Я вернусь через тысячу лет. Книга 2 - Исай Давыдов

— Оружие должно быть в каждой пещере, — напоминаю я. — В каждой!

— Я понял, — кротко отзывается Фор.

Впервые приходится мне осуществлять древнюю ленинскую идею вооружённого народа. Он должен стать непобедимым. Дай-то Бог!

…Когда контейнер опустел, когда тихие ту-пу, как бы придавленные недавним несчастьем, постепенно ушли с вершины холма, Тили положила мне обе ладони на грудь и попросила:

— Пойдём в мою пещеру!

Это никак не входило в мои планы. Сейчас надо в Город — сдать анализы. И на космодром — там Розита… Конечно, полезно и пещеру посмотреть. Но только не сейчас! Всё как обычно: сейчас некогда!

Но ведь и не откажешься — обидятся. И потом уж могут не позвать.

— Зачем в пещеру? — спросил я.

— Хочу тебе что-то показать.

— Может, потом? В другой раз? Я ещё прилечу.

— Нет! В этот! — Она опустилась к моим ногам и обняла их. — Пойдём в мою пещеру!

И Фор снова осел на землю и попросил:

— Пойдём в мою пещеру!

И Виг стал на колени и что-то сказал. Но на нём не было мыслеприёмника. И я мог только догадываться о смысле его слов.

— Пойдёмте! — согласился я и запер дверку вертолёта.

Мы спускались по тропкам и ступенькам совсем недолго — минуты три-четыре. И вот я вхожу в жилище пещерного человека. Не того, который жил десятки тысяч лет назад, а того, который живёт в пещере сегодня, сейчас.

Тут сумрачно, тихо, прохладно и просторно. У дальней стенки я вижу целый склад оружия: копья, палицы, луки, пучки стрел. И среди всего этого геологические молотки и каёлки, которые я подарил Тили. Видно, они воспринимаются тут прежде всего как оружие. Собственно, и Уйлу их так воспринял.

Возле входа — несколько шкур и плоских плит песчаника. Между двумя плитами — следы небольшого костра. Здесь, видимо, готовят пищу в дождь. А в ясную погоду — на балконе. Там и сейчас тлеет костёр.

Возле плит песчаника — завязанная пухлая шкура, явно наполненная водой. А рядом — два белых пластмассовых ведёрка, тоже с водой. Совсем недавно подарил я их Тили. А кажется, сто лет с тех пор прошло… Вёдра покрыты широкими кусками слегка выгнутой серой древесной коры. А я-то искал — чем мне своё ведёрко в палатке покрыть?.. До древесной коры не додумался…

Из центральной «залы» узкие проходы ведут в разные стороны. Там, видимо, индивидуальные спальни. Но туда меня не приглашают. Тили подводит меня к одной из стен и говорит:

— Посмотри.

На стене рисунки. И всё очень странно. Сероватая известняковая поверхность, прилично выглаженная. На ней громадное чёрное пятно. А по этому чёрному пятну — белые процарапанные рисунки. Я вижу среди них вертолёт — с остановившимися, изогнутыми лопастями винта. Это как бы центральный рисунок. Он сразу бросается в глаза. Возле вертолёта — крупный зверь с распушённым, изогнутым вверх хвостом и острыми торчащими треугольником ушами. То ли рысь, то ли пантера. Глаза кошачьи, хищные, беспощадные… Для одного глаза умело использовано естественное углубление в стене. В нём только точка добавлена — зрачок. Глаз глядит как живой. А вся фигура зверя — по сути два треугольника, которые соприкасаются вершинами. На одном треугольнике хвост — вверх, на другом голова — вниз. Просто, лаконично…

Пониже вертолёта — каёлка, геологический молоток, штыковая лопата. Всё в один ряд и совершенно точно. Так сказать, заготовка для натюрморта… Чуть подальше — группа людей, все со спины, впереди — низкорослые, узкоплечие, широкобёдрые и безоружные. Видимо, женщины. Позади — явно мужские широкоплечие фигуры, с копьями и палицами. Одно копьё наставлено в спину женщине.

А над вертолётом — мужчина с волнистыми волосами, как бы подхваченными ветром. И тело закрыто неопределённой одеждой, намеченной волнистыми линиями.

— Это ты, — говорит Тили.

Видимо, одежду мою разглядеть она не успела. Или не запомнила.

— Очень хорошо! — Я улыбаюсь. — А это кто? — И показываю на группу людей.

— Это хуры. — Тили мрачнеет. — Угоняют наших женщин. Я это видела уже два раза.

— Давно ты рисуешь?

— Всю жизнь.

— А где остальное?

— Ещё вот здесь. — Она осторожно поворачивает меня к противоположному участку стены, сильно закопчённому, и я вижу бегущее стадо косуль. Лес тонких изогнутых в беге ног, колючую поросль маленьких рожек, вполне грамотное выдвижение одного контура из-за другого. Как будто знает Тили принцип мультипликации.

А, собственно, почему бы ей этого и не знать, если аналогичные рисунки бегущих животных были когда-то найдены в пещерах эпохи палеолита на территории Франции? Нам в «Малахите» показывали снимки тех всемирно известных рисунков. Право же, они были не лучше этих, сделанных тонкими рукам Тили.

— А ещё есть? — спрашиваю я.

— Всё здесь. Сотру — и опять рисую. Все посмотрят — опять сотру.

— Чем ты рисуешь?

— Вот. — Она нагибается, подаёт мне камень. Кусок твёрдой красной яшмы с острым концом. Значит, где-то поблизости ещё и яшма есть? А в красной яшме нередко прячутся и золото и пирит. Знаю это по Берёзовскому золотому руднику на Урале, возле моего родного города. Сам в детстве рылся в берёзовских отвалах, искал красную яшму. И, вместе с нею, находил пирит.

— Как ты делаешь чёрный фон? — интересуюсь я.

— Вот так! — Тили подбегает к двум плитам песчаника возле входа, опускает между ними кисть руки, двигает её там вверх-вниз и показывает мне чёрную ладонь. Сажа!

Ладонь Тили старательно обтирает о светлый кусок стены и он становится почти чёрным.

— Теперь можно рисовать, — говорит девушка. — Или наоборот. Сначала нарисую, потом потру сажей. Она останется в царапинах.

Входя в пещеру, я допускал, что здесь будет вонять. Но никакой вони нет. По верху пещеры отчётливо тянет свежий ветерок. Видимо, где-то в дальних «комнатах» открыта «форточка» наружу. И значит, у прекрасных этих строителей уже есть представление о вентиляции. И хватает физической закалки, чтобы выдерживать непрерывный сквозняк.

А может, они умеют ещё и закрывать «форточки» подходящими камнями? Умеют же урумту закрывать северные входы…

Из узкого «коридора» выходит женщина среднего возраста и протягивает мне кхет.

— Тулю? — спрашиваю я.

— И, — отвечает женщина.

— Мама, — поясняет Тили.

— Дай нож! — прошу я её. — Не умею откусывать кхет зубами.

Тили снисходительно улыбается, будто сожалеет о слабости моих зубов, вынимает из-за пояса кожаные ножны, из ножен — охотничий нож, подаёт мне.

Я отрезаю верхушку кхета и вынужденно выковыриваю содержимое ножом. Все следят за мной очень внимательно. Может, потому, что такого роскошного ножа никогда не видали. Может, потому, что интересно: как едят сыны неба? Потом пойди-ка объясни им, что ножом есть неприлично!.. Но ведь и с ложкой за голенищем ходить — тоже не очень-то…

Впрочем, что там ложка!.. Читал я когда-то, что «миротворец» Александр Третий за голенищем носил резиновую фляжку с водкой. На любой момент!.. И каким только пьяницам ни доставалась бедная моя Россия!

Выскрести ножом всю сладковатую кашицу из кхета, понятно, не удаётся. Да я к этому и не стремлюсь. Нож вытираю платком и возвращаю Тили. Кожуру кхета кладу к стенке. Мимоходом фиксирую пристальные завистливые взгляды Фора и Вига, направленные на нож. Они буквально глаз от него не отрывают. Вряд ли долго он у Тили удержится…

— Мне пора, — говорю я. — Сыны неба ждут меня.

— Тут твой дом, — отзывается Фор. — Когда захочешь.

Выходя из пещеры, я обнаруживаю на площадке перед нею целую мастерскую, подобную той, что развёрнута в селении купов оружейником Биром: крупный гранитный валун и два «сидения» возле него — из тех же плит песчаника. А вокруг них — кучки кремнёвых осколков и необработанных кремней, недоделанные наконечники стрел и копий, изогнутые костяные «кинжалы» из коротких оленьих рогов. Таких «кинжалов» не видел я ни в мастерской Бира, ни в руках купов.

Сюда бы тоже слесарный верстачок доставить!.. С набором инструментов… Здесь бы поняли, что к чему…

Проводить меня идут все, кроме Тулю, и возле вертолёта Тили приглашает:

— Приходи ещё! Я всегда жду тебя.

— Приду! — обещаю я. — Берегите эти дуги! — Я показываю на мыслеприёмник. — Они ещё понадобятся.

Я открываю дверку машины, закидываю в неё пустой контейнер и решаю не трогать, не открывать контейнер с аккумуляторами от «Контура». На материке он не нужен — аккумуляторы наполовину сели. Мне они тоже пока ни к чему. Пусть подождут.

Через две минуты я уже в воздухе. А Фор и его семья стоят на холме, пока я не теряю их из виду.

42. Что может быть прекрасней уходящей любви?

День пролетел как одно мгновенье, впереди был вечер, а на Материке — про себя я впервые назвал его Центральным! — вечер уже наступил. Утих ли шторм на море?