Сын Сумерек и Света - Олег Авраменко

Пенелопа подошла ко мне, опустилась перед моим креслом на корточки и нежно взяла меня за руки.

— Артур, — сказала она. — Неужели нет никаких шансов, что мама, как и ты, уцелела? А сейчас живёт в одном из тех Срединных миров, ничего не помня о своём прошлом.

Я протянул руку и погладил её по волосам. На ощупь они были такие же мягкие и шелковистые, как у Дианы.

— Шанс такой есть, но призрачный, ничтожный, безнадёжный. Лучше не думай о нём. Не внушай себе несбыточных надежд.

— А ты? Ведь ты надеешься, я вижу.

— Да, я надеюсь. Надеюсь вопреки логике и здравому смыслу, я не могу поверить в её смерть. Разум говорит, что она погибла, что надежды нет… но сердце с этим не соглашается.

Пенелопа сочувственно смотрела на меня своими карими глазами, такими похожими на глаза Юноны… Или, может, на мои… А впрочем, без разницы.

— Ах, отец! — прошептала Пенелопа, ласково глядя мне в глаза.

Тем временем отдельные завывания ветра снаружи переросли в непрерывный вой. Деревья шумели листвой, их стволы скрипели и трещали. За окном царила кромешная тьма, как в безлунную, беззвёздную ночь. Ночь в Дневном Пределе сумеречного мира — предшественница грозы и горячего ливня. Напоминание стихии, что она ещё жива, что она только дремлет…

Пенелопа резко выпрямилась.

— Мои пушистики! Совсем забыла о них…

Она выбежала из холла в переднюю. Послышался звук отворяемой двери, в комнату ворвался поток душного, горячего, насыщенного влагой воздуха, а мгновение спустя появилась первая златошёрстая зверушка. Она настороженно глянула на меня и юркнула под диван. За ней последовали её товарки — одни оставались в холле, прячась по углам, другие скрывались в смежных помещениях, а около десятка взбегало по лестнице на второй этаж.

Наконец Пенелопа закрыла дверь и вернулась в холл.

— Пушистики страшно боятся грозы, — объяснила она, вытирая сухим полотенцем лицо и руки.

— Ты называешь их пушистиками? — спросил я.

— Угу… — Пенелопа отложила полотенце, села в своё кресло и погладила по золотой шёрстке одну из зверушек, которая тут же взобралась к ней на колени. — Очень милые и забавные создания. Товарищи моих детских игр.

— Диана называла их просто зверушками.

— Знаю. Пушистиками их прозвала тётя Юнона.

— Часто видишься с ней?

— Довольно часто. Твоя мать одна из немногих, кто не чурается меня. Последний раз она была здесь в конце вчерашней сиесты. Тогда и рассказала, что ты жив. Была очень счастлива… и немного огорчена из-за вашего неудачного разговора. И ещё ты не отвечал на её вызовы.

— Я заблокировал свой Самоцвет, — объяснил я. — Сначала хотел побыть сам, а потом — чтобы никто не мешал мне в пути. А с Юноной действительно получилось нехорошо. Но я не мог иначе — с ней кто-то был… — Мой невысказанный вопрос повис в воздухе.

— Тётя Юнона теперь королева Марса, — сказала Пенелопа. — Три года назад она вышла замуж за короля Валерия Ареса, который ради неё развёлся с прежней женой.

Я тяжело вздохнул. Это вызывало во мне решительный протест. Как и любой сын, я воспринимал мать в качестве своей собственности, ревнуя её даже к отцу и братьям — а что уж говорить о совершенно постороннем, чужом мне человеке…

— Твой брат Брендон тоже не был в восторге от замужества Юноны, — произнесла Пенелопа с сочувственной и немного лукавой улыбкой. — Странный вы народ, мужчины.

Вдруг я вспомнил про Дейдру. Станет ли Пенелопа ревновать, когда узнает о ней? Вряд ли. Ведь, по сути дела, мы с Дианой не были её настоящими родителями. Мы не растили её, не воспитывали, а я вообще ничего не сделал для неё, за исключением того, что дал ей жизнь. По большому счёту, мы с ней чужие друг другу.

Впрочем, последнее утверждение было далеко не бесспорным. Рассудок говорил мне одно, чувства подсказывали совсем другое. Мой ум трезво взвешивал все обстоятельства и делал соответствующие выводы, но сердце моё отвергало цинизм здравого смысла. Девушка, которая сидела передо мной, была моей плотью и кровью, дитём нашей с Дианой любви. Мы любили друг друга беззаветно, и наша дочь выросла такой же прекрасной, как и любовь, что породила её…

— Кстати, — сказал я, отвлекаясь от грустных мыслей, — ты дружишь с близняшками?

— Брендон и Бренда мои лучшие друзья. Они часто гостят у меня, а я — у них.

— Как это? — удивился я. — Ты же говорила, что никогда не была в Солнечном Граде.

— Они там давно не живут. В Царстве Света им было не очень комфортно.

— Почему?

— Из-за всяких сплетен по поводу их отношений.

Сердце моё упало. Я был очень привязан к близняшкам. В детстве они были такими милыми малышами… но слишком уж нежными друг с дружкой…

— О Митра! Неужели?…

— Нет-нет, — поспешила заверить меня Пенелопа. — Всё это глупости. Просто Брендон и Бренда очень близки, дня не могут прожить друг без друга, вот злые языки и наговаривали на них. А Амадис всячески способствовал этому. Они с Брендоном… ну, мягко говоря, не лучшие друзья.

Послышался отдалённый раскат грома.

— Что между ними произошло?

— Это длинная история, — уклончиво ответила Пенелопа. — И очень запутанная… во всяком случае, для меня. Лучше расспроси об этом кого-нибудь другого, кто хорошо разбирается в делах Царства Света.

— Хорошо, — уступил я. — Кстати, Амадиса уже заставили жениться? Или он ещё держится.

Мой старший брат Амадис был убеждённым холостяком. Он менял женщин вместе с постельным бельём и упрямо отказывался связывать себя брачными узами, вопреки всем настойчивым требованиям отца, который хотел, чтобы наследник престола был женатым человеком. Но теперь Амадис король — а положение, как говорится, обязывает.

— Всё-таки заставили, — ответила Пенелопа. — В силу некоторых обстоятельств Амадис не мог проигнорировать волю большинства родственников и подчинился их решению.

— И кто же новая королева Света?

— Рахиль из Дома Израилева, младшая дочь царя Давида Шестого.

От неожиданности я подавился сигаретным дымом. Дети Израиля всегда держались особняком, считая свой Дом единственным истинным Домом, а себя — избранным народом, и вот уже невесть сколько тысячелетий заключали браки сугубо между собой. Я не мог припомнить случая, когда бы член Дома Израилева, нарушивший эту традицию, не подвергся бы остракизму со стороны своих соотечественников. А просить руки израильской принцессы, если ты не еврей, не без оснований считалось самым верным способом нанести глубочайшее оскорбление всему Дому.

— Ну и ну! — сказал я, прокашлявшись. — Что ж это делается на белом свете?… И как Амадису удалось?