Игра в четыре руки - Борис Борисович Батыршин

– Георгий Палыч, разрешите вопрос?

– А? – Военрук оторвался от классного журнала. – Чего тебе, спрашивай…

– Можно я друга приведу, Сережку Астахова? От тоже хочет поучиться стрелять.

Жора глянул на меня поверх очков. Вообще-то он их не носит – разве что, как сейчас, когда надо читать в полутемном тире.

– Это, что ли, тот, с которым ты на концерте рубился?

Киваю.

– Вообще-то у меня в плане стоит организация стрелковой секции для седьмых-восьмых классов, – говорит он задумчиво. – Хорошо, приводи, лиха беда начало. Ты как там, закончил с оружием?

Жора торопится – ему надо в больницу, на плановый осмотр. Да, старые раны – это не фигура речи.

– Так точно, тащ майор!

– Ладно, я винтовки тогда отнесу, а ты приберись тут, подмети, мишени собери… – Он кивает на мусорную корзину с бумажками, издырявленными пулями. – А ключ потом оставишь в учительской, на моей полке. Знаешь, где?

Конечно, знаю. Тир – не оружейка, ключ от него вполне можно доверить ученику. Тем более с некоторых пор я хожу у него в доверенных помощниках.

Уже заканчивая наводить порядок, я вдруг поймал себя на мысли. Тир, стрелковая секция – я это все затеял по необходимости или же неосознанно подгоняю свои поступки под книжный сюжет? Там мальчишки, вычислившие пришельцев, тоже ходили в подвальный тир к тренеру, бывшему военному… Н-да, задачка… Надо бы обдумать на досуге. Интересно, что еще способно подкинуть сознание комонса?

23 февраля 1979 года.

Москва, ул. Фестивальная, школа № 159.

Опять день сюрпризов

У нас в школе концерт, посвященный Дню Советской армии. Когда я заявил классной, что намерен принять участие, она посмотрела на меня с нескрываемым подозрением – и успокоилась, только узнав, что на сцене я буду один, с гитарой и в школьной форме. Но все равно сомнения, как мне показалось, остались…

Программы выступлений по классам надо сдавать в школьный комитет комсомола, который и курирует это мероприятие. Что именно я собираюсь петь, они уточнять не стали, удовлетворились вполне политкорректным названием. Зря, между прочим, узнали бы много нового. И не только они.

– Пап, завтра у нас концерт на двадцать третье. Придешь? Суббота же, на работу не идешь…

– Ну, не знаю. А надо?

– Родителей разрешили пригласить. А я там буду петь.

– Ты? Петь? – Отец заинтригован. – И что именно, не секрет?

– Пока секрет. Есть одна песня, про летчиков-интернационалистов.

– Это про Испанию, что ли?

– Почти. Ты приходи, сам и услышишь.

Мое выступление сразу после трио девчонок из девятого «Б». Песня из «Белорусского вокзала». Что ж, вполне душевно вышло. Софья Игнатьевна, наша историчка, воевавшая на Севере, в морской пехоте, украдкой смахивает слезу.

Моя очередь. Выхожу, сажусь на стул, пристраиваю поудобнее гитару (выпросил у Ритули, своей нет), кладу рядом белый, полусферический, с темным светофильтром пилотский шлем. Его я одолжил для выступления у Жоры – он стоит у него в кабинете, на почетном месте, на шкафу. Дал, хотя и удивился. Сказал, что не хочу портить сюрприз, сам все поймет.

Да-да, Георгий Палыч. Эта песня – для вас. Да, есть и директор-танкист, и Софья, но для них найдется кому и спеть, и прочитать стихи. А для вас – нет. Не знают мои одноклассники о вашей войне, не принято у нас о ней… Так что это будет справедливо.

Отец здесь, стоит возле окна, прислонившись к стене. Поймал мой взгляд, помахал рукой. Спасибо, папочка…

Он смотрит на синее небо,

На крестик со снежным хвостом.

Где жизнь – то ли быль, то ли небыль,

Дорогой вела непростой.

Где солнце светило не часто,

Где часто брало на разрыв.

Где было конкретное счастье —

Колес от бетонки отрыв…

Ага, уловил, понял – выпрямился, вытянулся в струнку на стуле, весь обратившись в слух. Ищу отца – у него глаза на лоб лезут от удивления. То ли еще будет…

Затяжкой откроется память,

Как буквы на старом холсте.

И «Су» засверкает над нами

С арабским орлом на хвосте.

Песка раскаленного ветер

Опалит пустынным огнем,

И прямо сквозь сорокалетье

Он вверх по стремянке шагнет…[15]

Теперь – припев. Жора смотрит мимо меня, только уголок рта подергивается…

Не волнуйтесь, товарищи, это летчик мечтающий,

Мастер неунывающий огневого удара.

Его жизнь лучезарная —

Бирюлево-товарное,

Где квартира шикарная, и «Москвич»,

но не старый…

Может, стоило пропустить, не расчесывать мужику лишний раз нервы? Но – из песни слов не выкинешь.

И будет он словом нерусским

Все ручку стараться дожать,

И сквозь пелену перегрузки

Появится хвост «Миража»,

И в линиях стекол прицела

Чужой задымит силуэт.

Но бой вдруг потребует цену

За этот счастливый билет…

Отец серьезен как никогда. Жорин кулак сжался так, что побелели костяшки. В глазах – расчерченное инверсионными следами и дымными трассами «Сайдвиндеров» небо Синая.

И вздрогнет подстреленной птицей

Пробитый осколками «Су»,

И небо с землей закружится,

Совьется в цветную косу.

И в тряске кабины разбитой

Погаснет последний экран,

И ласково девушка Рита

Ему объяснит, что пора…

Да, товарищ майор, я знаю, что такое «речевой информатор РИ-65Б»[16]. Как и вы, и мой отец. Трое во всем актовом зале.

Что было, то было, ребята.

Что сетовать зря на судьбу?

Пусть ею немного помятый,

Зато обогрет и обут.

И как-то стреляет в коленке,

А с виду мужик ничего,

Поскольку хирурги в «Бурденке»

Зашили на совесть его.

…и синее, звонкое небо,

Где вечно летит самолет…

Купить два кефира и хлеба,

И дочка на ужин зовет…

А председатель школьного комитета комсомола уже насторожилась, приняла охотничью стойку. Не понимаешь? Тебе и не надо. А попробуешь потом вякнуть, я на тебя Жору натравлю!

Вечер в кругу семьи. Отец в восторге:

– Где взял такую песню? Только не говори, что сам сочинил, все равно не поверю…

А я и не собираюсь.

– Пел один парень, студент. На сборах. Может, его?

– Сомнительно.