Уральские сказы — III - Павел Бажов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Теперь к вучителю заневоль побежишь. Досыть покурим. Хо-хо!
— Бабам недоступно… попу ходу нет…
Которая-то из девиц кричит через дверь:
— Батя, байня сготовлена.
Кирибаев надевает свою нижнюю шубейку. Хозяин берет и верхний тулуп.
— Тоже погреть надо с дороги, — поясняет он.
Через просторный скотный двор проходят на берег Тары к низенькой толстостенной постройке.
Правый берег Тары сплошь зарос кустарником. Из-за него видно все то же смешанное редколесье — урман.
Попечитель указывает рукой на восток.
— Так пойдешь — у Томск выбегишь. Триста верст.
— Там вон (северо-запад) Киштовка будеть, Ича. Остяцкое.
— Ежели прямо — ни одного жила не будеть.
— По край свету живем, — хохочет Андрей. Просторная баня топится по-черному. Едкий дым лезет в глаза. Усиливается кашель.
— Без слезы не байня, — шутят бергульцы.
Задыхаясь от дыма, «вучитель» все-таки лезет на полок. Попечитель школы усердно нахлестывает изъеденную «Вучителеву» спину, а «Костька» поддает жару.
Дышать нечем. Кирибаев пробует спрыгнуть на пол, но вмешиваются огромные руки Андрея, которые крепко держат «вучителя»…
Очнулся на береговом снегу Тары. Двое раскрасневшихся нагих мужиков ворочают в снегу щуплое «вучителево тело». Как только заметили, что он открыл глаза, сейчас же подхватили и опять в жар.
Опять дышать нечем. Снова обморок.
Очнулся на этот раз в своей кровати. Около стоят те же два мужика в бараньих тулупах, накинутых на голое тело. Один сует в руки «зингеровскую» кружку.
Кирибаев жадно припал, но сейчас же захлебнулся и заперхал. Вонючая жидкость обожгла горло.
— Пейте усе, пейте усе, — настаивает Андрей. Учитель делает еще один большой глоток и окончательно отстраняет кружку.
Андрей с сожалением смотрит на жидкость в «мирском сосуде» и говорит:
— Хана ж первак. Крепка, знать? — Потом разглаживает усы и пробует. Одобрительно крякает и передает остатки попечителю. Тот делает такой же жест и опрокидывает кружку. Кажет на диво ровные белые зубы и ставит пустую кружку на стол.
— Отдыхайте ж теперь. Мы пойдем у байню домыться.
Кирибаева закрывают горячим еще тулупом, и он быстро засыпает. Спит ровно, спокойно, как не спал уже давно. Проснулся к вечеру. Приступов кашля нет. Зуд тоже исчез бесследно. «Байня» сделала свое дело. Вылечила!
Хозяин дома сидит около теплухи, осторожно подсовывает полено. Увидев, что Кирибаев проснулся, приглашает «вечерять».
В хозяйской половине за столом сидит вся семья. Кирибаеву подают отдельно все, начиная с солонки. Ужин сытный, мясной. Хлеб плохой. Низенький, как лепешка, и кислый.
— Такие у нас хлеба родятся, — объясняет хозяин. После ужина пьют горячую чугу. Делают ее из наростов на осине. Их сушат, толкут и употребляют вместо чая. Цвет похожий, но… горько и вязко во рту.
Вскоре после «вечери» начинают подходить женщины-соседки с прялками. Шутливо спрашивают у хозяйских дочерей:
— Уси не тыи? Стары та без вусов!
— Бежите скорейше резье нацепить, — говорит мать.
Обе девицы куда-то исчезают. Приходят нарядные — в бусах, серьгах, с пучками лент в косах.
Они ждут «своих мальцов». Набирается немало таких же нарядных подруг. Детвора густо засела в углах и на полатях.
Старухи жужжат прялками и тянут под нос какую-то душеспасительную песню о пустыне-дубраве и людях молодейших.
Ватагой входят парни. Двое из них с узелками гостинцев для невест. Кривой парень-горбун затренькал на самодельной бандуре. Начались танцы.
Танцуют посменно по четыре пары. Парни, приглашая и усаживая девиц, целуют им руки.
«Польский обычай», — отмечает для себя Кирибаев.
А в песне, которой помогают горбуну-бандуристу, слышится Сибирь и отголосок дикого старообрядческого взгляда на женщину:
Из поганого рему,Из горькой восиныЧорт бабу городит.
В избе стало жарко и душно. «Вучитель» ушел. Вскоре к нему явились все три бергульских «врача» покурить. Пришел с ними еще один — столяр Мотька.
Разговор идет о бергульских нравах. В избе, видимо, раскрыли настежь дверь. Слышно, как стучат каблуки. Быстрым темпом ведется песня:
Тут бегит собачонка,Ножки тонки, боки звонки,Хвост закорючкой.Зовут вону сучкой.
Распытать «вучителя»
С утра в школу привезли мебель: наклонно поставленные на стойках доски с отдельными скамейками. Некоторые оказались непомерно высоки, другие — низки. Пришлось переделывать, поправлять.
Попечитель школы привел трех своих «мальцов», от четырнадцати до восьми лет, хозяин школьного здания записал девочку-подростка. Андрей тоже пришел с сынишкой. Стали подходить и другие.
Непривычные имена:
— Кумида…
— Парафон…
— Васенда…
— Антарей…
Учитель пытается поправить:
— Нет такого имени.
— Вот уси так говорять, — соглашается белобородый крестьянин с глубокими рубцами на скуле. — У действительной был — говорят: нет Антареев, на германску ходил — то же говорят. А наш поп говорит — есть. И батька за ними. Сам Антарей и малец Антарей. Так и запишите — Антарейко Антарьевич.
Записалось человек двадцать мальчиков и девочек. От сотни дворов, где в каждом есть два-три человека детей школьного возраста, — это очень мало.
Приходит бергульский поп. Толстоносый седой старик с бегающими глазами. Одет в меховое полукафтанье, в руках шапка из бурой лисицы. Речь ласковая, «с подходцем». Начинает издалека.
— Живем в темном месте. Всего боимся.
Расспрашивает о дороге, о квартире. Потом опять:
— Всего боимся. Темные люди. Старину-матку держим, а как по-хорошему ступить, не знаем.
Кирибаев догадался, к чему клонит поп, и навстречу говорит:
— Закону вот велят учить, так я не буду. Тут у вас все старообрядцы.
— Вот, вот! — зачастил поп. — Это самое. Этого и боимся.
— Так я же говорю, не стану учить. Научиться бы хоть грамоте да счету, а закон — дело церковное.
Такое быстрое вероотступничество Кирибаева показалось, видимо, подозрительным попу. Он искоса посмотрел на бритого человека в очках и опять зачастил:
— Вот как сойшлось. У двух словах. Видно хорошего человека. А мы боимся. Благодарны будем. Не беспокойтесь…
(Недели через три секретарь волостной управы передал Кирибаеву «на память» поповский донос о безбожии учителя.)
Поговорив еще минут пять, поп ушел.
Примерно через час-полтора вновь стали приходить родители с детьми. Набралось еще тридцать новых школьников.
«Те без попа, эти с попами», — заключил для себя Кирибаев, проводя жирную линию в книжке, где был список учеников.
Все-таки записалось мало. Возраст разный: от четырнадцати до восьми лет. Пришлось разбить на две группы. Старшим учитель назначил явиться завтра, как станет светло, малышам — к полдню.
Родители, которые присутствуют при разбивке, просят, чтобы по субботам всех отпускал к полдню.
Опять обычай.
Суббота — самый трудный день для бергульских женщин. Надо вымыть в доме, обтереть стены хвощом и обязательно перемыть ребятишек в бане. Все это закончить к «билу», чтобы с первым ударом итти в молельню и отстукивать там бесконечные поклоны.
Вечером опять пришли Омелько и Андрей. Хозяина дома нет. Он со всей семьей ушел «отгащивать» к одному из женихов дочерей. Пришел еще сосед — Ивка Григорьевич. Низенький человек с лохматой бородой и громыхающим голосом. Он мастер на все руки. Починяет замки, делает сани, вьет веревку. Весной за пару яиц холостит жеребят, поросят и прочую мужскую живность.
— В молельне гудит, аж у небе слышно. Попу первый помощник и друг.
Так отрекомендовал вновь пришедшего Омелько, видимо предупреждая Кирибаева.
Ивка смущен. Не знает, с чего начать.
Омелько насмешливо спрашивает:
— Мальцов записать прийшли, Ивка Григорьевич?
— Где же нам. У бедности живем, — пробует тот отвести разговор.
— До Маришки ж бегають. И девки вучаться, — не отстает Омелько.
— Хо-хо! — грохочет Андрей.
Ивка взбудоражен и набрасывается на Андрея:
— Регочете — бесу радость. Еретики проклятые! Что сказано в святом писании?
— Это ж вам с Маришкой да попам знать. Нам где ж. У грехах живем, у смоле кипеть будем. Мальцов нумерам вучим. Хо-хо-хо! — заливается Андрей.
Учитель спрашивает, о какой Маришке говорят. Это еще больше смущает Ивку, и он бормочет:
— Та старица ж она. Святому письму вучит. По малости. А они не любять, — указывает он на Омельку и Андрея.
Те смеются.
Ивке не остается ничего, как уйти. Он это и делает.
Андрей выходит с ним и вскоре возвращается. Слышно, как он зазывает в сени огромного хозяйского Дружка и запирает там.
— На разведку, знать, Ивка приходил, — бросает он Омельке.
— А как же, — равнодушно соглашается тот, — не иначе — поп подослал.