Разноцветные “белые вороны” - Ирина Медведева

Тем временем дата «премьеры» приближалась, и мы обе потихоньку впадали в уныние, представляя себе, как Вася на глазах у изумленной публики будет жить «своей отдельной жизнью», не имеющей никакого отношения к спектаклю. Короче говоря, ждали провала.

К счастью, жизнь преподнесла нам приятный сюрприз. Мало того что Вася на протяжении всего получасового спектакля находился на сцене, а не ушел побродить по коридору, так он еще и сам, без напоминаний, «включался» в нужных местах и произносил свой текст. Да, несколько монотонно — ну так он и играл Ледышку!

Но главное произошло после спектакля. Когда отгремели аплодисменты и артисты получили цветы, Вася неожиданно подбежал к нам и несколько смущенно (но не отчужденно, как обычно!) спросил:

— Я хорошо играл?

— Чудесно! Прекрасно!! — ответили мы с неподдельным восхищением. Вася просиял и обернулся к матери:

— Видишь? Им понравилось!

Мать достала из сумки пакетик с конфетами, и вдруг… Вася подошел к ребятам и стал их угощать. (О, счастливые моменты педагогики!) Мать сказала, что он это делает впервые в жизни, а мы в который раз подумали, что безразличие аутистов не тотально и, быть может, вторично. А первичен все тот же архаический, непостижимый, иррациональный страх…

Ни в коей мере не претендуя на роль специалистов по детскому аутизму, ибо, повторяем, такие дети попадали к нам скорее по ошибке, мы все же хотим поделиться некоторыми соображениями о том, как стоит с ними работать. Если оперировать понятиями психоэлевации, то патологическую доминанту в подобных случаях искать не стоит, потому что дети–аутисты психически устроены по–другому; это, на наш взгляд, как бы другая система. Выражаясь компьютерным языком — другая программа. В чем–то она похожа на программу обычных людей (и поэтому так велик соблазн объяснить многие странности поведения избалованностью, распущенностью и т.п. или же активизировать поиски патологической доминанты), а в чем–то принципиально другая.

Мы, работая с аутистами, принимаем за патологическую доминанту весь этот характер в целом. Ставить перед собой задачу полного излечения было бы здесь, как нам кажется, наивным и самонадеянным. Однако при длительной, упорной и терпеливой работе — в данном случае не только от специалистов, но и от родителей (главным образом!) зависит не просто много, а колоссально много — можно добиться следующего результата: ребенок, который изначально выглядел тяжелобольным и контакт с которым был невозможен, будет выглядеть несколько странным и не очень общительным. Есть разница? Мы–то, видевшие этих детей «в начале и в конце», хорошо знаем, сколь она огромна. Попутно заметим, что ту же самую задачу мы выдвигаем, работая с шизофренией. (Кстати, многие специалисты считают аутизм одним из проявлений шизофрении, но есть и такие, которые полагают, что это — самостоятельное психическое заболевание.)

Имея в виду конечную цель, важно разделить путь к ней на небольшие отрезки. И крохотному шажку вперед радоваться как огромному продвижению. Далеко не все родители это понимают, многие мечутся из крайности в крайность: либо ничего нельзя поделать, либо подавай все сразу.

Переходя к конкретным советам, прежде всего укажем на необходимость кардинального изменения родительской установки по отношению к ребенку. Когда от него хочешь чего–то добиться, надо неустанно твердить одно и то же. Психологически это сделать очень трудно. И потому, что вообще трудно перейти на такую несколько механическую, монотонную манеру общения, и потому, что аутисты не умственно отсталые (в подавляющем большинстве). Каково твердить сто раз, когда знаешь, что ребенок вообще–то способен понять сразу?!

Помнится, мама одной аутичной девочки спросила:

— Что, по–вашему, я должна ее дрессировать?

Тогда мы были еще неопытны и не знали, что на это ответить. А теперь не побоимся сказать: «Да». В какой–то степени это можно назвать дрессировкой, особенно если вспомнить изначальный смысл французского слова «dresser». А это значит «воздвигать, поднимать, обучать, обтесывать». (Заметьте, что значение «подни–мать» близко по смыслу латинскому слову «еlеvаrе»!) Поэтому, говоря о методичном, терпеливом, даже монотонном «натаскивании» аутичного ребенка на правильные модели поведения, мы отнюдь не «поступаемся принципами» возвышения души. Планку нужно всегда задавать достаточно высокую. Быть может, даже более высокую относительно состояния ребенка, чем в работе с невротиками. Задачи, поставленные в данном случае, должны быть не просто в зоне ближайшего развития, а на ее дальней границе.

Скажем, на наших занятиях мы, учитывая особенности детей–аутистов, тем не менее сажаем их за тот же самый журнальный столик, вокруг которого сидят остальные дети. Конечно, многие аутисты порываются выскочить из–за стола, забиться в угол, вовсе убежать. Конечно, в самых крайних случаях мы позволяем ребенку выйти из комнаты (да и то ненадолго), так же как позволяем сидеть на коленях у матери, если он ни в какую не хочет сидеть отдельно. Но, как правило, просим мать удерживать аутиста за общим столом. Можно воспринимать это как насилие над личностью, а можно и как целенаправленное усилие, которое дает хорошие результаты.

То же относится и к включению таких детей в общее театрально–игровое действо. Конечно, сами они включаться в него не будут, и от нас, как и от родителей, требуются очень большие усилия. Обычно мы советуем взрослому, который водит ребенка на занятия, пояснять, комментировать ему на ухо происходящее, дома по многу раз возвращаться к увиденному, проигрывать сценки, демонстрировавшиеся в «кукольном театре» ведущими и другими детьми. Ну и, разумеется, добиваться, чтобы ребенок, хотя бы дома, участвовал в показе своих собственных этюдов.

Нам уже известно, что поначалу ребенок оказывает бурное и стойкое сопротивление попыткам вовлечь его в занятия, однако если проявить твердость (конечно, не перегибая палку и стараясь как можно больше задействовать систему стимулов и поощрений, то есть, опять же, применить умную силу, а не насилие), аутист не только в конце концов подчинится, но будет испытывать все более и более явственную потребность высунуться из своей защитной скорлупы. И контакт с окружающими будет приносить ему огромную радость!

Мы пришли к этому выводу совсем не сразу. Напротив, наблюдая за поведением аутичных детей, неоднократно задавались вопросом: а не самодостаточны ли они? И если да (а такое впечатление создается), то имеем м мы право в угоду норме выводить их из комфортного состояния? Они не контактны, но их это вроде бы и не беспокоит. Все равно, сколько ни старайся, совсем нормальными они скорей всего не станут… Может, лучше не нарушать защитной ауры, чтобы ребенок жил, не подозревая о своей ущербности? Согласитесь, эти вопросы отнюдь не праздные, а очень даже серьезные.

Но когда видишь, как радуется аутичный ребенок, вступив наконец с кем–то в контакт, как бывает счастлив, обретя во дворе приятеля, — понимаешь, что работать с такими детьми стоит, ибо им вовсе не так уж и комфортно в состоянии глубокого одиночества.

Примеров много, но мы приведем один из последних. Одиннадцатилетняя Жанна, приехавшая к нам из Средней Азии, производила пугающее впечатление. Она пряталась за мамину спину, хотя уже была с нее ростом, сидела ссутулившись, с насупленным выражением лица. Это выражение становилось яростным при малейшей попытке контакта со стороны взрослых. Стоило дотронуться до ее плеча или головы, как она, сердито оскалившись, замахивалась и даже могла больно ударить. Разумеется, ни о каком активном участии в занятиях не могло быть и речи. В отличие от других детей с подобным заболеванием, которые хотя бы за ширму заходили и молча стояли там рядом с мамой, показывающей за них этюды, Жанна наотрез отказывалась даже от этого. На занятия она ходить не хотела и все время требовала, чтобы «приехал папа и забрал домой».

И что же? Постепенно она стала проявлять интерес к тому, что показывали мы или другие дети, потом начала разыгрывать сценки дома, потом зашла за ширму и даже участвовала в финальной сцене занятий, когда собаки совершают подвиг. Конечно, мы дали ей не очень трудное задание — разноцветная Жучка должна была подойти к кукле–фее и лизнуть ее, — но, учитывая состояние Жанны, мы и на это пошли с опаской: вдруг не получится? Представьте себе, не только получилось, а получилось неожиданно легко!

Однако самое интересное даже не это. Когда за ними наконец–то приехал папа, Жанна, которая так его жлала, ни в какую не хотела уезжать в свой Чимкент, а рвалась продолжить «уроки» (так она, никогда не ходившая в школу, это называла). А спустя полгода мама в телефонном разговоре сообщила, что Жанна мечтает вернуться в Москву, к нам и нашим куклам. А ведь какой соблазн был вначале — оставить ее в покое, не мучить ребенка, пришедшего за свои одиннадцать лет жизни в состояние глубокой декомпенсации!