Блокада - Сергей Малицкий

— А ну-ка, — обернулся к Коркину Пустой и, когда тот шагнул вперед, выпустив теплую ладошку Ярки, наклонился к его уху, — Скорняк, не позволяй глупости и важности сожрать твои мозги. Смотри вокруг, да не только затем, чтобы приглядывать за врагом. Хотя за нами следят двое собачников и с десяток переродков не отстают от нас, хоть и следуют двумя рядами правее. Посмотри на того же Сишека.

Коркин растерянно обернулся на старика, который толкал перед собой тележку, раздраженно сдвигая набок собственный тесак.

— Сишек опять едва стоит на ногах, — заметил Пустой, — но уверяю тебя, Коркин, что он видит все.

— У тебя голова болит, — вдруг прошептал Коркин, залившись от стыда краской.

— С чего ты взял, — напряг скулы механик.

— Зрачки расширены, — ответил скорняк. — И испарина на висках. И веки дрожат. Бабка моя целительницей была.

— У меня всегда болит голова, — шепотом отчеканил Пустой. — Сколько себя помню. Меньше, больше, но всегда болит. Вот, держи. — В ладони Коркина звякнули монеты. — У Ярки порты на коленях протерты. И куртка оборвана вся. Рубаха просвечивает на спине. Платка приличного или колпака нет. Да и белье бы не помешало: стирает каждый день по возможности и сырое на себя надевает. Я буду о ней беспокоиться или ты? Да и бусы бы ей пошли. И уши у нее проколоты. А сережек нет! Будь мужиком!

Если бы была возможность у Коркина сейчас, сию минуту провалиться сквозь землю прямо в царство страшного и неизвестного Галаду, он непременно бы это сделал. Но земля не разверзлась. По-прежнему сзади сопел Сишек с тележкой, и Ярка тыкалась носом ему в плечо, и двое собачников с отсутствующим видом изучали ремни у кожевенника в паре десятков шагов, и какие-то переродки перебирали товар через два ряда, и уставший, едва стоящий на ногах Пустой с расширенными зрачками одобрительно постукивал его по плечу и кивал на ближайший лоток, на котором была разложена одежда. «Скотина я, как есть скотина, — подумал про себя Коркин, — Куда смотрел? Ведь мог тому же Пустому продать ружье — все одно бы при Пустом и при ружье остался. А когда придет пора крышу над головой сооружать — тоже буду ждать окрика Пустого?»

— Вот, — хмуро бросил распахнувшему услужливые глаза пестряку Коркин. — Вот женщина. — Он подтащил за руку запунцовевшую Ярку. — Нужна куртка, платок, порты, рубаха, белье. Три белья. Полотенце или тряпица — лицо вытирать. И еще бусы, сережки, — скорняк покосился на вытаращившую глаза недотрогу, — серебряные. И носки из тонкой шерсти — три пары. И сапожки из мягкой кожи с хорошей подошвой. Зеркальце, гребешок. Все самое лучшее.

— Амулеты, талисманы? — изогнулся пестряк, тут же разослав тычками по рядам сыновей или служек.

— Нет, — поморщился Коркин, — Бисера давай. Ну чтобы от Мороси помогал. Или пусть одежда будет с бисером. И сладостей!

— Две минуты! — ринулся к тюкам торговец.

«Хватит ли денег?» — с тревогой стал мусолить монеты Коркин, но, когда Ярка до боли стиснула ему предплечье, решил — если не хватит, тут же подойдет к ухмыляющемуся Пустому, снимет с плеча и протянет ему ружье. Но денег хватило, и даже осталось.

Пустой, который стоял рядом и одобрительно кивал, глядя, как чуть ли не десяток торговцев прыгает вокруг скорняка, в итоге все-таки разгладил лицо в улыбке и даже выудил, к разочарованию Сишека, со дна тележки глинку, которую и вручил пестряку. Ярка, у которой в руках оказался целый узел бесценного, на ее взгляд, добра, вдруг расплакалась. Коркин и сам уж едва сдерживал слезы, поэтому, пользуясь тем, что Пустой склонился над очередным лотком, на котором лежали всякие, на взгляд скорняка, вовсе никуда не пригодные железяки, отнял у Ярки узел, водрузил его на тележку к Сишеку и принялся крутить головой, приглядывая и за собачниками, и за переродками, и за всеми торговцами, что расхваливали свои товары поблизости.

И все-таки неладное первым заметил механик. Он уже успел набросать в сумку, что висела у него на плече, разных железок, когда остановился, всматриваясь куда-то поверх голов собачников, которые тут же растворились в толпе. Между лотками в сторону спутников двигались стражники. Их каски были видны издалека. С ними шел кто-то столь же высокий, с накинутой на лицо тонкой тканью. Лоб его перетягивала алая лента.

— Ну вот тебе и раз, — раздраженно пробормотал Пустой, — Мне дадут нормально походить по торжищу? Кому я еще не угодил? Кто это? Для Хоны высоковата…

Коркин, решительно задвинув ойкнувшую Ярку за спину, начал снимать с пояса неудобный и тяжелый тесак. Охранники разошлись в стороны, лотки на два десятка шагов во все стороны почти мгновенно исчезли вместе с торговцами, и из-за спины неизвестного, сжимавшего в руках два коротких, в локоть, клинка, высунулся старик — управляющий списками.

— Ну вот, — расплылся он в улыбке, — а вы говорили, что нет никого. Однако есть!

Все, что произошло потом, вряд ли заняло больше пяти секунд, но, если бы Коркин попытался описать все, что он увидел, жест за жестом, ему бы не хватило и десяти минут. Скорняк двинулся в сторону, сдвигая Ярку, чтобы не мешать Пустому ринуться в схватку, но схватка участия механика не потребовала. Мечи неизвестного лязгнули о тесак Сишека. Вечно пьяный седой бражник вдруг обратился в ловкого воина. Он выдернул из-за пояса тесак мгновенно, изогнулся, пропуская один за другим два удара над головой, попытался ударить сам, а потом полетели искры, закружился смертельный танец, в котором Сишек хоть и играл не главную роль, но почти не уступал гибкому, быстрому и сильному противнику. В какой-то миг Коркин, вытаращивший глаза, вовсе перестал разбирать, кто есть кто в позвякивающем клинками вихре, как вдруг все прекратилось. Вечно пьяный и неряшливый Сишек рухнул на камень, захлебываясь кровью. Только его предсмертный взгляд, устремленный на противника, не был пьяным. Это был взгляд воина, который погиб в честном бою. Вдруг оказавшиеся крепкими и сухими губы разомкнулись в последний раз, вымолвили короткое слово на неизвестном языке и сомкнулись навсегда. Морщинистое лицо старика разгладилось и обратилось в непривычно гладкое лицо светлого.

— Он сказал «дрянь»! — удивленно проговорил за спиной Коркина Пустой, — Он сказал — «дрянь» на языке светлых!

— А ты как думал?

«Ну, конечно! — подумал Коркин, глядя на незнакомку, — Это женщина! У нее женский голос! У нее стройная женская фигура! Это женщина!»

— Он же светлый, — Неизвестная быстро и ловко обыскала труп, вытащила что-то у Сишека из-за пазухи, выдернула из руки тесак.

— Держи, пригодится, — протянула тесак Ярке рукоятью вперед и перевела едва различимые сквозь тонкую ткань глаза на Пустого. — Йоши-Ка. Светлый. Эмпат высшего уровня. Уж не знаю, механик, кто оставил след на твоей груди, а на моей груди отметку делал он.

— Ну все, — хмыкнул старик, — поединок закончен. Сейчас тут приберут. Схватка была что надо, но после Богла удивить меня уже трудно.

Охранники развернулись и двинулись обратно к логову Чина.

— Так это ты вызывала светлых? — понял Пустой, — Весь состав базы?

— Всех, кого видела, — Она шагнула вперед, подошла почти вплотную, одним жестом сдвинула в сторону и Коркина, и Ярку, почти уперлась высокой грудью в грудь механика. Остановилась, замерла, словно что-то высматривала в Пустом с расстояния в две ладони или запах его запоминала. — Всех вызвала, кого запомнила. Ты чем-то недоволен, механик?

— Сишек, даже если его звали Йоши-Ка, и даже если он был светлым, однажды спас мне жизнь, — ответил Пустой.

— Когда-то я думала примерно так же, — Она рассмеялась, — А теперь скажи мне, воин, ты ничего не чувствуешь?

— Чувствую, — Пустой явно был озадачен, — Впервые за последние годы моя голова не раскалывается от боли.

— У меня она перестала болеть, когда я убежала от светлых. — Незнакомка прекратила смеяться, — Здравствуй, механик. Я твой проводник. Зови меня Лентой.

28

— Да, это я, — сказала светловолосая и глазастая незнакомка, которую Пустой представил именем Лента, посмотрев на предъявленную картинку, затем сунула ее в сумку, висевшую на поясе, и с сожалением развела руками: — Но Тебя я не помню, механик. Тебя я вижу впервые.

— Там, на стене, я видел имена… — Пустой, который странно переменился после гибели Сишека, говорил непривычно медленно и негромко, — Кто эти люди?

— Светлые, — ответила Лента, — Не знаю, все ли, что присутствуют в Мороси либо поблизости, но все, кого я видела. А я видела шестерых. Теперь их осталось пять. Тех, кого я знаю. Но в принципе убить я хотела бы двоих. Или всех.

Она говорила о смерти легко. Ничто не дрогнуло в зеленоватых глазах.

— И ты убила Сишека, — продолжил Пустой.

— Его звали Йоши-Ка, — покачала головой Лента, — Еще я хотела бы убить Нотту. Я сама додумалась назвать ее Нотта-Ра, потому что она точно светлая. Когда я ее знала, ее звали просто Ноттой. Остальные… Остальных я бы убила, чтобы они не мешали убить Йоши-Ка и Нотту. Все зависит от обстоятельств.