Уваров?»

Стахов перебирал в памяти, слова, сказанные командиром эскадрильи во время последнего разговора, стараясь увидеть за ними то, о чем умолчал. Уваров. «От полетов вас, конечно, придется отстранить» — это прозвучало как приговор. Стахов не нашел даже ответа. Да и что можно было сказать в свое оправдание.

Но, так или иначе, Стахов считал, что он вполне годится в космонавты. Он неплохо летал, хорошо разбирался в теории, занимался спортом. Никто в полку больше его не мог крутиться на лопинге, никто не мог так долго, как он, продержаться под водой, затаив дыхание. Пробовал Стахов подвергать себя и более суровым испытаниям. Он, например, частенько ходил в парную баню и до ожесточения истязал себя веником. Это было похоже на термокамеру. Свободное падение Юрий изучал, прыгая с вышки в воду.

Во время полетов в пилотажную зону он нарочно отсоединял шланги противоперегрузочного костюма и выполнял каскады фигур, создавая для себя перегрузки, близкие к тем, которые создаются на центрифугах. Летчик знал, что это не поощряется начальством, но ведь когда еще не было изобретено противоперегрузочного пояса — он появился уже после Отечественной войны, — все летчики на пилотаже испытывали примерно такие же перегрузки.

В книгах о подготовке космонавтов много рассказывалось об испытании в специальной, изолированной от всех звуков комнате — сурдокамере. Говорилось, что тишина, подобная той, которой пронизан космос, не имеет ничего общего с тишиной в обычном человеческом понимании, что она действует угнетающе и вызывает психические расстройства. Одним кажется, что камера уменьшается в размерах и стены вот-вот раздавят тебя, у других вдруг начинает кружиться голова, третьим становится жарко, как в раскаленной печке, у четвертых возникают зрительные галлюцинации: перед глазами появляются какие-то лица, животные…