Три зимовки во льдах Арктики - Константин Бадигин

«Седов» и «Садко» остались на месте. Люди сильно измучились и устали. Мы не спали уже целые сутки. Мало приходилось спать и в предшествующие ночи. Но никто не уходил с палубы. Огромное нервное напряжение помогало держаться на ногах: ведь именно в эти часы решалась судьба кораблей. И вдруг мы узнали серьезную весть, предопределившую судьбу «Седова».

Я стоял на баке, когда ко мне подошел Полянский. В руках у него белели две радиограммы.

Молча протянул он мне свои листки и каким-то испытующим взором следил за мной, пока я читал:

«„Садко“ - Хромцову. „Седов“ - Бадигину. „Ермак“ потерял левый винт. Буксировать „Седова“ не сможет. Предлагаю „Садко“ срочно взять на буксир „Седова“, попытайтесь идти за нами. 28.812. Шевелев».

«„Седов“ - Бадигину. Если буксировка с помощью „Садко“ не удастся, то буду вынужден оставить „Седова“ на вторую зимовку, уходить только с „Малыгиным“ и „Садко“. Сообщите, что вам нужно дать из снабжения.

Учтите, что в будущем году весной будут снова сделаны такие полеты, как прошлой весной, для чего организованы базы на Рудольфе, Котельном и Челюскине. 28.814. Шевелев».

...Вторая зимовка! Вихрь невеселых мыслей пронесся в голове. Остаться с одним искалеченным кораблем в районе полюса, еще год не видеться с семьей, еще одну зиму провести во мраке, среди штормов, вьюг, среди движущихся льдов... Но другого исхода нет. Нельзя же уподобиться дезертиру и запросить смены! Капитан не может оставить корабль в минуту опасности - это железный закон мореплавания, и не мне его нарушать.

Я взглянул на Полянского. Он все так же испытующе глядел на меня и медлил уходить. Я прекрасно понимал его. Он любил рассказывать о своих маленьких ребятишках Вите и Зоечке и мечтал о встрече с ними. И, конечно, сейчас он многое дал бы за разрешение уйти на юг с «Ермаком».

- Ну что? - неопределенно спросил я.

- Да так, ничего... - столь же неопределенно ответил он.

- Мы еще поговорим, Александр Александрович, - сказал я. - Но ведь вы понимаете, насколько важное дело радиосвязь в дрейфе. А насчет этих радиограмм пока никому ни слова...

- Это ясно, - ответил Полянский и тихо пошел к рубке.

Шел третий час утра. На носу продолжался аврал: готовили кранец и деревянные брусья для крепления буксира с «Садко». Люди еще не знали, как мало теперь у нас надежды на выход из дрейфа: искалеченный ледокол вряд ли сможет провести «Садко» с «Седовым» на буксире.

Я подозвал Андрея Георгиевича. После двух бессонных ночей он с трудом держался на ногах.

- Прочтите, - сказал я и подал ему радиограммы.

Он внимательно прочел их, подумал, потом еще раз прочел и вопросительно взглянул на меня.

- Вы можете перейти на «Ермак», - сказал я, - я добьюсь для вас смены. Доктор подтвердит, что вы больной человек и нуждаетесь в отдыхе...

В глазах у Андрея Георгиевича мелькнула тень.

- Я остаюсь, Константин Сергеевич, - решительно сказал он.

- Подумайте, Андрей Георгиевич! Вторая зимовка будет очень трудной...

- Я подумал.

- Хорошенько подумайте!..

- Я уже решил, капитан.

Я крепко пожал руку верному товарищу.

Через полчаса мы уже стояли за кормой «Садко» и готовили буксирное крепление. Вскоре из туманной мглы вынырнула громада «Ермака». Тяжело переваливаясь с одного ледяного поля на другое, он подтянулся к «Седову» и стал борт о борт с нами.

На «Седов» пришли Герои Советского Союза Шевелев и Алексеев. Они рассказали подробности аварии. Оказывается, у левой машины «Ермака» лопнул вал и конец его вместе с винтом ушел на дно океана.

- Надо подготовить ваш экипаж ко всяким случайностям,- сказал Шевелев, - люди должны знать, что их ждет. Если «Садко» не осилит буксировку, вы останетесь здесь. Пока будет готовиться буксировка и пока мы будем совещаться - начнем, на всякий случай, перегрузку угля и снаряжения.

В 6 часов 30 минут утра были пущены в ход грузовые стрелы. По воздуху плыли с «Ермака» бочки с бензином, ящики с продовольствием, мешки, тюки. Шевелев приказал передать на «Седова» все лучшее, что было в кладовых ледокола.

Тем временем в нашей тесной кают-компании был созван митинг экипажа. Я выступил с речью и сказал, что кораблю придется остаться еще на одну зимовку.

Это была тяжелая минута. Лица моих друзей отражали большую внутреннюю борьбу. Видимо, каждый вспоминал минувшую зиму. Тогда нас было двести семнадцать. Мы зимовали первый год. У нас было три корабля. Как же теперь остаться во льдах с крохотной горсточкой людей на одном судне, и притом искалеченном сжатиями?..

Решили дать людям время подумать. Один за другим подходили ко мне моряки, желавшие вернуться на материк. Одному надо было лечиться. Другой хотел поступить в университет. Щелина звали домой серьезные семейные обстоятельства.

Пока я беседовал в кубрике с Щелиным, Буторин молча укладывал вещи в свой сундучок.

- Дмитрий Прокофьевич, а вы куда? - спросил я его. Нахмурившись, он ответил:

- Да что ж... видать, я вам здесь не нужен. Пойду на «Ермак»...

При всей серьезности положения я не мог не улыбнуться: самолюбие боцмана было задето тем, что убеждают остаться не его, а другого человека.

- Но неужели вы, Дмитрий Прокофьевич, не понимаете, что вы обязательно должны остаться? Кто, кроме вас, так хорошо знает «Седова»? Я ничего вам не говорил, так как был уверен, что вы сами останетесь, без уговоров...

Буторин недоверчиво поглядел и вздохнул:

- Это вы верно говорите?

Он подумал и потом, улыбаясь, сказал:

- Ну, тогда другое дело...

Проворно спрятав сундучок под койку, боцман побежал на палубу - ускорять аврал.

Повара Шемякинского я сразу отпустил. Он болел, а с «Ермака» мне обещали передать двух камбузников.

Из машинной команды я был обязан отпустить Розова: после того как лебедкой во время выгрузки у острова Генриетты ему оторвало, пальцы, он не мог как следует работать и сильно нервничал. Но с Алферовым и Токаревым трудно расстаться, хотя у обоих были веские причины, заставлявшие их вернуться на родину.

В это время меня вызвали на ледокол: пока под руководством Андрея Георгиевича шла перегрузка угля и снаряжения, заместитель начальника Главсевморпути Шевелев созвал в кают-компании «Ермака» капитанов всех трех кораблей, чтобы окончательно решить вопрос о судьбе «Седова». Участники совещания были утомлены до крайности этим неимоверным ледовым авралом, продолжавшимся уже третьи сутки. Но почему-то никому не хотелось спать. И только припухшие, покрасневшие, глаза напоминали: еще немного - и люди свалятся с ног.

Капитан «Ермака» Сорокин говорил первым: