Графиня Дракула. Невероятная история Элизабет Батори - Габриэль Готье

В тот день, при встрече, она заметила меня. Она улыбнулась мне и поманила за собой. Я не верил в то, что происходит, моя душа в этот момент, казалось, отделилась от тела и заполнила собой всю вселенную, готовая стать еще больше от счастья или сникнуть от горя. «Может быть, она с кем-то спутала меня», — подумал я. Но она, совершенно точно, позвала меня. Мой конь едва поспевал за ее жеребцом. Я смог теперь лучше разглядеть ее и понял, что тот мимолетный образ, который приобретает теперь точные черты, не передавал и десятой доли ее настоящей красоты. В тот день мы не обменялись с ней и парой слов. Самым главным для меня было то, что когда наши кони разъехались в разные стороны, она знала мое имя, а я знал ее, и то, что она не хотела больше полагаться на случайные встречи. Она назначила место и время, где будет ждать меня.

Когда я услышал ее голос, я понял, что хочу всегда слышать его. Мне казалось, что я слышу этот голос не ушами, а всем своим существом, что я растворяюсь в нем. Он проникал в глубины моей души и открывал мне красоту и совершенство мира, о которых раньше я не мог и мечтать.

Когда настал день нашей встречи, а все дни до этого прошли для меня как бесконечная череда воспоминаний и сомнений, я поневоле задумался о том, не приснилось ли мне все это. Это было так непохоже на правду, что я, измученный ожиданием, не верил уже в то, что сегодня снова встречусь с самой прекрасной девушкой на свете.

Она завлекла меня в самые глубины лесной чащи. Она вела себя как шаловливый ветер ранней весной, который будит все, что спало под бесчувственным снегом. Мне казалось, я знаю, что ей нужно от меня, но до последнего момента, до последнего шага, который был сделан, до тех пор, пока наши губы не скрепил поцелуй, от одной мысли о котором можно умереть, я в это не верил. Она ничего не говорила мне, но дела говорят яснее, чем тысячи слов.

Она была горячей, как огонь, этот огонь поджег меня и если бы он нашел выражение в обычном пламени, которого боятся деревья, то его силы хватило бы на то, чтобы сжечь дотла весь тот лес, который служил нам укрытием. Огонь нашей страсти имел бы силу, которой позавидовали бы все молнии, которые ударяли в землю со дня сотворения мира.

Ее страсть, направленная на меня, не находила утоления. Будь на моем месте глубокое северное море, оно вскипело бы. Оно превратилось бы в облака пара, оставив после себя лишь каменистое дно, да удивленных внезапным превращением бескрайних водных полей в пустыню морских чудовищ. Элизабет, подобно тому, как дикий зверь держит свою добычу, обвивала меня. Она стала единым целым со мной, и это давало мне силу, которой нет даже у моря.

То счастье, которое я испытал в ее объятиях, нельзя передать словами, его нельзя описать или создать для него границы. Я скорее не понял, а ощутил тогда, что человек, испытавший подобное, уже никогда не будет бояться смерти. Те часы, которые мы провели вместе с ней, равняются бесконечному количеству жизней людей, которые не испытали того, что испытал я. Когда ты прожил жизнь, бесконечную, полную бесконечного счастья, тебе уже ничто не страшно. Мне казалось только, что она, хотя и нашла во мне то, что искала, не до конца получила то, что ей было нужно. Она была счастлива в моих объятиях, но я не чувствовал в ней того счастья, которое она дала мне. Я не знал, что ей нужно, не знал, чем еще можно наполнить ее, и лишь надеялся, что я всего лишь не вполне понимаю ее. Я надеялся, что ее счастье так же огромно, как мое, что она так же, как я, прожила вместе со мной бесконечную, полную восторга, жизнь.

Когда ее огонь на время затихал, Элизабет снимала печать молчания со своих прекрасных губ. Она рассказывала мне о драконах, которые живут на болотах и принимают в жертву юных девственниц в обмен на спокойствие местных жителей. «Теперь я не подхожу в жертву дракону», — сказала она мне тогда, когда огонь нашей страсти впервые утих, и мы разомкнули объятия.

Она говорила мне о том, что не всякий может убить дракона, что для этого самому нужно быть немного драконом. Что тот, кто решается на это опасное дело, рискует не только сгореть или быть съеденным заживо. Он сам может стать вместилищем для души чудовища, которая найдет способ утолить свой вечный голод, не пожалев при этом и того, в чьем теле обитает.

Мы виделись с ней так часто, как это было возможно. Она просила меня не следовать за ней, просила не пытаться узнать, кто она. Поэтому каждая наша встреча была для меня как последняя. Она назначала следующий день и час, и я жил лишь ожиданием этой встречи, и меня доводила до безумия мысль о том, что я, возможно, никогда больше не увижу ее.

Я знал, что у нее хватит решимости для того, чтобы навсегда выбросить меня из своей жизни, если я ослушаюсь ее. Та решимость, та сила желания, которая позволила ей превратить нас, случайно встретившихся на лесной тропинке, в самых близких в мире людей, способна, повернутая в иную сторону, сделать нас людьми самыми далекими. Я не пытался расспросить у кого-нибудь о ней, я хранил свою тайну, как просила Элизабет. Я хранил свою тайну даже от самого себя, не позволяя себе думать о нашем будущем, сдерживая свои мысли и направляя их лишь на то, что у нас уже было, и на то, что, возможно, случится при следующей нашей встрече.

Однажды Элизабет рассказала мне о чем-то ужасном, о чем-то таком, что я никак не мог сопоставить с ней. Она говорила о жестокости, которую видела когда-то давно. Говорила о ненависти и лютой злобе, которой она наполняется, когда встречает людей, похожих на тех, что убили ее сестер. Из ее рассказов, отдельные слова которых тонули во мне, одурманенном близостью горячего тела Элизабет, я понял, что она стала свидетелем убийства близких ей людей. Мне кажется, это были две девочки, которые, доживи они до наших дней, были бы такими же прекрасными, как она. Когда она говорила это, из моих глаз текли слезы. Я не мог спокойно принять то, что по чьей-то злой воле мир лишился таких же совершенных Божьих творений, как и моя Элизабет. Но я не верил в то, что все это наполнило ее ненавистью, я не верил в то, что этот ужас проник в нее и прочно обосновался в ее душе.

Она часто говорила об этом. Рассказывала о том, что убийцы тех девочек мертвы, но будь ее воля, она каждый день поднимала бы их из могилы и каждый день обрекала бы их на мучительную казнь. Она говорила, что видела во сне ужасную машину для такой казни. Эта машина имела обличье человека, но состояла не из плоти и крови, а из стали, из которой выковывают лучшие мечи. Эта сталь проявляла себя острыми гранями, шипами, лезвиями, которыми управлял таинственный механизм, скрытый внутри. Механизм напоминал сердце диковинных заграничных часов, которые мало кто видел, но о которых часто говорят. Только управляет он не стрелками, а остриями.