Москва 2042 - Владимир Войнович

– И вообще, что это вы эту свинину забыть не можете? Мы же вам дали все. Вам и яичницу подают, и ветчину, и паштеты, и икру всякую. Чего вам еще не хватает? Кофе? Ну мы же не знали, что вы такой заядлый кофейник.

Пожалуйста, будет вам кофе, какой хотите. Кстати, можем заказать и сейчас. Вы какой предпочитаете?

– Турецкий, – сказал я в полной уверенности, что они о таком даже не слышали.

Маршал хлопнул в ладоши, и в дверях немедленно возникла секретарша.

– Три кофе! – сказал ей маршал. – Ему турецкий, мне капучино…

– А мне кукурузный, – скромно сказал Дзержин.

Секретарша вышла и в ту же секунду вернулась с подносом. И я получил настоящий турецкий кофе. Может быть, я по нему так соскучился, но мне показалось, что я никогда в жизни не пил кофе вкуснее.

Я набрался наглости и спросил маршала, к какой категории потребностей он относится.

Я об этом как-то давно не думал, – сказал он. – По-моему, я вообще вне потребностей. Но вернемся, однако, к вашему сну. Если уж вам приснилась такая прекрасная жизнь, почему бы вам не развить это дальше? Слушайте, ведь на самом– то деле мы все живем иллюзиями. Сон первичен, а жизнь вторична, и это легко доказуемо Ну вот посмотрите. Иной раз нам снится что-нибудь неприятное, но мы не всегда хотим при этом проснуться. А когда неприятное происходит в жизни, нам всегда хочется заснуть. И это правильно. Потому что сон гораздо богаче жизни. Во сне мы едим, что хотим, имеем тех женщин, которых хотим, во сне мы умираем и воскресаем, но в жизни нам удается только первая половина.

Тут влетела взволнованная секретарша и сказала маршалу что-то на ухо. Берий Ильич тоже заволновался, вскочил на ноги, схватил трубку красного телефона.

– Да, – сказал он. – Взрослый на проводе. Так точно! Слушаюсь! Сейчас будем.

Он положил трубку и повернулся ко мне очень возбужденный.

– Нас вызывает Горизонт Тимофеевич.

– Кто? – удивился я.

Он удивился еще больше.

– Вы что, до сих пор не знаете, кто такой Горизонт Тимофеевич? – И посмотрел на Дзержина.

Дзержин посмотрел на меня. Я пожал плечами.

– Горизонт Тимофеевич Разин, – объяснил маршал, все еще волнуясь, – является председателем Редакционной Комиссии и, по существу, можно даже сказать и так, наместником Гениалиссимуса на Земле. Слушайте, вы уж, пожалуйста, с ним не спорьте. Что он будет предлагать, на все соглашайтесь. В крайнем случае потом мы что-нибудь отобьем. А ну-ка, я на вас посмотрю Вид у вас, конечно, так себе. Ну, да ладно. Поправьте воротничок и пойдем. А ты подожди нас здесь, – сказал он Дзержину.

Наместник Гениалиссимуса

Мы опять шли по каким-то залам и переходам. Автоматчики вытягивались в струнку, щелкали каблуками и брали на караул.

Секретарем у председателя Редакционной Комиссии был пожилой генерал-полковник. Но суетился он, как сержант.

– Ага, это вы! – сказал он, нервно суя мне руку. Горизонт Тимофеич как раз после процедуры, так что он может с вами поговорить. Прошу вас.

Открыв дверь в кабинет, он первым туда вошел, но тут же остановился, пропуская нас с Берием Ильичем. Наконец-то первый раз в Москорепе я увидел старого человека! Да еще какого!

Он сидел в инвалидном кресле не за столом, а почти посреди кабинета. Из-под кресла выходили, тянулись к задней стене и уходили в нее два – желтый и красный Шланга. Старик, сидевший в кресле, представлял собой полную развалину голова набок, язык вывалился, руки висели, как плети. Из левого уха у него торчал толстый провод с микрофоном в виде рожка. Старик, кажется, спал. Но как только мы вошли, стоявшая рядом с ним медицинская сестра воткнула ему прямо сквозь брюки шприц. Он дернулся, проснулся, хотел выпрямить голову, но она упала на другую сторону. Глаза, однако, остались почти открытыми.

– Кто такие? – спросил он, разглядывая нас всех недовольно.

Маршал живо подкатился к нему, схватил рожок и, приложив его к губам, почтительно сообщил:

– По вашему приказанию Классика к вам привел.

– Ага, – сказал Горизонт, еле ворочая языком – Клафика. Ну, подойди, Клафик, подойди-ка фюда.

Я приблизился и взял из рук маршала рожок.

– Здравствуйте! – прокричал я в рожок.

– А нифего, – прошамкал председатель, – нифего фебя фуфствую. Видифь, у меня тут два фланга. По волтому первифный продукт подается, а по крафному вторифный отфафываетфя, так что органивм действует. – Он хотел опять поднять голову и даже достиг в этом некоторого успеха, но не успел удержать ее, и она упала на грудь. Впрочем, сестра приблизилась к нему сзади, поставила голову вертикально и осталась ее придерживать.

Кажется, старик оживал все больше. В глазах его даже появилось что-то вроде любопытства ко мне.

– Так вот ты какой! сказал он с видимым одобрением. – Хороф, хороф. И фколько тебе годов-то?

– Скоро сто будет, Ваше Высокопревосходительство! – прокричал я в рожок.

– Молодой ефе, – заметил председатель. – А мне вот уве фто фетыре, а тове ефе нифего. А фто это ты в таком фине ходифь?

Я осмотрел быстро свою одежду.

– Если вы фином называете мои штаны, Ваше Высокопревосходительство, то я тут совсем ни при чем. Такие выдали. А я-то приехал в хороших штанах, в нормальных.

– Да что вы такое говорите! – сердито зашептал генерал-полковник. Горизонт Тимофеевич говорит не в фине, а в чине.

– Да, – сказал Горизонт Тимофеевич Берию Ильичу, – надо его повыфить, он вфе– таки наф клафик.

– Будет исполнено! прокричал Взрослый в рожок. – Майора ему дадим. Или даже полковника.

– Вафем полковника, – сказал Горизонт. Генерала. Ты, крафавица, – попытался он поднять глаза к сестре. – Головку-то мою так не дервы. Когда я киваю, ты ее немнофко так отпуфкай.

Но сестра на него не понадеялась и сама покачала его головой.

– Хорофо, – одобрил ее действия председатель. – Хватит. Знафит, ты фоглафен убрать там вфяких Фимов и таких вот профих?

Не зная, о чем он говорит, я оглянулся на Взрослого и увидел, что тот мне оживленно подмигивает. Я опять ничего не понял и кивнул головой.

– Ну и правильно, – сказал председатель, и сестра покивала его головой. – И хорофо. Вфе лифнее надо вфегда убирать, а не лифнее… – не договорив фразы, он заснул, вывалил снова язык, и сестра положила его голову набок.

Я посмотрел на маршала, тот на генерал-полковника, генерал развел руками и сказал:

– Это все! Горизонт Тимофеевич дал указание и теперь отдыхает.

Сестра взяла кресло за спинку и, подбирая шланги, покатила его в глубь кабинета. А мы трое, ступая на носках, вышли в приемную.

Книга, которую я не писал

– Уфф! – выдохнул из себя Берий Ильич и вопросительно посмотрел на генерал– полковника.

– Все хорошо, – улыбнулся тот. – Горизонт Тимофеевич был в очень хорошем настроении и замечаний сделал немного.

– Да, конечно, – согласился маршал. – Замечания вполне приемлемые.

То же самое он сказал и Дзержину, который встретил нас вопросом: Ну как?

– Так что вы все поняли? – спросил он меня. – Требования совсем небольшие: побольше снов, поменьше ненужной реальности и никаких Симов. Согласны?

– Нет! – сказал я.

– Как?! – подпрыгнул маршал, а Дзержин схватился за карман.

Впрочем, тут же руку он отпустил, приблизился ко мне и нежно сказал:

– Соглашайтесь, дорогуша, здесь не принято не соглашаться.

Я занервничал и схватился за голову.

– Слушайте, – закричал я. – Что вы ко мне пристаете? Что и где я должен поправить? О каком романе вы говорите? О каком Симе? Если вы имеете в виду Карнавалова, то я с ним был знаком и даже ездил к нему в Торонто. Но взглядов его я никогда не разделял и письмо его нынешним вождям выбросил на помойку.

– Это мы знаем, – улыбнулся маршал и переглянулся с Дзержином. – А теперь выбросьте и его самого.

– Откуда? – спросил я.

– Из романа, дорогуша, – улыбнулся Дзержин.

– Да из какого романа? – спросил я устало. Вы понимаете, что я никогда никаких романов о Карнавалове не писал.

Я опустился в кресло и достал сигарету. Мои руки дрожали, и, когда я прикуривал, я никак не мог спичкой попасть в коробок. Между тем в кабинете установилось какое-то странное, тяжелое и зловещее, я бы сказал, молчание.

Ну хорошо, – сказал наконец Берий Ильич. – Вы так взволнованно и так убедительно говорили, что я вам почти поверил. Но есть же все-таки факты. А факты, как говорят, упрямая вещь. Хорошо. Ладно. Сейчас мне придется вам кое-то предъявить.

Он тяжело поднялся, подошел к сейфу и, загораживаясь от меня плечом, стал крутить замок с шифром.

– А у Вас, Берий Ильич, – развязно сказал Дзержин, – сейф, я вижу, ну точно, словно в Швейцарском банке.

– Так он швейцарский и есть, отозвался маршал. Тут даже и написано: Маде ин Швейцария.

Сейф открылся. Маршал там шуровал что-то довольно долго, наконец достал какую-то книгу в темной обложке и выложил передо мной:

– Узнаете?

Я взял в руки книгу и стал ее разглядывать. Прочел название, перевел потом взгляд на фамилию автора и увидел, что там стоит моя собственная фамилия.