Руфь - Элизабет Гаскелл

— Вы справитесь, как никто другой, миссис Денбай. Я замечал в вас много прекрасных качеств, которых вы, может быть, сами в себе не осознаете.

Если бы он понаблюдал за Руфью в это утро, то заметил бы в ней рассеянность и уныние, не делавшие ей чести как наставнице. Она не могла убедить себя, что имеет право вмешиваться в чужие семейные дела с намерением выявить чьи-нибудь недостатки. Если бы Руфь увидела что-либо дурное в Джемайме, которую искренне любила, она сказала бы ей об этом наедине. В то же время Руфь сомневалась, что имеет право вынимать соринку из чужого глаза, хотя бы и самым нежным образом. Ей нужно было победить саму себя прежде, чем решиться сделать это. Но в просьбе мистера Брэдшоу заключалось нечто отталкивающее для Руфи, и она решила не принимать приглашения, которое поставило бы ее в такое фальшивое положение.

По окончании уроков Руфь вышла в переднюю; завязывая ленты на шляпке, она слушала, что говорили ей на прощание ученицы. Вдруг Руфь увидела Джемайму и поразилась тому, как та внешне переменилась. Большие, некогда блестящие глаза погасли. Лицо потеряло свой обычный цвет, стало тусклым и приобрело желчное выражение. Углы рта были опущены и выдавали горькие думы.

Джемайма подняла глаза и увидела Руфь.

«Как ты прекрасна! — подумала Джемайма. — Какое божественно-спокойное лицо! Что можешь ты знать о земных искушениях? Смерть лишила тебя твоего возлюбленного, но это была блаженная скорбь. Мое же горе точит меня и заставляет презирать и ненавидеть всех и каждого — кроме тебя, разумеется».

Лицо ее смягчилось. Она подошла к Руфи и нежно поцеловала ее. Для Джемаймы было словно облегчением чувствовать близость столь чистой души. Руфь поцеловала ее в ответ и внезапно решила изменить свои намерения не делать того, что хотел от нее мистер Брэдшоу.

По дороге домой Руфь подумала о том, что попробует узнать, какие чувства скрывает Джемайма. И если эти чувства окажутся, как можно было ожидать, болезненно преувеличенными, она использует всю ту мудрость, которую дает истинная любовь, чтобы помочь девушке. Пришла пора кому-нибудь унять бурю в сердце Джемаймы, с каждым днем все больше и больше лишавшемся покоя.

Главная сложность для Джемаймы состояла в том, что она никак не могла разобраться с двумя разными характерами, в разное время приписанные ею мистеру Фарквару. Прежде она считала его человеком с высокими принципами, но избегающим борьбы — что служило причиной ее раздражения. Теперь же все говорило о том, что мистер Фарквар был человек холодный, бесчувственный и расчетливый, который смотрел на нее как всего лишь на возможное приобретение. Эти два мистера Фарквара сталкивались и никак не могли ужиться в ее уме. В состоянии раздражения и предубеждения Джемайма была не способна наблюдать за тем, как он отказывается от своих прежних мнений, чтобы угодить ей. Таким образом, он не мог ее завоевать. Он нравился ей куда больше, когда твердо отстаивал то, что считал правым, и осуждал то, что считал неверным, не позволяя себе ни малейших поблажек. С этой красотой цельности, неподвластной греху, не могло сравниться никакое покаяние. В те дни, когда он так себя вел, он был ее идолом. И тем сильнее она противилась теперь ему в его новой ипостаси.

Что же касается до самого мистера Фарквара, то ему уже все надоело. Ни рассуждения, ни принципы не интересовали его: он просто видел, что Джемайма вовсе не является его идеалом женщины. Он считал, что она несдержанна и необузданна, презирает те жизненные правила, которые были для него священны, и в лучшем случае равнодушна, а в худшем — чувствует к нему отвращение. Несмотря на все это, мистер Фарквар продолжал любить ее и потому решил сделать над собой усилие и отделаться от этого чувства. Он принял решение, но ему не давали покоя разные воспоминания, связанные с Джемаймой. Вот она держится за его руку со всей детской доверчивостью и поднимает голову, чтобы посмотреть ему прямо в лицо своими темными глазками, а затем спрашивает о чем-то таинственном, что интересовало в то время их обоих, а теперь вызывает только споры и несогласия.

Как верно заметил мистер Брэдшоу, мистер Фарквар имел намерение жениться и в таком маленьком городке, как Эклстон, выбор у него был невелик. В отличие от отца Джемаймы, он никогда не говорил, что причина его выбора состоит именно в этом, однако в глубине души тоже так полагал. Как бы то ни было, он принял решение: если в ближайшее время он не заметит в ней перемены к лучшему, то уедет на довольно долгое время из Эклстона, чтобы узнать, не найдется ли в семействах его друзей девушки, более похожей на его идеал, которая смогла бы изгнать из его головы упрямую, своенравную, ужасную Джемайму Брэдшоу.

Через несколько дней после разговора с мистером Брэдшоу Руфь получила ожидаемое ею и пугавшее ее приглашение. Оно касалось только ее. Мистер и мисс Бенсон обрадовались такому вниманию и принялись уговаривать Руфь принять приглашение. Ей же хотелось, чтобы Брэдшоу позвали и Бенсонов. Не считая себя вправе сказать, зачем она идет, — это было бы некрасиво по отношению к Джемайме, — Руфь боялась, что ее благодетели почувствуют себя оскорбленными тем, что их не пригласили. Но опасения ее были напрасны: Бенсоны радовались и гордились оказанным ей вниманием и вовсе не думали о себе.

— Руфь, какое платье ты наденешь сегодня вечером? — спросила мисс Бенсон. — Темно-серое, я полагаю?

— Да, наверное. Я не думала об этом. Да, оно ведь у меня самое лучшее.

— Прекрасно! Тогда я сделаю тебе гофрированный воротник. Ты же знаешь, как хорошо я умею плоить.

Когда Руфь сошла вниз, готовая отправиться в гости, щеки ее покрывал легкий румянец. Она несла в руках шляпу и шаль, зная, что Салли и мисс Бенсон пожелают посмотреть, как она одета.

— Правда, мама красивая? — спросил Леонард с детской гордостью.

— Она выглядит очень опрятно, — ответила мисс Бенсон, державшаяся того мнения, что дети не должны думать и болтать о красоте.

— По-моему, воротничок очень хорош, — заметила Руфь с явным удовольствием.

И действительно, он был очень мил и прекрасно оттенял ее шейку. Волосы Руфи, уже длинные и густые, были приглажены, насколько позволяла их волнистая природа, а сзади заплетены в густую косу. Серое платье выглядело очень простым.

— Ты должна надеть сегодня светлые перчатки, Руфь, — сказала ей мисс Бенсон.

Она сходила наверх и принесла оттуда пару тончайших перчаток из Лимерика, которые хранились у нее в скорлупе грецкого ореха.

— Говорят, будто перчатки делаются из куриной кожи, — заметила Салли, с интересом рассматривая их. — И как это, интересно, они сдирают с куриц кожу?

— Вот еще пара розочек, Руфь, — сказал мистер Бенсон, выходя из сада. — Жаль, что не могу дать вам больше. Я надеялся, что к этому времени расцветет мой куст желтых роз. Однако белые и дамасские розы растут в солнечном углу сада и потому зацвели раньше.

Мисс Бенсон и Леонард, стоя у дверей, смотрели вслед Руфи, пока она не скрылась из виду.

Не успела Руфь дотронуться до звонка у дверей дома Брэдшоу, как Мери и Лиза выбежали к ней навстречу, шумно радуясь:

— А мы видели, как вы шли! Мы вас ждали! Пойдемте гулять в саду до чая! Папа еще не пришел, пожалуйста, пойдемте!

Девочки ухватили ее за руки, и они направились в сад. Он был полон цветов и солнечного света, что составляло резкий контраст с большой комнатой, где обычно собиралось все семейство: комната выходила на северо-восток и, следовательно, не освещалась заходящим солнцем. Это мрачное помещение было обставлено тусклой серо-коричневой мебелью. Там находился массивный четырехугольный обеденный стол, несколько прямых стульев с квадратными сиденьями и корзинки для рукоделий, тоже квадратные. Обои, занавески и ковры были самых мрачных и холодных цветов. Все было и красиво, и в то же время безобразно.

Когда Руфь и девочки вошли, миссис Брэдшоу дремала в своем большом удобном кресле. Джемайма только что оставила шитье и сидела задумавшись, опершись щекой на руку. Увидев Руфь, она оживилась, подошла к ней и поцеловала. Миссис Брэдшоу проснулась.

— А, я думала, это ваш отец вернулся, — сказала она, видимо обрадованная тем, что ошиблась и не была застигнута мужем спящей. — Благодарю вас, миссис Денбай, за то, что посетили нас, — произнесла она тем спокойным голосом, которым постоянно говорила в отсутствие мужа.

Когда мистер Брэдшоу бывал дома, вечное опасение рассердить его чем-нибудь делало ее голос резким и раздражительным. Дети хорошо знали, что мать прощала им в отсутствие отца многое из того, что при нем вызывало сердитые замечания, ведь она очень боялась получить от него выговор из-за шалостей детей. Но тем не менее миссис Брэдшоу относилась к мужу с благоговением и доверчивой любовью, которую он внушал ей, существу слабому, своим твердым и решительным характером. Муж был для нее опорой, и на него она перекладывала все свои обязанности. Миссис Брэдшоу была послушной, нетребовательной женой, и никакие страсти никогда не приводили в ее душе к конфликту супружеского долга и велений сердца. Она горячо любила своих детей, хотя они часто и тревожили ее. Сын был ее любимцем, и его поведение никогда не вызывало разногласий между ней и мужем. Ричард был благоразумен, осторожен и всегда держал язык за зубами. Несмотря на внушенное мужем осознание долга замечать и сообщать ему обо всем, что происходит в доме, миссис Брэдшоу иногда находила возможным закрывать глаза на некоторые непохвальные черты и поступки Ричарда.