Мой класс - Фрида Вигдорова

— Послушайте, — произносит Людмила Филипповна. (Она председатель на этом диспуте.) — Призываю вас к порядку. Просите слова, выходите на кафедру и говорите всё, что хотите сказать, но не кричите с места.

И тотчас поднимается светловолосый, большелобый юноша в аккуратном синем костюме:

— Людмила Филипповна, дайте мне, пожалуйста, слово!

— Говори, Малеев!

И Малеев поднимается на кафедру. В прошлом году он окончил нашу школу. Теперь он студент.

— Я несогласен с мыслью докладчика, что подлинный героизм свойствен только людям с передовым мировоззрением. Вспомним Савонаролу — он был фанатик, он сжигал картины великих мастеров, обращал в прах прекрасные статуи. Но когда ему предложили доказать истинность своей идеи, он согласился даже на испытание огнём. Его не страшили ни костёр, ни виселица, он верил и ради своей веры был готов на всё. Что же, разве он не герой? Бесспорно, герой. Ведь и он, фанатик, дорожил жизнью, а всё-таки жертвовал ею во имя идеи!

Выступление Малеева вызывает целую бурю. Верно ли, что всякий, кто рискует собой, достоин называться героем?

Выступления становятся всё короче.

— Если я правильно понял тебя, ты считаешь, что даже личности, не имеющие никаких принципов, тоже могут совершить героический подвиг? Значит, и бандит, рискующий своей жизнью, по-твоему, тоже герой? — иронически спрашивает кто-то.

И тут на кафедру поднимается Лёва.

— Кого из нас способен вдохновить мрачный подвиг Савонаролы? — говорит он. — Никого. А люди, страстно защищавшие истину, навсегда останутся в нашем сознании олицетворением мужества, стойкости, героизма. Но ведь это всегда — передовые люди своей эпохи, они защищали передовые, прогрессивные идеи. Значит, мы снова возвращаемся к началу спора: героизм определяется правотой защищаемой идеи. Всё дело в том, за что борется человек. Героизма «вообще» нет. И только поступок, совершённый ради справедливого дела, мы можем назвать героическим.

— Позвольте мне реплику в споре! — сказала Людмила Филипповна, несмотря на то, что Лёва ещё не сошёл с кафедры. — Я хочу спросить: почему вы все говорите о героизме как о чём-то мгновенном, обязательно связанном с риском для жизни? Разве этим исчерпывается героизм? Например, Чернышевский. Разве его жизнь в глуши, в ссылке, в одиночестве, разве его непрерывный труд и гордая вера — не подвиг?

— Дайте мне слово, Людмила Филипповна, я как раз об этом и хочу сказать! — поднялся десятиклассник Орлов. — Мне кажется, плохо, что докладчик ничего не сказал о повседневном героизме. Я хотел бы привести такой пример: ленинградский завод «Электросила» не прерывал работы в самые трудные дни блокады. Люди работали, а руки у них примерзали к металлу, — и всё же они не просто работали, а перевыполняли норму. Разве это не героизм?

— Конечно, героизм! — взволнованно говорит голубоглазая, светловолосая девушка, моя соседка. — Но ведь ты опять приводишь в пример людей, которые работали в исключительных условиях. А если люди просто хорошо работают в обычной обстановке, это, по-моему, не героизм…

И опять вспыхивает жаркий спор. Слова девушки находят отклик, и многие снова и снова говорят о том, что подвиг, героизм связываются в их понимании с чем-то исключительным, необыкновенным, ярким.

— Я не буду разубеждать тех, кому кажется, что героическое непременно блистательно, — говорит тогда Анатолий Дмитриевич. — Я прочту вам письмо Наташи Ковшовой…

В руках у Анатолия Дмитриевича конверт-треугольник. Он развернул его и начал:

— «Здравствуй, моя милая Олюшка! Много времени прошло с момента нашей последней встречи. С тех пор очень многое изменилось, многое пришлось пережить. Я с 15 октября 1941 года в армии и с 11 февраля 1942 года на фронте. Пережила суровую зиму, участвовала во многих боях. 20 мая была ранена в обе руки и обе ноги. Но мне, как всегда, повезло: все ранения незначительные, только левая рука выше локтя была пробита насквозь. Здесь нерв, так что первое время пальцы на руке совсем не действовали. В госпиталь я не пошла, лечилась в роте выздоравливающих. Сейчас совсем здорова. Раны мои зажили, только шрамики болят, особенно в дождливую погоду. Ну, я на это не обращаю внимания. Хожу на «охоту». Мы с моей подружкой Машенькой за последнее время обучили немало молодых снайперов. С каждым днём наши ряды пополняются, счёт растёт… В общем, новостей много, всего не напишешь. Ну, а ты как живёшь, старый мой дружище?»

Анатолий Дмитриевич дочитал письмо до конца.

Было тихо.

Всем показалось, что Наташа сама приняла участие в споре, — и это было очень убедительное, веское слово.

И тогда все вдруг замечают, что Лёва ещё стоит на кафедре.

— Да, — говорит он, словно его ни на минуту не прерывали. — Я уверен, что всё начинается с мелочей, с повседневного, с будничного. Не нужно ждать какого-то особенного случая, — случаев, помогающих воспитывать в себе настоящего человека, у каждого из нас сколько угодно. Вас, наверно, удивит то, о чём я сейчас скажу, некоторым, может быть, покажется, что это к делу не относится. Но я всё-таки скажу. Вот на днях у нас в десятом классе произошёл такой случай. Вы помните, в школе испортилось отопление. Анатолий Дмитриевич со специальной комиссией пошёл выяснить причину. И оказалось: отопление не работает потому, что кто-то повернул кран и испортил батарею. Анатолий Дмитриевич спросил: «Кто? Это сделал один из нас. Но у него не хватило мужества сознаться, он испугался ответственности. Ну, а если жизнь поставит его перед настоящим, большим испытанием, что же, он тоже испугается?

Все очень удивлены таким оборотом диспута. Снова — в который раз! — вспыхивает спор, Людмиле Филипповне становится совсем трудно сдержать ребят. Девушка, сидящая рядом со мной, то и дело взрывается, как ракета: вскакивает, кричит, машет руками.

Я смотрю на своих мальчишек. Теперь они уже не притворяются, они действительно не замечают моего взгляда.

Они безраздельно захвачены тем, что происходит вокруг, и жадно слушают, широко раскрыв глаза, боясь пропустить хоть слово.

«Понимают ли они? — думаю я. — Несомненно, понимают». На лицах — страстный, неподдельный интерес; кажется, ещё немного — и они не выдержат и тоже вмешаются в спор.

В заключение слово взяла Любовь Александровна. Она хорошо говорила — сжато, ярко и умно, и мне очень запомнилось, как она кончила:

— Можно ли сказать, что на этом диспуте мы разрешили все вопросы, которые поставили перед собой? Конечно, нет. Но мы задумались над ними — вот что важно. И я хочу напомнить вам: юность — лучшая пора в жизни человека. Михаил Иванович Калинин не раз напоминал, что молодость — это прекрасное, неповторимое время, источник всего светлого и хорошего в будущем. Именно в юношеские годы определяется, чем будет силен человек, чем станет дорог и нужен обществу. Мне хотелось бы, чтобы после диспута каждый из вас заглянул внутрь себя и спросил: а я каков? Какие черты должен я воспитывать в себе, чтобы прожить жизнь достойно и честно, чтобы быть сильным в любом испытании, которое жизнь поставит на моём пути?

После диспута

На другой день все, кто был на диспуте, в перемену оживлённо делились своими впечатлениями. Самым неутомимым рассказчиком был Воробейко.

— А главное, кто герой? Малеев говорит: «Раз смерти не боишься — значит, герой». Тогда все как закричат! А Лёва как выступал! Лучше всех! — повествовал он.

Вскоре после диспута Александра Фёдоровна, преподавательница истории, прислала с дочерью пачку карт древней Греции — работы моих ребят.

— Мама больна, — объяснила девушка, — но она знает, что мальчики ждут отметок, поэтому она вчера проверила карты. Вот я их принесла. Мама просила передать, что она очень довольна. Она поставила десять пятёрок.

Я поблагодарила и, взяв карты, пошла на урок, а в перемену стала раздавать их ребятам.

— Держи, Толя, свою Грецию. На неё просто смотреть приятно. У тебя Пелопоннес такой жёлтый, как только что вылупившийся цыплёнок. Замечательно раскрасил! Смотри, какая отметка: пять с плюсом!

Толя до ушей залился краской — тем неудержимым румянцем смущения, придававшим ему сходство с застенчивой девочкой, за который его часто называли «Тоней».

— Выручка, Ваня, где же ты? — продолжала я. — Вот твоя карта. Как тебе удалось так хорошо раскрасить море? Я помню, у меня карандаш никогда так ровно не ложился, всё получались полосы.

— А это меня Горюнов научил, — отвечал сияющий Ваня. — Знаете, как? Надо поскоблить карандаш — получается такая синяя пыльца, а потом взять её на тряпочку и по морю растереть. Выходит ровное, голубое.

— Очень хорошо выходит. Дальше — Игорь. Где он? Тоже одна из лучших карт. Александра Фёдоровна особенно отметила. Дима, о тебе и говорить нечего: превосходная карта. Одним словом, молодцы! Александра Фёдоровна очень довольна. Я думаю, к её приходу можно устроить выставку лучших карт.