Мелье - Борис Поршнев

Единственная деталь, которую счел нужным предусмотреть Мелье в вопросе о выборе будущих управителей и руководителей народа, — возраст. Ссылаясь на ветхозаветного Иова, Мелье заявляет, что мудрость и предусмотрительность приобретаются лишь по истечении долгого времени. Стало быть, говорит Мелье, для мудрого управления народами ставить надо не только людей не порочных и не злых, но лиц пожилых, преисполненных мудрости и предусмотрительности, а не безумных юнцов, безрассудных молокососов и гордецов, тем более уж не малых детей, каких посылает сейчас на трон случайность рождения.

Но это все же частность. Важно рассеять вздорную легенду, будто Мелье мыслил революцию не иначе, как в форме уничтожения всякой власти. Он был за ту власть, к которой ведет революция: за власть людей, поставленных народом и служащих народу.

Глава 8. Против богов

Жан Мелье не был бы сыном века логики, века могучих устремлений к ясности мыслимых систем, если бы так и оставил противоречие: раз показано, что народ не может совершить революцию, что он для этого слишком расколот снизу и сверх, то почему же думать, что он, наоборот, может совершить революцию? Либо может, либо не может. Напомним: историзм при этом исключается Решение должно быть дано; оно должно отвечать законам логики и наблюдаемым фактам.

Миллионы французов с первого своего дня до последнего знали лишь музыку шумящего леса, свистящего ветра, иногда грома или волн, и всегда — ударов колокола, разносящихся далеко, зовущих к молитве, а то и возглашающих бедствие — пожар, мятеж, нашествие. Они знали еще редкую музыку своего праздничного веселья и всегдашнюю музыку молитвы в церкви.

Вся архитектура, какую ведал народ: лачуги, декорированные изредка резьбой, обычно гнилой соломой и мохом на крышах, зовущие в небо островерхие церковки, да, может быть, в дымке на горизонте таинственные очертания готического храма. Изобразительное искусство: каменные и деревянные, изукрашенные или простые фигуры обнаженного Христа и облаченных до пят святых, затейливые в узких нишах витражи, изредка «гаргулии» — водостоки на церкви в виде причудливых уродин и чудищ Представления? Да, пожалуй, можно говорить и о предоставлениях: служащий мессу или говорящий проповедь священник одет так искусственно и искусно, волнение скамей — так безыскусственно; Мелье весьма выразительно высмеивает весь этот спектакль.

Искусство почти исчерпывалось религией; религия была искусством.

В это изощренное создание феодальных веков был вплетен человек. Противоречивая вязь его жизни, состоявшей наполовину из грязи и пота, наполовину из образов причудливой фантазии, почти призрачная из-за этого, находилась словно на половине дороги между двумя куда более определенными бытиями: между раем и так реалистически изображаемым, словно это делали вернувшиеся оттуда странники, адом. В церковных изображениях, книгах, проповедях мучения и ужасы ада, его огонь и смрад, боль и истязания были много нагляднее, чем сцены рая. Поэтому, пожалуй, неверно, что человек находился на половине дороги — он был сдвинут гораздо больше в сторону ада. До рая было бесконечно далеко, не меньше, чем до неба, а в аду он уже чуть ли не находился одной ногой.

Этот лис, этот величайший вольнодумец, Вольтер, этот прославленный ненавистник католической «гадины», однако «дрожавший от ужаса», читая Мелье, как-то обрушился в письме на Гельвеция за слишком широкую пропаганду атеизма: «попробуйте управлять хотя бы одной деревней, жители которой были бы атеистами». Для управления простонародьем в особенности нужен страх ада, много раз объяснял милый насмешник, — страх виселицы, но и страх ада.

Жан Мелье знал лучше Вольтера, что это такое. До палача было далеко, стражники и солдаты бывали отнюдь не частыми гостями в Этрепиньи и Балэв. А вот он был там всегда. Почти неотлучно. Он-то знал, что без него, без попа, без угрозы ада деревня и в самом деле была бы все равно что и без узды. Но он знал и гораздо больше, чем это. Он разглядел совсем вблизи, что узда-то как раз мешает людям совершить то разумное и доброе, что без нее они сделали бы вполне естественно. Страх загробного наказания делает людей не лучше, а хуже — вот мастерский удар, которым Мелье парирует все ожидаемые атаки противников в сутанах и без сутан.

Мнимо мудрые политики века, говорит Мелье, не преминут найти, что с моей стороны нехорошо было вскрывать столь великие и важные истины, которые, по их мнению, лучше всегда держать под спудом, а ни в коем случае не выставлять так ярко напоказ. Они заявят, предвидит Мелье, что избавить людей от страха перед вечными муками, перед карающим богом — это значит потворствовать злодеям и доставить им одно лишь удовольствие. Раз выяснится, что нечего бояться наказания по окончании этой жизни, то многие воспользуются этим и, дав полную волю своим необузданным вожделениям, из плохих станут еще худшими и гораздо смелее будут совершать всякие злодейства. Вот почему мудрые политики считают необходимым, чтобы народ верил многим ложным вещам и остался в неведении относительно многих истин.

Свое возражение Мелье делит на две части. Что касается настоящих злодеев, а именно тиранов, богачей и всех сильных мира сего, то, говорит Мелье, страх перед богом или богами, как и страх мнимых наказаний ада за пределами этой жизни, нисколько не пугает их, не мешает им следовать своим дурным наклонностям. Поэтому нет большой опасности, если они будут избавлены от этого пустого страха, лишь бы внушить им страх перед действительными карами правосудия; такой страх произведет куда более сильное впечатление на их ум, нежели страх перед богами и боязнь их мнимого ада. Что же касается простонародья, то пороки и зло в нем усиливаются как раз невежеством, отсутствием образования, отсутствием хороших законов и хороших правительств. Получив все это и познав естественные истины, в том числе истину об отсутствии бога и ада, масса простого народа станет не хуже, а лучше.

Таков выход из логической трудности. Народ не может совершать революцию, потому что он расколот. Но расколот он не только проистекающими из 'частной собственности имущественными интересами, не только различиями в воспитании, характере и уме, словом, не только своими спорами и раздорами. Мелье открыл иной источник его слабости: тонкие и хитрые политики, говорит он, используют все религии мира, чтобы держать с их помощью людей в узде и помыкать невежественной массой простого народа.

Ныне, в XX веке, это не ново, во времена Мелье это было громадным открытием! Система сразу оказывается цельной и завершенной.