Третий Георг - Виктория Холт

– Значит, вы покидаете правительство, мистер Фокс, – неодобрительно промолвил король.

– Ваше Величество, мое здоровье ухудшилось, и я не в состоянии исполнять свои обязанности на том высоком посту, на который Ваше Величество были столь любезны возвести меня.

Георг почувствовал, что его мутит от раздражения и разочарования. Счастливчик мистер Фокс! Ему достаточно подать в отставку, чтобы выпутаться из трудной ситуации, да еще получить за это титул.

А им ничего не оставалось делать, как позволить ему уйти.

Девятнадцатого апреля король открыл парламент, а четырьмя днями спустя появился сорок пятый номер «Норт Бритона».

В этом номере газеты Уилкис называл Хьюбертсбергский мир, последовавший за Парижским мирным договором, как «самый беспримерный случай министерской наглости, которую когда-либо пытались навязать роду человеческому».

Георг прочел газету – а теперь ее с беспокойством изучали все, желая убедиться, что не выставлены там на посмешище, – и обнаружил, что Уилкис в своей статье задел лично его.

«Выступление короля в парламенте, – писал Уилкис, – всегда рассматривалось законодателями и общественностью, как отголосок речей небезызвестного вам министра.»

Уилкис словно пытался сделать вид, что у него вовсе нет намерений критиковать короля и что вину за все он возлагает на Джоржа Гренвила.

«Все друзья нашей страны, – продолжал он, – должны сокрушаться по поводу того, что короля, обладавшего столь многими замечательными и миролюбивыми качествами, которого искренне уважает вся Англия, могли заставить поддержать своим священным именем самые одиозные меры и сделать не имеющие никакого оправдания публичные заявления с трона, прославленного совей честностью, честью и незапятнанной добродетелью.»

Георга, прочитавшего эти строки, нисколько не обманули скрытые уверения в лояльности. Это была насмешка над ним, предполагавшая, что он, в лучшем случае, являлся марионеткой.

Георг и без того страдал от частых приступов головной боли, и фразы из статьи застряли у него в мозгу, не давая покоя. Он был готов бежать куда угодно. Он устал от своей власти. Если бы только он мог, подобно мистеру Фоксу, уйти от дел и наслаждаться обществом своей жены! Но он король и не может и мечтать об отставке!

Попросил аудиенции Джордж Гренвил. Он вошел, сжимая в руке «Норт Бритон». Было заметно, что он также взбешен, как и король.

– Ваше Величество, это нельзя оставлять безнаказанным.

– Я тоже так думаю, – согласился король. – Мы подверглись оскорблениям, но что мы сможем предпринять?

– Можно послать номер «Норт Бритона» в Совет юристов королевства. По моему мнению, это клевета, подстрекающая к мятежу.

– Поступайте, как считаете нужным, – сказал король, – Уже давно пора поставить на место этого Уилкиса.

Государственные секретари лорд Галифакс и граф Эгремонт давно были готовы выдать ордер, которого потребовал Гренвил. Этот документ давал право на проведение строгого и тщательного обыска в редакции бунтарской и изменческой газеты «Норт Бритон», а также на арест авторов клеветнических статей.

Как-то ночью к Уилкису домой прибыл секретарь лорда Галифакса и зачитал ему ордер на арест, но Уилкис заметил, что в ордере отсутствует его имя и потому этот документ не имеет юридической силы. Уилкис так убедительно доказывал это, что секретарь ретировался, но на следующее утро он вновь появился в редакции «Норт Бритон».

Уилкис спорил с ним, когда вошел Чарлз Черчилль. Глядя Черчиллю прямо в глаза, Уилкис произнес: «Добрый день, мистер Томпсон. Как поживает миссис Томпсон? Дает ли она как обычно обеды в вашем загородном доме?»

Черчилль сразу же смекнул, что произошло нечто из ряда вон выходящее и Уилкис предупреждает его, а потому ответил: «Миссис Томпсон пребывает в добром здравии, сэр. Я просто зашел справиться о вашем здоровье перед тем, как последовать за ней в деревню.»

Получив от Уилкиса наилучшие пожелания для миссис Томпсон, Черчилль исчез и сразу же скрылся из города, дабы избежать ареста.

Все доводы Уилкиса были отменены, и его, протестующего, выкрикивающего, что он привлечет всех к суду за нарушение закона, арестовали.

В Лондоне начались беспорядки. Арестован Уилкис. Это – угроза свободе личности; в опасности свобода слова, ведь Уилкис – защитник свободы.

Бьют нанял Хогарта, чтобы тот нарисовал карикатуры на Уилкиса, изобразив его еще уродливей, чем он был на самом деле. Эти рисунки расклеивали по всему городу.

Черчилль, находившийся в нескольких десятках миль от города, сумел отплатить им злыми памфлетами и куплетами на Бьюта и его сторонников. Он разъяснял людям, что Хогарт подрядился к Бьюту, что этот художник работает на тех, кто платит больше, и потому его мнение ничего не стоит.

В мае, когда Уилкиса привлекли к суду, он, как член парламента, потребовал депутатской неприкосновенности. И когда главный судья Пратт освободил его, то это явилось одним из крупнейших поражений правительства.

С надменным и дерзким видом Уилкис вернулся в свою редакцию. Теперь он собрался объявить своим противникам войну, и первым его шагом явилась подача искового заявления в суд на тех, кто способствовал его аресту.

Город затаил дыхание от предвкушения развлечения и ждал, что же последует дальше. Презрительные насмешки над лордом Бьютом стали еще оскорбительнее, чем прежде; короля часто встречали враждебным молчанием. А Уилкис сделался защитником свободы и народным героем.

Все это трудное лето Георг, по мере возможности, спасался в Ричмонде, но в середине августа Шарлотте пора было возвращаться в Сент-Джеймс, чтобы подготовиться к рождению ребенка.

Шарлотта регулярно брала уроки английского языка и добилась значительных успехов. Акцент у нее был явно немецким, но она без особого труда стала понимать окружающих, хотя теперь у нее редко возникала такая необходимость. Нельзя сказать чтобы ее совсем лишили круга общения. При ней остались обслуживающие ее фрейлины, но Швелленбург самовольно, несмотря на сделанное ей предупреждение, поставила себя главной над ними, и как они не старались, не смогли сместить ее с должности, которую она выбрала себе сама.

Шарлотта хорошо понимала, что ее сознательно ограничили в общении, но ведь большую часть времени, проведенного ею в Англии, она была беременна.

Порой до нее долетали обрывки разговоров. Она узнала, что Элизабет Чадлей, эта самоуверенная до наглости фрейлина, была любовницей герцога Кингстона, что весьма удивило ее, поскольку герцог произвел на нее впечатление человека ученого, к тому же он был намного старше Элизабет и вряд ли принадлежал к той категории мужчин, которых предпочитала эта дама. Но, возможно, ее привлек титул герцога, хотя какая ей была от этого польза, коль скоро он не женился на ней.