Императорские фиалки - Владимир Нефф

Борн открыл было рот, чтобы спросить, где можно найти пана Недобыла, но, взглянув на записную книжку, — точно такую он когда-то видел в руках тестя, — с изумлением понял, что человек, так походивший на возчика, не кто иной, как сам Недобыл, невероятно изменившийся, постаревший, огрубевший. Вовремя спохватившись, Борн снял цилиндр и, изобразив родственную улыбку, по-сокольски приветствовал его:

— Наздар, Мартин, можно войти?

— Привет, а почему ж нельзя? — ответил Недобыл так естественно, будто расстался с Борном всего лишь вчера. Он провел рукой по жирному рту, вытер ее о брюки и, энергично встав, спокойный, степенный, шагнул навстречу своему блистательному гостю.

«Что понадобилось этому франту? — подумал Недобыл. — Поди потерял на бирже последние штаны и теперь хочет, чтобы я вытащил его из лужи. Дудки!»

И тут же решил, что будет тверд, как кремень, ни за что не попадется на удочку и, как бы сладко Борн ни пел, ни в чем, ни на йоту ему не уступит.

— Ну, что скажешь об этом крахе? — начал он без обиняков и, не давая Борну возможности открыть рот, продолжал: — Я давно этого ждал, удивительно, что он разразился только сейчас. Сколько раз говорил Смолику: не доверяй бумагам! А он, старый дурень, не послушался, вот и протянул ноги. Всякий совет по разуму хорош. А ты как? Надеюсь, в этом надувательстве не участвовал?

— Ну что ты, я — и вдруг биржевые спекуляции! — возразил Борн.

Он мог сказать так не кривя душой, не считая это ложью, потому что, увеличив свой капитал разумной спекуляцией акциями Эльзасского банка, больше никаких дел на бирже не затевал.

— Я, — продолжал он, осторожно садясь на стул, предложенный Недобылом, — как и ты, верю только в недвижимость, видно, крестьянская кровь сказывается.

Но прежде чем перейти к делу, Борну не терпелось выяснить мучившую его загадку; он оглядел комнату и спросил:

— Ты здесь живешь? Недобыла это вывело из себя.

— Почему это я должен здесь жить? — раздраженно спросил он. — Неужели у меня такой вид, будто мне место только в этакой дыре? Я, с твоего позволения, по-прежнему живу на Жемчужной улице, а это квартира моего приказчика, и я, с твоего позволения, прихожу сюда полдничать. Воображаешь небось, что только ты имеешь право на приличную городскую квартиру?

Пораженный этой вспышкой гнева, Борн начал оправдываться: ничего подобного он не воображает и спросил просто так, чтобы поддержать разговор.

— Чтобы поддержать разговор, — проворчал Недобыл. Отрезав еще кусок сала, он проглотил его, запил пивом, вытер ладонью усы и только после этого заговорил снова: — Так что же тебе угодно? Задумал переезжать?

Да, Борн с удовольствием переехал бы, но пока некуда, потому-то он и пришел к Недобылу. Уже несколько лет вынашивает он замечательный проект, для осуществления которого теперь, после венского краха, представилась исключительная возможность. В первую очередь он хочет надежно и выгодно вложить капитал, обеспечить себе приличный доход, но не менее важна для него патриотическая сторона дела. Конкретно, суть в том, чтобы самое лучшее место в Праге — перекресток Вацлавской площади и Пршикопов — навсегда перешло в чешские руки. Борн, выведенный из равновесия пристальным взглядом прищуренных глаз Недобыла, который наблюдал за ним, облокотившись о стол и наклонив вперед голову, словно собираясь боднуть его, графским голосом изложил свою идею, упомянул о дворце фирмы «Хаазе и сыновья» — миниатюрном образчике большого дома, который он задумал построить на месте, где теперь стоит «Cafe Wien»; Борн рассказал также о подъемнике и телеграфе, которые соединят торговые помещения во всех этажах, и умолчал только об облицовке фасадов мрамором и о бронзовой статуе Ганы, символизирующей родину. У него, Борна, есть деньги, несомненно есть они и у Недобыла, — право, приятно, просто сердце радуется, глядя на процветание чешской патриотической экспедиторской фирмы. Поэтому Борн предлагает Недобылу построить этот дворец совместно.

— А зачем тебе компаньон? — спросил Недобыл, когда Борн закончил, — Почему ты не возьмешься за это дело один?

Борн объяснил, что один он такого крупного предприятия, разумеется, не осилит, и тут Недобыл расхохотался:

— Ты что ж, вправду считаешь меня Нумой Помпилием?

На раздраженный, но сдержанный вопрос, на что он намекает этой остротой, Недобыл ответил тоже вопросом: неужто Борн всерьез думает, что он, Недобыл, стал бы тесниться в разваливающемся доме на Сеноважной площади и строить на свои честно заработанные деньги роскошный дворец в центре Праги, чтобы Борн зажил в нем на широкую ногу и пускал всем пыль в глаза? Но дело не в этом, даже если бы Борн задумал строить не торговый, а обычный доходный дом, он, Недобыл, не принял бы в этом участия.

— Потому что центр Праги меня не интересует, там ничего не заработаешь, — сказал Недобыл, откинувшись на спинку стула и вытянув ноги. — Сажень земли в центре города стоит сейчас, братец, сто пятьдесят гульденов. Для меня это слишком дорого. На этих участках люди уже набили карманы, я же покупаю участки, на которых набью карман я один, я первый, и я — больше всех. Здесь, за «Комотовкой», одиннадцать лет назад я заплатил по шесть с половиной гульденов за сажень, сейчас мне уже предлагают двадцать, а сколько дадут, когда снесут городские стены? Пятьдесят — дешевле ни пяди не продам, а пока стены стоят, буду свою землю держать и держать! — Недобыл трижды стукнул кулаком по столу. — Буду ее держать и держать, собачьей будки не построю, даже если вокруг все застроят до самых Ольшан!

— Строят здесь много, — осторожно заметил Борн. Внезапная вспышка Недобыла свидетельствовала о какой-то горечи, причина которой пока была Борну неясна, о каком-то крушении планов, и он воспрянул духом, надеясь в конце концов уговорить Мартина.

— Строить-то строят, но как! — воскликнул Недобыл. — Из воды и песка, им все нипочем, улицы кривые, дома слеплены кое-как, улица идет вверх-вниз, вверх-вниз, здесь лестница, там проезд! Бедняжка Валентина так радовалась семь лет назад, когда за нашими участками, за «Опаржилкой», построили первый дом. Сейчас плакала бы, увидев, к чему это свелось! Мы с ней мечтали, что когда-нибудь, после сноса городских стен, здесь вырастет великолепный город с широкими улицами, современными домами, холмы сровняют, скалы пойдут па строительный камень… А что творится? Эти скоты не ждут, пока плоды созреют, лепят и лепят! Хоть волосы на себе рви, на них глядя! А я им в этом безобразии еще помогаю, да, да, помогаю! Сам видишь, вожу им материалы, загоняю лошадей на этих кручах… А что поделаешь? Нравится или нет, волей-неволей приходится это делать; если не возьмусь я, возьмется Иерузалем, не могут же лошади простаивать зимой, когда нет работы. Олухи, настоящие олухи! Ясное дело, что на грошовом участке никто не станет строить дом из гранита и мрамора! Только когда цены участков возрастут…

А возрастут ли? — перебил его Борн. — Я бы за это не поручился. В Париже городские стены стоят до сих пор, я там был, видел, а какой это замечательный город! С чего ты вбил себе в голову, что у нас будут сносить стены? Особенно сейчас, после краха, это совершенно отпадает — начнется застой, общественные капиталовложения сократят до минимума, я слышал, что военный бюджет будет уменьшен вдвое, а значит, сократится и численность армии. Под Вышеградом собирались строить мост через Влтаву, теперь от него отказались; снова поговаривали о прокладке туннеля под Летной, да тоже отложили. И при таком положении ты, Мартин, еще надеешься, что город купит у военных властей стены и снесет их вдруг, за здорово живешь, тебе на радость? Нет, нет, Мартин, и не думай об этом, не рассчитывай на то, что от тебя не зависит. Послушайся моего совета. Ты заработал на «Комотовке» больше чем достаточно — заплатил по шесть с половиной гульденов за сажень, а сейчас тебе предлагают двадцать, бери, пока дают, ведь это почти двести процентов чистой прибыли за десять лет! Продай «Комотовку», Мартин, продай…

— …и построй дворец на углу Вацлавской площади и Пршикопов, — договорил за Борна Недобыл. — Дудки! Что такое какие-то двести процентов прибыли? Пустяки! «Комотовка» стоила мне тридцать тысяч, допустим, я получу за нее сто. А что такое сто тысяч? Ерунда! Знаешь, во что обошлась постройка дома Хаазе?

Борн не знал, во что обошлась постройка дома Хаазе.

— В сто тридцать тысяч, — сказал Недобыл. — Причем это трехэтажный домишко, участок — не больше шестидесяти — семидесяти саженей. А ты хочешь вымахать шестиэтажный на участке в добрых четыреста — пятьсот саженей. Ты фантазер. Знаешь, сколько стоили одни только скульптурные работы на доме Хаазе? Тридцать тысяч. Мне это случайно известно, потому что все — от кирпича до статуй на портале — для этой постройки возил я. Ты, разумеется, — ведь я тебя знаю, — тоже захочешь поставить на доме статуи.