Черное безмолвие (сборник) - Юрий Глазков

Все молча поднялись и по очереди выскользнули из палатки.

Солнце склонялось к горизонту, и лучи его, озаряя пирамиды, летели ввысь, в чернеющее небо.

Пирамиды были словно очерчены ясными контурами. Чернота звездного неба была там — впереди, как бы ближе взмывались косые лучи уходящего Солнца; резкие переходы света и тени, вычерченные грани пирамид — все это перемешало черные краски неба с картин Куинджи и яркость солнца с картин Рериха, делало видимое фантастическим и нереальным.

Все затаили дыхание, всматриваясь в эту красоту… и тут воздух задрожал, ожив мощным голосом, сильным и красивым. Пел мужчина, и от его песни все замерли. Слова песни словно переносили собравшихся в далекое прошлое…

Жрец мастерок в мои руки вложил,Кто я без бога? Что мог и чем жил?Гнал я по полю тучных быков,Чтобы властвовал царь и не вымер народ.Было время, под Солнцем парящим я жил,Жену полюбил и детей народил,Старший сын красивым и стройным ходил,Меч, копье, щит тяжелый носил.Уходил с легионом, жена не спала,Все смотрела в пустыню, все сына ждала.Было счастье большое — домой приходил,Из походов далеких дары приносил,Но фракиец стрелой ему сердце пронзил,И не знаю я, кто его в землю зарыл.И была еще дочь — любви красотаИ стройна, высока, весела и умна,Но вот злой победитель однажды пришелИ красавицу дочь в рабыни увел.Не смогла пережить наше горе женаИ однажды под вечер на небо ушла.Я проплакал всю ночь, я богов призывал,Но в тоске и слезах лишь быка потерял.Долго били, срамили, пытали меня,Будто Хава моя быка увела.Будто там, в небесах, тоже пища нужна.И теперь я один, вместо песен детейСлышу стук, перезвон железных цепей.А в руках мастерок, предо мною стена,Отделила от жизни меня навсегда.Нет ни Солнца, ни рек, ни пустыни песка,И должна не дрожать больная рука.Гладкой будет сегодня у храма стена…Вот придет фараон, самый мудрый из всех,Он наместник богов, не допустит он грех,Он обнимет меня и за труд одарит,Взглянет прямо в глаза, цепи снять повелит,Накормить он прикажет, дать чистой водыИ посмотрит на нас и на наши труды.На стене он увидит себя и великого РаИ в единстве великом еще и жреца.Я согну свою спину, колени склоню,Фараону и Солнцу я гимн пропою.И прикажет светлейший наш царь-фараонОтпустить нас на волю, ведь любит нас он.Выйду к свету, закрою от Солнца глаза,И вернутся ко мне и мой сын и жена,Буду счастлив опять, буду жить и страдатьИ быков по полям пыльной тучей гонять,А пока предо мною стена и стенаИ в разъеденных известью язвах рука…Бог мой, Ра, фараон, помоги,Внука мне хоть на миг покажи,Пусть он будет счастливей меня,Бог мой, Ра, пусть потомки услышат меня.

Голос умолк, а песня еще витала рядом, теплый воздух еще дрожал обращением к потомкам, а уже хотелось ее услышать вновь, еще и еще…

Молчание нарушил Иван Петрович.

— Ну как? Понравилось?

— Еще бы, да и как может не понравиться, ведь это настоящая, я уверен, именно настоящая, а не копия, скопировать это просто невозможно! — страстно воскликнул Женя, самый молодой из археологов.

— А почему это не стилизация под старину, выполненная каким-либо современным талантом или, как еще называют, талантом современности? Где доказательства, что «отсюда песня»? Кто доказал? — вступила в спор Натали.

— Вот что, пошли в палатку, там чай попьем и поговорим, — предложил Иван Петрович, — я вам кое-что расскажу.

Чай был крепкий, с сибирской душицей, аромат растекался по палатке и будоражил и без того возбужденных людей.

— Так все-таки почему вы отрицаете, что это талант современности, сейчас что угодно можно скопировать. Моны Лизы висят в квартирах, копии той, настоящей, а не отличишь. Я у одного шапку Мономаха видела, даже примерить намеревалась — оказалась копия, голограмма, — горячо продолжала свою мысль Натали, — почему же нельзя скопировать? Скажете: чтобы скопировать, все равно надо иметь подлинные. Правильно. А может, кто-то сам придумывает?

— Натали, я поддерживаю мнение Жени. И вот почему. Язык, понимаешь, язык именно тот, тех времен, он не подвержен редуцированию тысячелетних наслоений и метаморфоз, как это было с английским языком на Американском континенте. Это язык, открытый Шампольоном, язык ожившего тогда Розеттского камня. Я давно занимаюсь этими песнями. В их внезапном появлении есть что-то мистическое. Они словно восставшая из пепла птица Феникс. Но наверняка здесь замешан человек, и человек небескорыстный. Очевидно, эти сенсации приносят ему определенную выгоду, может быть, деньги. Так вот, я давно интересуюсь этими песнями, их звучало в нынешне первозданном виде одиннадцать. Вот что характерно. Песни майя звучали на языке Монтесумы, песни Индии — на языке времен Мохенджо-Даро, песни Африки содержали воспевание Тассилии, Лалибелы, песни египтян, как мы слышали, на языке Тутанхамона и Рамзеса. Все в этих песнях — стиль, содержание, язык, риторическая манера — утверждает подлинность песен.

Я провел своего рода исследование, беседовал со многими специалистами. Голоса, звучавшие в песнях, направили в банк языкового хранилища, изучили их спектры, провели сравнительный анализ с современными голосами простых людей и певцов. Получился любопытный результат. Пришли к выводу, что звучание песен принадлежит людям древнего времени, так как голосовые связки современного человека не в состоянии воспроизвести подобное, они не способны к древнему прекрасному примитивизму. Голос современного человека богаче обертонами, или, говоря языком техники, голос древнего человека имеет более узкий частотный спектр. Вроде бы более бедны были звуки старины, меньше было различных оттенков, например, хитрости, коварства, заискивания, подхалимства. Прямее, видно, была речь предков, бесхитростнее. Вот одно из доказательств, может, и косвенное, что этот голос из прошлого. Интересно? Продолжать?

— Конечно, Иван Петрович, конечно, — воскликнула Натали и даже нетерпеливо придвинулась поближе к нему, — я тоже думаю, что эти песни первозданные, а о копии я заговорила, чтобы разговор такой затеять.

— Так вот, это было первое приближение к истине, первое, но не последнее, хотя до истины еще, очевидно, далеко. Ох вы, женщины! Натали, хитрющая ты, оказывается.