Императорские фиалки - Владимир Нефф

Взвесив все это, Борн деловито щелкнул пальцами, нанял пролетку и в пятницу утром, ровно через неделю после венского краха, поехал к Недобылу.

Сначала он направился к дому на Сеноважной площади, подле Индржишских ворот, где находилось предприятие Недобыла. Возникало впечатление, будто Недобылу принадлежит не только осевший от времени дом с огромным сводчатым подъездом, куда, если понадобится, мог бы въехать целый железнодорожный вагон, но и вся площадь; во всю ее длину, до самых Новых ворот, стояли большие и малые, открытые и закрытые фургоны с красно-белой маркой его фирмы; такие же фургоны со страшным грохотом подъезжали и отъезжали, огибая площадь, а возчики и грузчики орали хриплыми голосами, щелкали кнутами, приводили и отводили, поили и кормили, запрягали и отпрягали лошадей, переругивались и уступали дорогу.

Шум тут стоял почище ярмарочного, от него дребезжали стекла злополучных домов, окружавших площадь.

«И как только городское управление разрешило ему захватить такой кусок городской территории? — думал Борн. — Как бы там ни было, а нельзя отрицать, что дело милейшего Недобыла развивается и превысило все обычные пражские масштабы, оно крепнет даже после смерти его вдохновительницы — Валентины. А мне приходится ютиться в крохотном магазине, не могу же я разложить товары на тротуаре или пустить в продажу больше, чем помещается на полках, нанять больше продавцов, чем могут стоять за прилавками».

От этих горьких размышлений мечта иметь собственный мраморный дворец вспыхнула в душе Борна с небывалой силой. Эх, развернуться бы в собственном доме, соединить все этажи телеграфом и автоматическими подъемниками, как в новом доме фирмы «Хаазе и сыновья, торговля коврами», рядом с «Cafe Wien», неподалеку от того места, где он мечтал воздвигнуть свой дворец! Дом Хаазе, правда, только трехэтажный, а его, Борна, как известно, будет шестиэтажным, но оборудовано у них все с неслыханной роскошью, газовое освещение и водопровод проведены от подвала до крыши! Все это — мечта! И ее осуществление зависит только от Недобыла!

— Господина принципала, то есть пана Недобыла, сейчас здесь нет, — сообщил Борну любезный приказчик. — Но если их милость желает поговорить с ним лично, то, скорее всего, застанет пана Недобыла за городскими стенами, в филиале нашего предприятия «Комотовке». Сударь знает, где «Комотовка»?

Да, Борн знал, где «Комотовка», и, снова сев в пролетку, приказал кучеру ехать туда.

Они миновали Новые ворота, за которыми через широкое шоссе был перекинут двухколейный железнодорожный мост новой дороги имени Франца-Иосифа, установленный на тяжелых каменных быках. Недавно достроенный вокзал — неуклюжий, казенный, с двумя мрачными квадратными башнями, как две капли воды похожий на старый Государственный вокзал на Гибернской улице, — находился чуть дальше, неподалеку от Конских ворот. Когда Борн выехал из сводчатого проезда, по мосту и высокой железнодорожной насыпи, проходившей вдоль городских стен, тащился длинный-предлинный товарный состав; тянул его тяжело пыхтящий старинный локомотив с высокой трубой. Борн невольно усмехнулся, заметив на одной из открытых товарных платформ, груженных главным образом кирпичом, знакомые очертания фургона с красно-белой маркой фирмы Недобыла.

«Молодец, молодец, — подумал он. — Завладел и Сеноважной площадью, и железной дорогой имени Франца-Иосифа».

За мостом, под которым проехал Борн, вправо от шоссе, ведущего к Ольшанскому кладбищу, раскинулась плоская возвышенность, окруженная плотной оградой из деревянных кольев и низеньких кирпичных столбиков, сплошь покрытая сложной путаницей рельсов, — сортировочная станция, заполненная вагонами. За нею, тоже вправо от шоссе, подымались к небу мощные здания городского газового завода, четыре резервуара которого, подобные гигантским раздутым барабанам, снабжали газом всю Прагу. Напротив, через дорогу, за забором из поломанных во многих местах реек, виднелись заросли заброшенных, посеревших от сажи, кривых и чахлых плодовых деревьев, а у подножья небольшой скалы, формой напоминавшей череп, ютилось несколько бараков, большей частью деревянных, крытых дранкой или жестью; они с трех сторон обрамляли большой двор, четвертой стеной которого служил вертикальный склон скалы. Это и была «Комотовка» Недобыла. А позабавившее Борна впечатление, будто Недобылу принадлежит все, на что ни кинешь взгляд, подкрепилось тем, что, как раз когда пролетка Борна выезжала из-под грохочущего моста, со двора «Комотовки» выехали еще два красно-белых фургона и медленно направились через шоссе к воротам сортировочной станции, которые распахнул перед ними железнодорожный служащий в синей форме.

Как тут все переменилось! Борн был в этих местах семь лет назад, в шестьдесят шестом году, когда провожал Лизу в ее позорное и роковое бегство в Пльзень. В ту пору здесь не было ни железнодорожного моста, ни сортировочной, вырисовывавшиеся на горизонте холмы дышали деревенским покоем и миром; а сейчас, куда ни глянь, вырастают дома, то одиночные, то целыми улицами, на склонах холмов, перерезающих местность, чернеют ямы, вырытые рабочими кирпичных заводов, вокруг ям вьются тропинки, из множества маленьких, примитивных печей для обжига кирпича, издали напоминающих языческие жертвенники, подымаются к небу черные струйки дыма. И только «Комотовка», широкое пространство между шоссе и горой Жижки, видимо, осталась прежней — запущенной, закопченной, ее не коснулась лихорадка строительства. Быть может, добавилось несколько сараев и конюшен справа от главного здания, да скала, замыкающая двор, заметно отступила, но огромный сад, занимающий весь участок Недобыла, так же невзрачен и бесплоден, как раньше, словно отрезан от кипучей деятельности, которая взбаламутила весь район от городских стен, точнее от железнодорожного моста до самого Ольшанского кладбища, и до неузнаваемости изменила его облик. Какое странное зрелище, просто непостижимое, если принять во внимание предприимчивость и трудолюбие Недобыла.

Во дворе, куда вошел Борн, осторожно обходя лужи, чтобы не испачкать лакированные ботинки, выстроились в безукоризненно прямой ряд пять или шесть пустых фургонов. Нигде ни души, но отовсюду доносился шум людской суеты: в маленьком кирпичном здании с прибитой над входом подковой, скорее всего, в домашней кузнице, раздавались удары молота, где-то справа, за конюшнями, скрипел насос, в сарае кто-то пилил дрова, сопровождая ритмичное дребезжание пилы варварским пением. Борн наугад открыл крайнюю дверь главного здания и увидел темную, деревенскую комнату с большой, покосившейся печью, а над нею — шест с сушившимся бельем. В углу, у окна, задернутого простой белой занавеской, сидел за непокрытым столом небритый, загорелый, коренастый мужчина в шапке, с красным фланелевым платком на крепкой шее, засунутым за вырез шерстяной куртки. Пережевывая сало с хлебом, ломти которого он отрезал простым ножом от огромного деревенского каравая, лежавшего подле расписного кувшина с пивом, он свободной рукой листал толстую, замусоленную записную книжку. Об его обутые в тяжелые сапоги ноги, жалобно мяукая и задрав хвост, ласково терлась откормленная кошка.

Борн открыл было рот, чтобы спросить, где можно найти пана Недобыла, но, взглянув на записную книжку, — точно такую он когда-то видел в руках тестя, — с изумлением понял, что человек, так походивший на возчика, не кто иной, как сам Недобыл, невероятно изменившийся, постаревший, огрубевший. Вовремя спохватившись, Борн снял цилиндр и, изобразив родственную улыбку, по-сокольски приветствовал его:

— Наздар, Мартин, можно войти?

— Привет, а почему ж нельзя? — ответил Недобыл так естественно, будто расстался с Борном всего лишь вчера. Он провел рукой по жирному рту, вытер ее о брюки и, энергично встав, спокойный, степенный, шагнул навстречу своему блистательному гостю.

«Что понадобилось этому франту? — подумал Недобыл. — Поди потерял на бирже последние штаны и теперь хочет, чтобы я вытащил его из лужи. Дудки!»

И тут же решил, что будет тверд, как кремень, ни за что не попадется на удочку и, как бы сладко Борн ни пел, ни в чем, ни на йоту ему не уступит.

— Ну, что скажешь об этом крахе? — начал он без обиняков и, не давая Борну возможности открыть рот, продолжал: — Я давно этого ждал, удивительно, что он разразился только сейчас. Сколько раз говорил Смолику: не доверяй бумагам! А он, старый дурень, не послушался, вот и протянул ноги. Всякий совет по разуму хорош. А ты как? Надеюсь, в этом надувательстве не участвовал?

— Ну что ты, я — и вдруг биржевые спекуляции! — возразил Борн.

Он мог сказать так не кривя душой, не считая это ложью, потому что, увеличив свой капитал разумной спекуляцией акциями Эльзасского банка, больше никаких дел на бирже не затевал.