У свободы цвет неба (СИ) - Аусиньш Эгерт

   - Во-первых, освещать все, чему нельзя дать остаться в тайне, - долг журналиста.

   - А во-вторых? - Ролло был заинтригован.

   - А во-вторых, - Инга снова порозовела, почувствовала это и раскраснелась окончательно, - любить человека - это заботиться о нем и говорить правду не только ему, но и всем. Особенно ту правду, которую о нем скрывают.

   - А если эта правда постыдна? - Димитри был очень серьезен, когда задавал свой вопрос.

   - Вот именно поэтому все частные интервью мы сначала даем на подтверждение, - так же серьезно сказала Инга. - А публичный поступок все равно невозможно скрыть. Вопрос только в подаче.

   - Вот вы все где! Папа, здравствуй! - с лестницы на галерею спустилась женщина, уже очень давно миновавшая пору своей юности и выглядящая сверстницей Марины Лейшиной или Полины Бауэр.

   Инга ошеломленно переводила взгляд с нее на Фанд, которой на вид было примерно двадцать восемь, потом на Димитри, выглядящего ее ровесником, потом снова на женщину.

   - Хейгерд, дочка! - улыбнулся князь. - Как я рад тебя видеть!

   - Я тоже! У тебя новая подруга? А где Эльвира?

   - У нее контракт в Московии, - вздохнул князь. - Может быть, на следующую Длинную ночь...

   Хейгерд наконец заметила удивление подруги отца и объяснила:

   - Я родилась смертной. Дар не передался.

   Инга задумчиво ответила:

   - Я знаю, как это. У меня родители музыканты, а я нет. У двух людей с идеальным слухом родился ребенок, неспособный различить на слух два разных колокольчика.

   - Но они тебя любят не за это, - понимающе улыбнулась Хейгерд.

   - Да, любят, - подтвердила Инга. - И совсем не за это, ты права. Димитри, но сколько же времени вы в браке?

   - По нашему счету, - ответил князь, - после Долгой ночи пойдет семьдесят девятый год, а по-вашему... погоди-ка... уже сто восемнадцать лет, да.

   Инга тихонько вздохнула, потрясенная цифрами. Ей стало окончательно неловко, и чтобы не показать этого, она начала рассказывать об обычаях годовщин. От смущения она сбивалась в датах и названиях, но супругов заинтересовала сама идея, а мельком упомянутая льняная свадьба, четвертая годовщина со дня брака, вызвала живой интерес к теме льна. Когда Димитри получил Зов от старшего сопровождающего группы прессы с вопросом, не у него ли мистрис Сааринен, часы показывали почти полночь. Димитри сам отвел ее по порталу в гостинице, при свидетелях вручил серебряную марку-приглашение, сказал, что ждет ее на приеме, и ушел назад к семье.

   Двенадцатого марта в баре "Три кольца" планировался обычный воскресный вечер с музыкой и выпивкой. Да, в три-пять слов его так и можно было бы описать, имея желание спрятать события и их причины.

   В тот вечер музыканты играли вдвоем, как и весь месяц до того. И как весь месяц, и как все время их работы и дружбы до этого августа, репертуар планировал Киса. Выбор был странным для выходного дня, впрочем, списать его на конец выходных было вполне можно. Болтун малость обалдел, услышав прямо с самого начала вечера:

   Помоги мне увидеть рассвет в этом небе.

   Помоги мне подняться и встать в полный рост...

   Дальше Киса зажег так, что в кабаке установилась полная тишина. Две из трех выбранных композиций были из Гребенщикова, а разбавлял он впечатление другими темами, тоже из русского рока. После "Поколения дворников" и "На ржавом ветру" Киса вспомнил "Выморок" снова и угостил зал еще и "Стальной змеей". Потом были "Темный, как ночь", "Время N" и "Унтер дер Линден", а за ними "Небо цвета дождя", "Еще один раз" и "Дороги, которые нас выбирают", причем Киса не только сам заморочился заменить гитарным соло флейту, но и умаял Болтуна хитро вывернутой басовой партией. Завершился вечер вообще феерично. Допев "Прикуривает от пустоты", Киса взял сигарету, сделал вид, что прикуривает прямо от воздуха, принял огонь от какого-то ошалевшего мага из вассалов графа да Айгита, купившегося на эту провокацию, прошел через зал, выдохнув по дороге дым, и вышел, не закрыв за собой дверь. Присутствующие гадали, как ему удалось вообще пройти прямо после такого количества выпитого, но Болтун видел, что друг и напарник совершенно трезв, его не берет.

   Пока оставшийся в кабаке музыкант отключал и сворачивал аппаратуру, его не оставляли самые поганые мысли. Закончив, Болтун вышел на крыльцо кабака, поводил жалом туда-сюда и решил не ждать развозку, а пойти через лес пешком. И был прав. Только не с точки зрения Кисы, который, отойдя на километр по тропе, уже приладил собственный поясной ремень на еловую ветку и поставил под ноги какой-то обломок то ли ольхи, то ли осины, валявшийся на обочине. Сунуть голову в петлю и толкнуться ногами было делом одной секунды. Болтун успел увидеть это метров с сотни и рванул к нему, как с армейских лет не бегал. И все равно не успел.

   Петлю он срезал складным ножом, вытряхнув из кармана на снег все, что там было поверх. Определить пульс и дыхание не смог: собственное сердце билось в ушах церковным колоколом, а руки он еле чувствовал от нервов. Поэтому сделал первое, что пришло в голову - заорал во всю глотку: "Киса, вставай! Вашу мать, да помогите кто-нибудь!"

   Через бесконечно долгие три минуты на дороге хлопнул портал, из него вышла эльфийка наместника.

   - Ты звал кого-нибудь, я пришла. Чем тебе помогать? - сказала она, подходя, и сразу же добавила. - А, понятно. Странно, он звучал не так долго и не так пронзительно, как... - и не закончила сравнение.

   Болтун понял. Сквозь заполошный стук сердца выдохнул:

   - Не все люди одинаково прочные.

   Эльфийка кивнула. Прикоснувшись к щеке Кисы, потом потрогав его руку, сказала:

   - Жив. Я вызываю наших, мы заберем его. Пойдешь домой сам, или тебя проводить?

   Болтун неопределенно качнул головой и сел в мокрый снег. Эльфийка вздохнула:

   - Ты не можешь идти домой. Тебя тоже надо забирать.

   Еще через полчаса в госпитале Приозерской резиденции Болтун, щедро угощенный успокоительным, спал в одной палате с Охотником, обожженным дезраствором, и гвардейцем, схватившим плечевой радикулит. А Киса, прокапанный полиглюкином с чем-то хитрым и поэтому трезвый, беседовал с дежурным досточтимым о превратностях жизни музыканта и оборотной стороне привязанности, о надеждах, которым не суждено сбыться, и об идеалах, составляющих смысл жизни.

   А утром Болтун встал, вышел на пост, поблагодарить медсестру и справиться о друге - и узнал, что саалан, как и местные психиатры, после попытки суицида держат человека под наблюдением полтора месяца. Еще медсестра сказала, что досточтимый снова придет разговаривать с Кисой после обеда. Болтуну она пообещала встречу с целителем прямо сейчас, и если осмотр покажет, что все хорошо, то он сможет пойти домой, а навестить Кису пусть приходит, когда захочет.

   Через час Болтун ушел из госпиталя. Только подходя к воротам резиденции, он догадался, почему друга сорвало с резьбы. Глянул вчерашний релиз по судебным заседаниям, увидел кричащие заголовки "Отказалась от помилования", мрачно кивнул и пошел шарить по сети в поисках свободных музыкантов.

   А Полина Юрьевна следующим утром уже не смогла проснуться. И ее совершенно не беспокоило мнение по этому поводу князя, императора, магистра Академии и маркиза да Шайни. Время суток ее тоже совсем не волновало. Ей виделось, что она собирает ярких сааланских бабочек и впрягает их в тонкие шелковые нити, но никак не может набрать достаточно, чтобы оторваться от земли, и ничего важнее этой задачи для нее тем ранним утром не было. Не волновало ее и беспокойство Чака, который звал ее и никак не мог добудиться. И уж тем более ее не тронуло то, что сайни, отчаявшись ее разбудить, вломился в комнаты Жехара и, наорав на него, заставил встать и пойти за целителем. Энц отправил сразу двух курьеров - за целителем и к князю Димитри, поскольку мистрис прибыла из Нового мира. А сам пошел с докладом к начальству.