Дети немилости - Ольга Онойко

Он помолчал, отвел глаза и со странным выражением сказал:

– Не бойся. Она не любит заставлять. Она любит выигрывать честно.

Мозаики таяли в тенях. В распахнутом оконце высоко под крышей играл летний ветер, и в журчание воды вплетались его живые певучие вздохи. За стенами храма едва колыхались ветви деревьев, тяжелые розы роняли на песок полупрозрачные лепестки. В отворенные двери дышало пылающее небо дня, мостовая перед входом сверкала, башни Кестис Неггела растворялись в сиянии; здесь же, под каменными сводами, были ласковый холодок и тень.

В дверном проеме возник причудливый силуэт; он качнулся, плеснул полами одеяния, как крыльями, и распался на человека и волка. Серебряный волк Меренгеа споро вбежал под своды и кинулся к чаше с водой. Длинный розовый язык его часто мелькал. Напившись, волк с видимым наслаждением растянулся на полу и закрыл глаза.

Только тогда снова качнулся черный плащ.

Кроме волка, в храме были двое; две фигуры – одна ослепительно белая, другая непроглядно черная, словно аллегории Дня и Ночи. Облаченная в белое стояла у ног изваяния Арсет. Лицо ее, чистое и спокойное, казалось лишенным возраста, бело-золотые волосы падали на священническое одеяние подобно связкам тончайших золотых цепей, ярко-синие глаза светились, как сапфиры в нагрудной звезде. Несмотря на лицо и волосы рескидди, Старшая Сестра Тайенет, наставница Уарры, была родом из глухой деревни в низовьях Неи.

Тайенет не молилась, ибо в своем высочайшем сане уже не имела права молиться. Но в этот час, допустив слабость, она страстно желала вновь сделаться Младшей Дочерью и взывать к Милосердной с чистой душой, надеясь на заступничество и ласку. Она пришла в храм для того, чтобы взглянуть на Арсет, стойкую в ее вечной битве, и вернуть твердость сердцу. Старшая Сестра не рассчитывала на помощь и потому, увидев в храме серебряного волка с его спутницей, замерла в счастливом изумлении.

Та, кого некогда звали Алива, сделала еще шаг и вошла наконец в тень храма. Мертвая княжна едва приметно улыбнулась, встретив взгляд священницы, и покачала головой, приложив палец к губам.

Над головой Старшей Сестры призрачно светилась каменная рука Арсет, выброшенная вперед в непреклонном запрете. Упрямый взгляд Заступницы бесконечно встречал иной взгляд, устремленный на нее с задернутой сумраком мозаики под сводами храма. С волос и складок платья Арсет бежали тонкие ручейки, собирались в чеканном серебряном желобе, медлили в чаше живительным озерцом, а потом уходили наружу, в храмовый сад и дальше, к быстроструйной Яневе. На полу храма в пятне солнечного света спал, завалившись на спину, волк, а две женщины стояли подле статуи и смотрели – туда, куда вечно взирала та.

Потом Алива осторожно взяла из руки Тайенет письмо и бросила его в воду. Листок, хранивший переломы на сгибах, не раз скомканный тревожными пальцами Старшей Сестры, расправился и, точно лист дерева, медлительно поплыл по рукотворному ручью вниз. Мелькнули строки, летящий и рваный почерк Младшей Матери Акридделат: «...в часы испытаний, выпавших на нашу долю, будем спокойны, ибо мы воинство Заступницы на земле...»

Старшая Сестра опустила веки. Сухая рука Аливы, нагретая солнцем, коснулась ее руки.

– Она любит выигрывать честно, – сказал Лаанга.

Цепенящий сумрак плыл в башню из пустого окна, и в нем таилась, вызревала, пухла, как язва, тоска – невыносимая, последняя. Окно смотрело, за спиной некроманта проваливаясь в глубь чудовищной зрячей глоткой, дышало унынием, как зловонием дышит пасть хищника, и мало-помалу начинало манить. Я отвел глаза; это оказалось проще, чем можно было предполагать. То ли времени прошло не так много... то ли деревянные скульптуры, золотистые, светлоликие влюбленные Янева и Неи, поставлены были здесь Лаангой не только для украшения стен.

Глаза Лаанги оледеневали. Он-то видел перед собою пропасть всегда, каждый миг своего бытия – я помнил это и еще помнил, что она, неподвластная ему, сама также власти над ним не имела; здесь прорастало зерно надежды. Лаанга обитал посреди Бездны не затем, чтобы утверждать над ней власть или тем паче вести ее в мир. Он ее останавливал.

«Это всего лишь Бездна, – пришло на ум. – Есть вещи и пострашней».

– Кровь небесная... – невольно прошептал я.

– Что, – пробормотал Лаанга с кривой ухмылкой, услыхав это, – Святое Писание вспоминаешь? Ну-ну.

«Писание?» – недоуменно повторил я про себя, но чеканные строки уже грохотали в памяти.

Увидев, что Ее воля не исполняется, Она окуталась гневом.Окутавшись гневом, Она изрекла вечную смерть.

Я знал Легендариум почти наизусть. Иные главы выучил еще ребенком, с голоса прабабки Ирвы: та способна была цитировать книгу с любого места. Ирва говаривала, что некоторые строки не понимает и теперь, после жизни, а я удивлялся – для меня Легендариум был историей о богах и героях.

Арсет взглянула на мир и увидела, что он светел.Увидев, что мир светел, Арсет обрела силу любви.Обретя силу, она встала против вечной смерти.

Рознь Выси и Бездны перед этим противостоянием – как летняя гроза перед движением материков...

– Выигрывать? – переспросил я невпопад. – Чтобы Высь победила?

Лаанга усмехнулся. Нервной костлявой рукой взял с подоконника лампу, включил и посветил мне в глаза; я растерянно прищурился, отворачиваясь.

– Щенок, – сказал Лаанга, что-то во мне рассмотрев, – не без мозгов, но щенок. Нет, государь Морэгтаи.

Маг помолчал. Жутко было смотреть ему в лицо: наглый буян, которому куда легче было дать двадцать лет, нежели истинные его двадцать тысяч, превратился в печального и умудренного старика.

– Я слишком близко, Мори, – проговорил он. – Я не скажу.

Я сморгнул.

Мир сморгнул вместе со мной.

Лаанга снова сидел в кресле, трубки у него никакой не было, а я стоял перед ним, плечом к плечу с Эррет, Онго, господином Атри, Великой Тенью... миг назад их не было рядом, я только теперь понял это, и волосы поднялись дыбом. Я помнил, что в Пятой магии Лаанга чувствует себя как дома, но одно дело понимать, и совсем другое – наблюдать запредельные силы в действии: испытание не для слабого духа.

«Любая магия – ничто перед силами Изначального, – напомнило неживое окно за спиной мага. – Могущества Выси и Бездны – игрушки в руках Старшей Матери...»

И я наконец разозлился.

Злость отрезвила. Я не страдал ложной гордостью, но сосредоточенно размышлять о собственном ничтожестве тоже отказывался. В моем положении это было, во-первых, глупо, а во-вторых, мешало работать. На мне лежала ответственность за миллионы подданных. Меня угораздило стать Господином Бездны, и не уступить свою волю безмозглой функции мирового зла мне удастся только ценой нечеловеческих усилий... если вообще удастся. Размышления об этом несли с собой страх, а страх цепенил, и потому следовало избегать бесплодных размышлений. Чтобы достойно исполнить свой долг, мне определенно требовалось немного здоровой гордыни.