Чингисхан - Василий Ян

Глава шестая

Из-за Гурганджа враждовали три сына Чингисхана

Чингисхан приказал младшему сыну, Тули-хану, взять и подвергнуть разграблению древний город Мерв, а трем старшим сыновьям, Джучи, Джагатаю и Угедэю, разрешил отправиться со своими войсками на завоевание хорезмской столицы Гурганджа.

Всем монголам хотелось участвовать в походе на этот богатейший город мусульманских земель, рассылавший во все концы вселенной караваны с тонкими тканями, прославленными кольчугами и другими ценными товарами. Всякий участник штурма приведет оттуда по меньшей мере пару коней или верблюдов, нагруженных шелковыми одеждами, ожерельями из яхонтов и смарагдов, кубками и всякими другими предметами; кроме того, каждый пригонит к себе на родину несколько искусных рабов, которые будут ткать материи, шить сапоги или шубы, в то время как их владелец будет спокойно лежать на привезенном с войны ковре и слушать игру на лютне музыканта, тоже взятого в плен в Гургандже.

Так мечтали монгольские воины, подвигаясь на север к берегам реки Джейхун, в богатые равнины Хорезма.

Сыновья Чингисхана, Джагатай и Удегэй, торопились прибыть первыми, чтобы захватить этот город раньше, чем явится старший их брат, Джучи. Ведь ему, по завещанию великого кагана, вместе с Кипчакской степью отходил в полное владение весь Хорезм.

Джучи-хан, рассердившись на то, что в будущей столице его удела братьям разрешено участвовать в разделе богатства, решил не торопиться; он занимался любимой охотой на диких лошадей и равнодушно говорил:

– Без меня им все равно Гурганджа не взять. Пусть они сперва расшибут себе лбы.

А Джагатай, завистливый и жадный, во время своих попоек клялся:

– Джучи получил слишком большой удел и хочет всем лучшим завладеть один. Ему я Гурганджа не отдам, сперва я обращу его в развалины.

Гургандж, столица династии хорезм-шахов, город напыщенных кипчакских ханов, богатых купцов, искусных ремесленников и разноплеменных рабов, после вторжения монголов в Мавераннагр переживал тревожное время.

После бегства шахини Туркан-Хатун, державшей город в жестокой узде, и отъезда всех родичей династии хорезм-шахов многолюдная столица осталась во власти кипчакских главарей. Каждый из них мечтал хоть на один месяц, хоть на один день стать верховным повелителем мусульманских земель. Однако, пока ханы и беки ссорились, кипчакский бек Хумар-Тегин, не дожидаясь, чтобы его подняли на «белом войлоке почета», сам объявил себя султаном Хорезма. Все беспрекословно ему покорились, и седобородые имамы в мечетях стали усердно возносить за него молитвы.

Новый владыка Хорезма, Хумар-Тегин, прежде всего проявил свою власть ревностью к религии ислама: он приказал отыскивать и сажать в башню тех, кто не ходил ежедневно на молитвы в мечеть. По всему городу вместе с вооруженными стражниками зашагали раисы. Они палками наводили порядок и наказывали недостаточно богомольных. Новый султан назначил главным начальником охраны города своего родича Алла эд-Дина Эль-Хайати и увеличил число ночных сторожей за счет новых налогов. Однако разбои в городе нисколько не уменьшились, особенно грабились склады хлеба и риса. Росла тревога: все боялись, что станет с жителями великого города, когда прибудут страшные монгольские всадники.

Султан Хумар-Тегин через глашатаев и имамов успокаивал население, утверждая, что монголы вовсе не подойдут к Гурганджу, что они уже насытились, ограбив Бухару, Самарканд и Мерв, и уже готовятся двинуться обратно в свои степи.

Гургандж, казалось, жил своей прежней жизнью: так же утром с высоты минаретов азанчи призывали правоверных на молитву, так же на базаре купцы садились около разложенных товаров и зазывали покупателей, так же непрерывной толпой шли прохожие по узким улицам, но торговая и ремесленная жизнь города с каждым днем замирала.

Купцы жаловались, что торговля падает и у некоторых почти совсем прекратилась. Покупатели только справлялись о цене, причмокивая, покачивали головами, но не покупали, хотя цены на товары уже снизились наполовину.

Только съестные продукты все дорожали, и горожане спешно закупали и муку, и пшено, и вяленый виноград, предвидя, что подвоз припасов прекратится.

Собиравшиеся на перекрестках шептали:

– Татары близко. Татары подходят большими силами. Татары будут осаждать наш город. Стены высокие, крепкие, осада продлится долго. Мы съедим всех баранов и коней, а что будет потом? Куда скрыться, куда бежать?

Разные невероятные слухи волновали и радовали горожан:

– Джелаль эд-Дин собрал пятисоттысячное войско. Он уже движется к Гурганджу. Он разбил большое войско татар, и они бежали на восток…

Другие говорили:

– Татары покрутятся вокруг стен и не смогут их взять. Разве можно взять Гургандж? Они уйдут на север. Старые люди знают это…

Из города стали уходить караваны верблюдов. Вместо вьюков по обе стороны горбов висели корзины, из них выглядывали женщины и дети, уезжавшие к туркменам в Мангышлак. В то же время в город прибывали другие караваны – и на конях, и в повозках, и на ослах, – это торопились укрыться за крепкими, высокими стенами Гурганджа семьи знатных беков, бежавших из своих усадеб

На базаре стали исчезать продавцы лепешек, закрывались пекарни. Цены на баранов и лошадей росли, даже простой осел расценивался так дорого, как еще недавно стоил добрый конь.

Монголы появились перед городом внезапно, среди дня. Сразу никто даже не сообразил, что случилось. Около южных ворот кочевники пригнали из степи гурт скота. Стадо баранов и коров остановилось около моста через канал, пока сторожа получали с пастухов плату за пропуск в город.

Вдруг около двухсот всадников, одетых необычно, не похожих ни на туркмен, ни на кипчаков, вынырнули из клубов белой пыли, поднятой стадом скота. Эти всадники на небольших, но быстрых конях стали втаскивать к себе на седла баранов и отгонять остальной скот, вступая в пререканья и драку с пастухами.

Затем всадники зарубили нескольких пастухов, споривших с ними, и не торопясь, посвистывая и щелкая плетьми, погнали стадо обратно, прочь от города; они перешли по мосту через большой канал и медленно направились дальше.

В городе поднялась тревога. Султан Хумар-Тегин послал тысячу кипчаков догнать дерзких грабителей и привести их к нему живыми для казни.

Глава седьмая

Кара-Кончар ищет конец сказки

Походку дивную я жажду снова видеть.

И сердце в жертву дам за лепет уст твоих.

Спасаясь от монголов, Кара-Кончар пробирался песками к реке Джейхун. Вдали растянувшимися цепочками иногда показывались монгольские отряды. Все они двигались на север, к Гурганджу. Приходилось сворачивать обратно в пески, делать длинные обходы, расспрашивать случайных кочевников, в страхе метавшихся по Кзылкумам, так как отовсюду надвигались монголы.

Вместе с Кара-Кончаром ехали два почерневших от зноя туркмена в больших овчинных шапках – всегда угрюмый мальчик и бородатый дервиш.

Ночью при слабом свете полумесяца путники пробрались незамеченными к берегу широко разлившейся реки. Они прошли кабаньей тропой сквозь высокие камыши и оказались близ воды. Несколько больших неуклюжих лодок-каюков с высоко поднятыми носами плыли мимо. В них виднелись люди, лошади, бараны. На крики и просьбы пустить в лодки оттуда отвечали: «Аллах вам поможет, у нас нет места».

На одной лодке отозвались:

– Правоверный не покидает правоверного в беде!

И рулевой направил лодку к берегу. Он согласился довезти всех до самого Гурганджа.

– Сколько же ты хочешь за провоз? – спросил Кара-Кончар.

– Э, о чем говорить! Сегодня и деньги, и вещи, и скот – все не имеет цены, все перепуталось. Ты сейчас в беде, и я в такой же беде; мой дом разорили, семью вырезали. На что мне и для кого копить деньги? Плывите!

Крепкая большая лодка забрала путников и их коней и быстро поплыла, покачиваясь на мутных волнах широкого Джейхуна. Иногда на правом берегу показывались монгольские разъезды. Тогда лодка держалась ближе к левому берегу. Через четыре дня лодка въезжала в широкий канал, разрезавший Гургандж на две части: старый город, обнесенный высокой стеной, и пригород, где дома прятались в тутовых садах.

Кара-Кончар достал из-за пояса кожаный мешочек, затянутый шнурком, отсчитал десять золотых динаров и положил их на широкую ладонь владельца лодки.

– Не знаю, придется ли еще с тобой встретиться. Ты скажи по крайней мере твое имя.

Рулевой усмехнулся и сдвинул на затылок красный тюрбан.

– Зовут меня Керим-Гулем, кузнец. А тебя я знаю, хоть ты и не говорил твоего имени. Твой вороной конь с легкими стройными ногами и лебединой шеей может принадлежать только тому, про кого уже рассказывают сказки и поют песни. Если ты будешь здесь драться с язычниками, я приду в твою дружину.