Воспоминания - А. Аллилуева

Глава тридцать пятая

Все наше несложное имущество было сейчас же перевезено на Рождественку.

Комната Иосифа Виссарионовича, которую мы заботливо убрали, стояла пустая, ожидая хозяина. Случилось так, что предшественником Сталина в этой комнате оказался Владимир Ильич Ленин.

В семье каждый по-своему входил в новую жизнь. Отец и мать были заняты ею крепко: маму поглощала работа в госпитале, отца отнимали от дома многие дела, партийные и служебные. Меня послали работать на первый съезд советов.

От Павлуши пришло письмо из Новгорода, куда направлен был его полк. Там Павла выбрали секретарем большевистского комитета партии.

Я проводила дни в светлом просторе старинных зал кадетского корпуса, где скоро должен был открыться первый съезд советов. Прерывистым гулом откликались сводчатые стены корпуса на несмолкавший гул разговоров, восклицаний, шагов. По залам ходили делегаты. Я обосновалась в помещении мандатной комиссии.

Там я принимала у делегатов их мандаты и взамен выдавала пропуска для посещения съезда. Делегаты все прибывали и прибывали. Иногда я узнавала знакомых: товарищей с Кавказа, питерских друзей. Среди выбранных на съезд были рабочие, крестьяне, учителя, студенты, но больше всего было военных. На гимнастерках некоторых армейских депутатов желтели георгиевские ленточки.

В залах до начала съезда шли митинги. Часто выступали меньшевистские ораторы. Но однажды пронесся слух: на митинг ждут Ленина. Будет говорить вождь большевиков Ленин! Имя, которое для меня было знакомым и близким.

«Ленин!» — повторяли в толпе, на съезде, на улице. «Ленин!» Это имя произносилось везде, где собирался питерский народ.

Отец встречал Владимира Ильича на Финляндском вокзале. Он говорил о том, как тысячи питерских рабочих пришли на вокзал встретить своего вождя.

Рассказывал, как увлек он, как зажег все сердца простыми, понятными словами, которые бросил с броневика. Ленин говорил, что власть должна принадлежать рабочим и крестьянам и что те, кто трудится, должны сами управлять своей страной.

— Всем нам дал Ленин большевистскую зарядку, — сказал отец и добавил:

— Сталин был там, с ним, с Лениным. Они вместе уехали с вокзала.

На митинге в кадетском корпусе я впервые услышала Ильича с трибуны.

Мне не удалось пробраться к первым рядам: в проходах между стульями и у дверей стеной стояли люди.

Стиснутая людьми в солдатских шинелях, я застряла у входа. До меня долетали только отрывки фраз, произносимых Лениным. Хорошо разглядеть Ильича мне тогда не удалось. Я была ниже всех, стоящих впереди меня. Напрасно вытягивалась я, пытаясь увидеть лицо оратора. Я только ухватила стремительный жест Владимира Ильича, движение его руки, протянутой к слушателям.

На открытии съезда 3 июня я опять увидела Ленина на трибуне. Он выступил с ответом на слова Церетели о том, что «нет такой партии, которая бы говорила: дайте власть в наши руки».

— Есть такая партия! — крикнул Ильич с места и прошел к трибуне.

Он рассказал съезду, что должно сделать пролетарское правительство после завоевания власти.

Когда Ильич на минуту смолкал, в зале гремели аплодисменты. Меньшевики пытались заглушить, смять это выступление.

— Довольно!.. Регламент кончился!.. — кричали из президиума Ленину.

— Продолжать, продолжать!.. — требовали в зале. На открытии съезда были Сталин и Свердлов. Вместе с Лениным они пришли одними из первых. Я увидела их еще до начала заседания. Втроем они входили в тесно уставленный венскими стульями зал, когда он был еще совсем пуст. Я издали наблюдала, как они прошли вперед и сели в одном из первых рядов.

Сталина мы не видели тогда много дней. Комната его все пустовала.

— Надо проведать его, — решили мы однажды с Надей. — Может быть, он раздумал к нам переезжать?

Найти его вернее всего можно было в редакции «Правды». Туда мы и отправились как-то под вечера. В небольших комнатах редакции было накурено и людно, Внимание наше привлекла худенькая женщина, которая сидела за одним из столов.

Удивительно привлекательным показалось нам ее лицо. Ее пышные каштановые волосы были заколоты двумя гребеночками. Она сидела, читая какую-то рукопись.

На ней было темное платье с высоким стоячим воротником, окаймленным белой кружевной полоской. Мы не удержались и спросили, кто это.

— Марья Ильинична Ульянова. Сестра Ленина, — ответили нам.

Сталина мы нашли в другой комнате. «Занят», — сказал нам кто-то. Но мы попросили передать, что хотели бы его видеть, и он вышел к нам.

— Здравствуйте! — ласково улыбаясь, сказал он. — Прекрасно сделали, что зашли. Как там у вас дома?

— Хорошо, — ответили мы. — Все здоровы. А комната ваша ждет вас. Помните, — комната, о которой вы просили?

Лицо Сталина опять прояснилось от улыбки и тут же сделалось озабоченным.

— Вот за это спасибо! Но сейчас не до этого, я занят, очень занят. А комнату мне оставьте. Обязательно оставьте.

Кто-то подошел к нему, и Иосиф торопливо пожал нам руки.

— А комнату считайте моей, — сказал он на прощанье. — Маме привет и Сергею.

Глава тридцать шестая

Последние дни съезда я почти не покидала кадетского корпуса.

Приходилось много писать, сверять стенограммы, составлять архивы. Домой я возвращалась разбитая, бледная и сейчас же ложилась спать. Утром с трудом поднималась. Мама встревожилась:

— Ты расхворалась, Нюра. Надо к доктору. Вспомни: твои легкие…

И мама начала вспоминать. Еще в школе предупреждали, что за моим легкими надо следить. А вот сейчас я об этом совсем забыла, и это нехорошо… Мама тут же поговорила с отцом. Сколько я ни отнекивалась, меня заставили показаться врачу.

— Бросить сейчас же работу, — сказал доктор. — И лучше всего из города уехать.

Отца и маму напугали слова врача. Они посоветовались. Был у них товарищ финн. Он ездил кондуктором по Финляндской дороге, и там, в Левашове, у него жили друзья.

— Туда и отправьте дочку, — посоветовал он. — Я все устрою.

И я уехала в Левашево. Квартира на Рождественке совсем опустела. Надя гостила под Москвой. Федя работал в деревне. Папа с мамой остались одни.

Тишина Левашова, чистенького дачного уголка, поразила меня после шумного Питера. Я покинула город в пред-июльские дни, когда все больше запутывались дела временного правительства и ропот народного недовольства и возмущения становился внятней и громче.

Я пыталась отдыхать в Левашове, пила молоко, загорала на солнце, но покоя не находила. То и дело я бегала на вокзал. Сюда, вместе с пассажирами, наползали слухи, смутные и неверные отголоски того, что происходило в столице.