Судить буду я - Рауль Мир-Хайдаров

- Да, брат, ситуация... - вздохнули разом сотрапезники.

- Как близко ты был у цели!

- Не теряйся, не опускай руки, - продолжил Сенатор после долгой паузы, женское сердце изменчиво, продолжай делать знаки внимания, цветы там, подарки, а вдруг... Тогда и переход в отдел будет закономерным, выстраданным.

Разговор как-то вдруг увял, поблек, скукожился, и Газанфар почувствовал, что приятели пожалели о щедром авансе, но деньги были в кармане, и это радовало, грело. Выпили еще чаю, вновь заговорили о достоинствах зеленого китайского чая "лунь-цзинь", и, когда все катилось к какому-то пристойному прощанию, завершению, Миршаб вдруг спросил:

- Газанфар, а вы не слышали, кто же все-таки подложил такую свинью Артуру?

Гость ответил, что не знает, не слышал. А тут Сенатор на всякий случай, как позже он объяснит Миршабу, спросил:

- А не знаете ли вы случайно Талиба Султанова, он недавно в Мюнхене побывал?

Оба невольно впились взглядами в гостя. Но Газанфар, уже видевший себя за карточным столом со ста тысячами в кармане и оттого не заметивший жгучего интереса собеседников, спокойно ответил:

- О том, что Талиб побывал в Мюнхене, не знаю, да и что ему там делать? Я его хорошо знаю, он человек авторитетный, в уголовном мире имеет вес.

- Вы с ним лично знакомы? - вырвалось одновременно у совладельцев "Лидо".

- Да, конечно, а зачем вам Талиб понадобился, я знаю людей и покруче, ожил вдруг Газанфар, ему хотелось быть ближе к уголовникам, чем к прокурору Камалову, и порадовать хотелось своих хозяев за щедрый аванс.

Миршаб с Сенатором вдруг быстро переглянулись, словно сговорились, обменялись какими-то знаками, как за карточным столом, и Сенатор, получив "добро" компаньона, сказал жестко:

- Это Талиб выкрал гостя Шубарина.

Газанфар побледнел, он подумал, что опять вляпался в какую-то историю. Он ведь хорошо знал, чем были обязаны эти два человека Шубарину. Значит, они подозревали его в сговоре против них.

- Зачем же он "наехал" на Шубарина? Японец мало кому по зубам в Ташкенте. В городе помнят, как Коста один из "узи" завалил всю банду Лютого, решившего обложить данью "Лидо", а потом сжег их всех, как собак...

- Вот мы и хотим знать, почему некто Талиб дерзнул поднять руку на нашего друга, а значит, и на нас. Кто стоит за ним? - вмешался в разговор Миршаб и вдруг неожиданно не только для Газанфара, но и для Сенатора достал из внутреннего кармана пиджака точно такую же пачку тысячерублевок и пододвинул их к "Штирлицу" со словами: - А это от меня лично. Постарайся узнать, что к чему, а главное, что он намеревается предпринять против нашего друга. Но... сведения, даже если они будут касаться жизни Артура, прежде должны поступить к нам, не стоит отвлекать и беспокоить Шубарина, он большие дела затеял, а Талибом мы займемся сами, понял?

- Да. Я знаю, что для вас значит Артур Александрович, он и мне глубоко симпатичен. И с Коста мы друзья, я часто выручал его, когда он сидел, бормотал вконец растерявшийся Газанфар, но пачку денег торопливо прибрал.

"Что-то они сегодня слишком щедры", - мелькнула на секунду мысль, но думать - почему? - не хотелось, двести тысяч не давали сосредоточиться, приятно грели душу...

- Ну, теперь, когда у нас появился шанс обезопасить нашего дорогого Артура, мы можем сказать и "аминь", - подытожил встречу Сенатор, и они дружно встали из-за стола.

Таня Шилова, передав важную информацию для Газанфара, поняла, что и она втянулась в схватку, где ей отведена не последняя роль. Поняла она и то, что в борьбе, затеянной прокурором республики против сил, дестабилизирующих обстановку в крае, ничьей быть не может, все зашло слишком далеко: три подряд покушения на Камалова - подтверждение тому.

Не могла она не понимать и того, что отныне, в связи с суверенностью Узбекистана, пост Генерального прокурора страны приобрел невероятную значимость - ведь конституция нового государства ставила во главе всего закон, права человека, отметала диктат любой идеологии и даже религии, и человек, занимающий большой кабинет в здании на улице Гоголя, становился ключевой фигурой в политической и экономической жизни республики. Оттого пост Камалова вдруг стал притягательным для многих кланов, желающих поправить свое общественное положение, подняться на такую ступень власти, откуда можно было бы расправляться, опять же руками закона, с соперниками.

Ферганец, конечно, день ото дня ощущал нарастающее давление со всех сторон, но имел он и прочную, мало заметную для посторонних глаз поддержку первого законно избранного президента, человека достаточно жесткого, властного, видевшего далеко вперед, кстати, разгадавшего предательство Горбачева одним из первых среди руководителей республик. Это он, экономист и финансист по образованию, имевший громадный опыт государственной и хозяйственной работы, своими конкретными, четкими вопросами всегда ставил краснобая Горбачева в тупик, разбивая его маниловские мечты в пух и прах и иногда и вовсе ставя того в неловкое положение как человека некомпетентного. Мстительный Горбачев это заметил сразу и держал того на расстоянии, приближая к себе людей легковерных, необязательных, лживых, неверных, что и подтвердил август 1991 года. Но у президента были связаны руки-ноги каждодневными заботами: как одеть-обуть, накормить многомиллионный народ, живший все хуже и хуже из-за оборвавшихся хозяйственных связей - результата горбачевской "перестройки". Только его личным авторитетом в Узбекистане сохранялся межнациональный мир, быстро гасились возникающие то тут, то там на границах этнические конфликты, каждый из которых без твердой руки перерос бы куда в более мощный Карабах. Он хотел сохранить гражданское согласие любой ценой и добивался этого. У Камалова не было времени и обстоятельств, чтобы сблизиться с президентом, но как прокурор ощущал, что в тяжелые минуты, когда его окончательно загонят в угол, он может обратиться к нему и наверняка получит помощь. В этом Ферганец не сомневался. Часто на совещаниях со своим отделом по борьбе с организованной преступностью, на которых присутствовала и Татьяна, он говорил: "Я думаю, президент одобрит наше решение". Догадывалась она и о том, что борьба подошла к какой-то решающей фазе, события набрали ход, и, видимо, ей придется теперь регулярно снабжать Газанфара дезинформацией.

Но тут, когда она понадобилась Камалову как никто другой, случилась неожиданная накладка, способная свести на нет все планы прокурора. В нее влюбился, и по-настоящему, она это чувствовала, ее коллега по отделу Костя Васильев, и это заметили все вокруг, включая Газанфара. Если он прежде остерегался заходить в отдел оттого, что не мог войти в контакт с ее коллегами,. кстати, в большинстве своими ровесниками, то теперь, когда все вокруг связывали ее имя с Костей, его визиты объяснять стало невозможным. Не могла же она сказать Косте, что Газанфар сотрудничает с мафией, что перед ней поставлена задача снабжать его ложной информацией, чтобы контролировать ход событий. Конечно, будь у нее иной склад характера, иная манера поведения, держать двоих молодых людей на дистанции, не выпуская обеих из поля зрения, не составляло бы особого труда. Девушки сплошь и рядом поступают так, но Шилова не была кокеткой, и ей приходилось трудно. Ей было уже двадцать пять, в этом возрасте в Средней Азии большинство ее одногодок готовили своих детей к школе, а она была только впервые серьезно влюблена.

Единственный мужчина, который ей нравился до сих пор, был Камалов, но эту влюбленность она воспринимала как любовь к киногерою или киноартисту, понимая, что их разделяет время, целая эпоха. В Косте она чувствовала цельную, себе подобную натуру, ценила в нем преданность долгу, безоглядную верность и даже любовь к Камалову. Гордилась тем, что он занят серьезным мужским делом и в своей среде пользуется авторитетом. Заметила она, что окружающие сразу единодушно восприняли их как пару, что еще более осложнило положение Шиловой, ибо она понимала, что не может сказать Камалову: извините, я не могу любезничать с Газанфаром, у меня иные личные планы. И Костю, который ей нравился, терять не хотелось, но и Камалова подвести не могла. Газанфар, впрочем, как и многие другие, видимо, знавшие за собой какие-то грехи, враждебно встретил появление нового отдела, хотя, казалось, одним делом заняты, возможно, он чуял, что отсюда может исходить угроза и ему.

Отдел по борьбе с организованной преступностью, укомплектованный полностью бывшими работниками КГБ, существовал в прокуратуре как бы сам по себе, и потому частые контакты старых сотрудников с новичками бросались в глаза. И Газанфар, на чьих глазах развивался роман Шиловой, вдруг растерялся; он действительно побаивался ребят из отдела Уткура Рашидовича. Они казались ему куда опаснее больного Камалова, и обретать личного врага при его двойной жизни, да еще такого, как Васильев, ему не хотелось. Он даже решил, что канал в столь важный для Сенатора отдел закрыт для него навсегда. Отчасти он даже обрадовался сложившейся ситуации, уж слишком рисковая затея - вести двойную игру с таким отделом. И для "сиамских близнецов" случившееся должно было послужить весомым аргументом, чтобы не рассчитывать на возможность утечки информации из главного отдела прокуратуры. Поначалу ожидания Газанфара вроде подтвердились, сообщение вызвало шок, но всего лишь получасовой, к концу беседы Сенатор сказал, что не надо опускать руки, мол, сердце девичье переменчиво, следовало ненавязчиво делать знаки внимания, продолжать играть роль влюбленного, а вдруг... В общем, Сенатор с Миршабом понимали важность работы ключевого отдела прокуратуры республики и любой ценой желали иметь информацию о ее ближних и дальних планах.