Эскадрон комиссаров - Василий Ганибесов

Остыла Агафониха.

— А ежели я именинник в этот день, тогда как? — спросил один и, почувствовав на себе глаза мужиков, покраснел. — Нет, в самом деле! Што это, шутки, што ли? — цыкнул он на мужиков, будто ему кто возражает.

— Это вы сами установите, — серьезно ответил ему Ветров. — Я бы вам присоветовал считать дни рождения праздниками, в обиде никто не будет, у каждого есть день рождения.

— Правильно! — подтвердили собравшиеся.

— У нас есть вопрос, — вспыхнула Серафима. — Все будут в одинаковом ходить или нет?.. В платьях... И это... — она растерялась и наконец, овладев собою, договорила: — будут ли гребни давать, не вшивые, а такие...

— Давать ничего не будут, — рассердился Ветров. — Что значит давать? У вас будет доход, будет заработок, и вы на него будете покупать что вам нужно. Хочете гребни, ленты купить — покупайте, не хочете — дело ваше.

Вопросы были глубокие, серьезные и простые, наивные. Но все они задавались с одинаковым интересом. Ветров был доволен собранием и решил поставить вопрос прямо.

— Я думаю, что нам надо принять решение, — сказал он, обращаясь к собранию и уходя из толпы обратно к столу, чем подчеркивал, что отсюда — начало официальной части.

— Я предлагаю принять сейчас резолюцию: признать необходимым организацию колхоза в этой деревне, а потом перейти к приему устава. Кто за такую резолюцию, прошу поднять руку!

Ветров смотрит, считает. Молодежь вся. Поднимают по одному мужики, передние оглядываются и, видя поднятые руки, тоже поднимают.

— Еще кто? Вы чего не поднимаете? — обращается он к одному.

— Я подожду.

— Так. Ну в общем большинство. Теперь устав...

— Ты погоди-ка, — зашевелился тот, которого Ветров спрашивал. — Ты погоди с уставом-то.

— Чего же годить?

— Надо подождать, тут не все. Баб нету.

— Ну-к что ж, — возражает один, — бабы что ж, бабы они ничего. Куда мы, туда и они.

— Нет, баб надо все ж таки, — заворочался еще один.

— Правильно, — загалдели остальные. — Без баб не надо.

Мужики зашумели, молодежь затараторила, и в общем устав сорвался.

Дело, конечно, не в бабах, — это Ветров хорошо понимал, — и, откладывая собрание, он решил до гвоздика докопаться. С Агафоном и оставшимся Игнатом они долго перебирали собрание и мужиков, выискивая, за что нужно ухватиться.

— Надо сперва Евсей Григорича и Серова. Если они пойдут — все пойдут. Уж это как пить дать, — отмахивал рукою Игнат, будто вернее этого и быть ничего не может.

— Ладно, буди завтра пораньше, там увидим, — кончил совещание Ветров.

Утром он до завтрака побежал к Евсею, боясь, что тот уедет в поле.

— Всю ночь не спал, — встретил его Евсей. — Как пришел, так до утра с бабой и проговорил. Ну и задачу ты нам задал! Садись, попьем чаю.

Ветров не отказался.

— Ты что же, — спросил он Евсея за чаем, — вчера не голосовал?

— Да ить что же голосовать!

— Нет, дядя, ты давай прямо говори.

— Не знаю как, ох не знаю как, — завздыхал Евсей.

Но Ветров видел, что какое-то решение у него есть.

— Ты говори, идешь или нет. Чего же так-то!..

— Не знаю, прямо не знаю.

Он опять завздыхал, и на этот раз он боролся с еще теплившейся нерешительностью.

— Вот я тебе что скажу. Если хоть десять человек и Серов пойдут — я буду одиннадцатый. Вот так мы и решили.

— Вот уж ты так не решаешь, — качнул ему головою Ветров. — Ты так скажи, если уж решил: хоть один останусь, но в колхоз иду. Вот как надо!

Евсей закряхтел, заворочался. Жена его, орудовавшая около печки, тоже вздохнула.

— Ну, так как?

— Ну и парень ты, — морщась от приставшего Ветрова, заговорил Евсей. — И что ты ввязался, деньги, что ль, тебе за это платят? Как Серов, так и я, — отрубил он рукою. — Так, Дарья?

Дарья передернула плечами.

— Смотри, тебе виднее, — неопределенно мыкнула она.

— Есть! — поднялся Ветров. — Сейчас к Серову, потом соберем актив.

Он побежал к Серову, в точности повторив с ним тот же разговор, что и с Евсеем, и по его указанию пошел еще к двоим, являющимся в деревне общественниками, мужиками вообще толковыми.

В обед за Ветровым неожиданно прислали лошадь с приказанием вернуться в эскадрон. Выругавшись, Ветров вынужден был собрание отложить.

«Актив-то? — вспомнил он. — Тьфу, черт! Все спутается».

Сказав Агафону собирать намеченных мужиков, он побежал к Серову, у которого намечалось совещание.

— Еще здравствуй. У тебя соберемся. Ничего? — спросил он, вбегая к Серову.

— А что же? Мне все равно.

Серов лежал на кровати, закинув руки за голову. На животе у него ползал четырехлетний Вася и о чем-то просил его.

Ветров сел к столу и нетерпеливо забарабанил пальцами. В окно видно, как Агафон вразвалку шагал к Евсею. Он зачем-то остановился у одного дома и заглянул в подворотню.

«Вот народ! — сердито усмехнулся Ветров, разглядывая Агафона. — Ничем его не удивишь. И чего ему там надо, в подворотне-то?»

— Ласказы-ы, — тянул Вася, — ласказы-ы, тятя!

«И этот, — оглянулся Ветров к Серову, — хоть бы встал. Ведь гость все-таки пришел».

— Ласказы-ы!

— Ну ладно, слушай, — заговорил Серов.

Вася сел на него верхом и, засунув палец в рот, уставился на отца, приготовясь слушать.

— Ну, тятя?

— Чего ну? Ты не перебивай, а то не буду.

Серов переложил ноги, зевнул, оскалив свою волосатую пасть, и неторопливо начал.

— Мужик шел. Уж он ше-ол, ше-ол — устал, сел. Кхэм, — откашлянул Серов. — Уж он сиде-ел, сиде-ел, сиде-ел — взял и лег. Уж он лежа-ал, лежа-ал, лежа-ал — задремал.

— Сколее, тятя, сколее...

— Не перебивай, а то не буду. Так. Ну вот. Уж он дрема-ал, дрема-ал, дрема-ал...

«Тьфу, будь ты проклят! И сказки-то у них...» — злился Ветров.

...— Уснул. Да... Вот уж он спа-ал, спа-ал, спа-ал...

3

Утром Ковалев пришел поздно и товарищей в казарме уже не застал. Двенадцать коек стояли пусты и одиноки. По ложке на межкроватном столике он увидел, что они уже позавтракали и, вероятно, сейчас на работе. Илья проглотил позывную слюну и решил пошарить хлеба. Хлеба не было. Он обошел все столики — и нигде ни крошки. Вот черт! А жрать как хочется!.. Он хотел уже идти, но вернулся и, на счастье, открыл свой столик. На нижней полке, прикрытый газетой, стоял бачок и хлеб. От бачка до головокружения пахнуло мясным супом с поджаренным луком. Мельком взглянув на записку, на которой наспех было нацарапано: «Жри, сволочь!», он вытащил бачок и оторвался от него, когда алюминиевая ложка заскрипела по дну и от хлеба остались только маленькие крошки. Он сунул бачок обратно и, собрав в кармане махорку, закурил.

А спать как хочется! Все бы отдал он, чтобы поспать. Лечь бы сейчас! Только прилечь — и готово. Сразу же все поплывет, потом сам поплывешь куда-то, и будет тепло, мягко. По всему телу после еды хлынула липкая истома, она связала все члены, и нет возможности и желания повернуть, пошевелить ими.

«Все-таки надо идти», — мелькнуло у Ильи. Он разом встал, чтобы встряхнуть с себя сонливость, и быстро зашагал из казармы на конюшню.

В стойлах возились красноармейцы. Одни из них подбрасывали лопатами землю, другие разравнивали, третьи небольшими бабами трамбовали ее, с каждым ударом глухо гакая. Илья прошел в один станок и, нагнувшись, начал разбрасывать комья глины, но ударяющая баба пошла на него, все ближе и ближе, к самым рукам. Илья отпрянул и, видя, что его здесь не хотят, перешел в другой станок и потянулся к бабе, чтобы помогать. Фома быстро отбросил бабу в другую сторону, повернувшись к Илье задом.

— Тьфу! — выругался кто-то из красноармейцев.

Илья оглянулся туда. Кадюков со злобой швырнул бабу в угол и рывком вытер себе взмокший лоб. Остальные тоже поставили бабы и лопаты и молча уставились на Кадюкова.

— Ша, ребята! — рыкнул Кадюков. — Терпежу больше нет.

Красноармейцы, сдвинув брови, отвернулись.

— Ковалев! — крикнул Кадюков. — Скажи ты нам, долго ты будешь нас мурыжить? А?

Ковалев быстро откинулся на столб, отставил одну ногу, хотел кашлянуть, но у него не вышло. Засвистать хотел — у него тоже не получилось. Губы как-то не подчиняются.

— Ну?!

Илья сдвинул фуражку на глаза.

— Говори, гад! — чуть не плача, закричал Кадюков.

— Чего тебе надо от меня? — не поворачиваясь, проговорил Ковалев.

— Чего? Сволочь, он еще спрашивает — «чего»? Чтобы ты человеком был, как другие. Вот чего!

Илья засунул руки в карманы и, видимо, в такт каким-то своим мыслям закачал носок сапога.

— Говори! — зарычал на него Кадюков. — Говори, что ты есть за человек! Не выпустим отсюда, пока не скажешь. Говори, сволочь!

Илья дернул плечами, как бы не понимая, что они привязались к нему.