Королева пустыни - Джорджина Хауэлл

В доме была еще одна женщина, которая, возможно, обо всем догадывалась. Мари Делэр не могла не заметить повышенного внимания хозяйки к летнему гардеробу. Проводились примерки новых обеденных платьев, перешивались шляпки, доставались полотняные юбки, менялись костюмы прошлого лета, и шились десятки новых белых блузок с вышитыми оторочками: стало модно носить тонкие блузки с ниткой жемчуга внутри, видной сквозь тонкую ткань.

И Дик прибыл в Раунтон на несколько дней в июле 1913 года.

После дневной далекой прогулки, галопа по полям, шумного и радостного обеда, за которым последовали кофе и карты в гостиной, шум голосов стал стихать, гости прощались по одному – по два и брели наверх в свои комнаты. Гертруда и Дик остались одни у огня, разговаривая и глядя друг на друга.

Это была ее мечта: все выглядело так, будто они женаты. Счастье опьяняло ее. Вот сидит человек, которого она любит, родные, которых она любит, в доме, который она любит. Ломались барьер за барьером, но не могло не возникнуть неловкости, невысказанного вопроса о наступающей ночи. Вероятно, Гертруда как-то намеком дала ему знать, где ее комната. Наконец она пошла спать. Распуская волосы, она услышала легкий стук в дверь и открыла ее. Они стояли, Дик обнимал ее, и сердце у нее часто билось, потом с некоторой неловкостью сели на кровать. И разговаривали – полушепотом. Трудно было читать мысли этого всегда мрачного человека, но Гертруда, как обычно, обнаружила, что нет пределов тому, что она может сказать. Она объяснила свои чувства: счастье, что нашла мужчину, которого может любить, – и горе, что он уже женат. Дик прижал ее к себе с нежностью, и они легли. Приютившись в его объятиях, Гертруда сказала ему, что девственна. Его тепло, его внимание и сочувствие были неисчерпаемы, но когда он поцеловал ее и придвинулся ближе, она зажалась, испугалась, прошептала «нет». Дик тут же остановился, сказал, что все это неважно, и слезы подступили к ее глазам. Он утешал ее еще несколько минут и говорил, что ничего не изменилось. Потом тихо вышел.

На следующий день снова полетел пестрый каскад развлечений и к вечеру стих. У Гертруды не было возможности долго с ним говорить, а потом он уехал. Вскоре от Дика пришло письмо с благодарностью, написанное 13 августа, – Гертруда схватила его со стола в холле и убежала наверх, чтобы прочитать в одиночестве.

«Дорогая моя Гертруда!

Я очень, очень рад, что ты пригласила меня в Раунтон. Мне так там понравилось – место, люди, сад, лес, все вообще. Это главные декорации жизни женщины, ставшей моим близким другом, как бы органично ни смотрелась она в необозримом множестве иных декораций. И я слушал, как ты рассказывала мне самые важные вещи, и радовался, что ты можешь со мной говорить свободно. Это то, что я люблю, – открытость, свобода говорить и делать ровно то, что хочешь. Но у тебя, мне кажется, было чувство – естественное при первом открытии дверей, – что это не было оценено как надо. Это не так – я люблю откровенность, и я всегда, еще с самых первых турецких дней хотел быть твоим другом. Теперь я чувствую, что мы будто и в самом деле стали близкими, родными людьми. Я очень многое обрел и хочу сохранить это. Одиночество – почему все мы рождаемся в одиночку, умираем в одиночку, живем на самом деле в одиночку, и это иногда больно – это чушь или проповедь? Мне все равно. Я должен что-то написать, чтобы ты поняла, как я горд этим счастьем – быть твоим другом. Что-то очень значимое, пусть это даже невозможно выложить на бумагу, нежность, моя дорогая, благодарность и восхищение, и доверие, и неудержимое желание видеть тебя как можно больше…

Удачи тебе, сколько ее есть в мире.

Всегда твой,

Р.».

«Удачи тебе, сколько ее есть в мире». Гертруда омертвела от унижения. В какое положение это письмо ее ставит? Она прочла его слова и перечитала их снова, вертя так и этак, чтобы выжать из них весь смысл до последней капли. И попыталась смягчить холодность письма, размышляя над словами «все мы на самом деле живем в одиночку». Это наверняка отсылка к неудовлетворительному состоянию его брака, но ничего нового для нее в этом нет. Гертруда снова воспрянула духом. Дик и правда хочет сказать: «Тебе нечего стыдиться, я понимаю глубину твоих чувств, рад, что ты не была задавлена, будем друзьями»?

Но ей хотелось куда большего, чем дружбы. Ее осенило, что этот интимный вечер в Раунтоне стал для нее откровением, каким для него не был. Дик куда опытнее ее, он сам рассказывал о многочисленных романах с женщинами. Ее личная жизнь была неуспешной. Гертруда слишком глубоко чувствовала и слишком сильно страдала по Генри Кадогану, чтобы легко идти на повторение этих переживаний. Прошло двадцать лет, но тот роман остался в ее жизни самым важным – поэтическая, по сердечному движению помолвка, которая заставила Флоренс и Хью изучить его прошлое и финансы и отвергнуть его – или по крайней мере несколько лет выждать. Потом была его смерть от пневмонии как результат падения в ледяную реку, что не могло не оставить вопросы. В любом возрасте это больно, когда, посвятив себя любимому человеку, должна разорвать эти отношения, а потом узнаешь, что твой любимый погиб таким образом, что остаются мучительные вопросы.

Смерть Кадогана оставила у Гертруды душевную рану: она могла флиртовать, но не допускала серьезного чувства. Она была привлекательна в своей теплоте, энергии и идеальном здоровье, прекрасна, какой умела быть со своими рыжими волосами и изящным сильным телом, но мало кто из мужчин мог пробиться через ее зажатость. Был у нее один особый обожатель, некто Берти Крэкенторп, которого Гертруда сперва отметила как «очень преданного», а потом, с растущим раздражением, сказала о нем: «вечно торчит у меня под рукой и слушает». Вскоре она вообще его от себя отстранила: «Пока его с меня более чем хватит!» Были краткие, но глубоко прочувствованные отношения с Билли Ласселсом, племянником Флоренс, кипевшие на нескольких семейных торжествах. Когда это закончилось и Гертруда повзрослела, она отстраненно проанализировала свои тогдашние чувства: «Как странно сознавать, что этот огонь стал теперь пеплом, и нет больше ни одной искорки, слава небесам! Ни азарта, ни сожалений. Осталась лишь грусть воспоминания, которая иногда побаливает, как ни странно, но она очень, очень далека от того, чтобы требовалось его присутствие». Потом у нее был флирт с обаятельным йоркширцем Уиллом Пизом. Ее наблюдательная единокровная сестра писала: «Гертруда с ним отчаянно флиртует», а Элизабет Робинс, друг семьи, думала, что они заключат помолвку. Но если у Пиза и были такие намерения, Гертруда от них уклонялась. Роман так и остался на стадии нежных подшучиваний.