Москит. Том II - Павел Николаевич Корнев

Отто Риттер прищёлкнул пальцами, и ближайший к нам пехотинец ухватил за плечо Юру, дёрнул его к себе и повалил на землю. Я дёрнулся следом, и тут же от удара по затылку клацнули зубы, из глаз полетели искры. На ногах удержаться не удалось, встать с колен — тоже, обратно в строй меня вернули ухватившие под руки соседи. Приклад рассёк кожу, по шее и спине потекла горячая струйка крови, в голове — один только звон.

— Давай! — потребовал господин Риттер, и нихонский пехотинец сунул избежавшему казни парню свою винтовку.

Тот потянулся к рукояти затвора, но после резкого окрика вцепился одной рукой в шейку приклада, а другой в цевьё, шагнул вперёд и ткнул начавшего подниматься с земли Юру штыком. Остриё соскользнуло по рёбрам, мой товарищ охнул от боли, и тут же последовал новый удар. И ещё, и ещё, и ещё! Чуть ли не вслепую, а потому неточно, но часто, очень часто…

Паренёк колол и колол, не останавливался до тех пор, пока у него не вырвали винтовку и не оттащили от уже безжизненного тела. Господин Риттер передал её седоусому надсмотрщику, и тот подошёл к следующему пленному, ударил сильно и точно, будто свинью заколол, ещё и штык в ране провернул, чтобы уж наверняка. Нихонцы расступились, казнённый повалился ничком, не вздрогнул даже, так и замер на земле.

Да что ж это такое творится? Что вы за твари-то такие?!

Из-за прикушенной щеки рот наполнился кровью, и пока я отплёвывался, сумел худо-бедно обуздать эмоции и взять себя в руки, промолчал, принялся во все глаза следить за происходящим. Запоминать.

Винтовку передали долговязому парню из подошедшей к нам группы военнопленных, и тот замялся, заколебался, не желая пятнать руки убийством. Отказался. Уговаривать его не стали, молодчик с закатанными рукавами вытянул из кобуры пистолет и выстрелил в затылок. А винтовка перешла следующему.

Меня затрясло, навалилось ощущения полнейшего бессилия, подкатила к горлу тошнота. И всё это от одного-единственного вопроса: «а что, если бы пятым оказался я?!».

Вот что тогда, а?

Принял бы свою участь как должное или согласился спастись за счёт жизни товарища?

Оправдание бы легко нашлось: я ведь оператор! Я больше пользы родине принести способен! Много-много больше! Моя жизнь несравненно ценнее! Разве нет?

А что кровью повяжут — так не беда, выкручусь, сбегу, раскрою планы противника, покаюсь. Простят или нет — не так важно. Главное, буду жить. Жить!

Меня принялась колотить нервная дрожь, и поддерживавшие под руки соседи усилили хватку, перестарались даже. Вот боль и помогла успокоиться, начать мыслить рационально и ясно.

Никакой господин Риттер не чиновник Лиги Наций, а если и чиновник, это лишь прикрытие для совершенно иной деятельности. Вербовщик. Он точно вербовщик. И едва ли привлекает военнопленных к сотрудничеству с нихонским оккупационным корпусом, скорее уж работает на разведку одного из наших западных соседей.

А Оксон то, Средин, Айла или Танилия — значения не имеет, главное сейчас все эти рожи запомнить, а ещё имена и фамилии, особые приметы. Того выродка, что Юру заколол, зовут Василий Кутёнок, а седоусый надсмотрщик — Захар Кормич, это я знал точно. Надо разузнать и насчёт остальных. Непременно надо.

Пока наблюдал за продолжением казни, старался не упустить ни единой детали. Запомнить всё и всех. Потом ренегаты ушли, а нам приказали избавиться от тел. Под захоронение была приспособлена одна из силосных ям, и запах мертвечины там едва не сбивал с ног. Когда мы с соседом по строю скинули вниз тело Юры, я проследил за ним взглядом и сразу отвернулся, задавил тошноту. Помимо мертвецов в форме хватало внизу и покойников в штатском — мужчин и женщин. Не иначе там нашли свой последний приют работники фермы.

Прощай, Юра. Прощай! Наверное, стоило внимательней слушать тебя, а так не помню даже, откуда ты и где осталась семья. Пропускал мимо ушей всё, что не казалось важным, и вот оно как вышло…

Моего напарника согнул приступ рвоты, я ухватил его за плечо и потянул прочь. Мог бы и не спешить: в назидание обитателям других коровников нас оставили стоять на солнцепёке без воды и обеда. Время от времени кому-нибудь становилось плохо, и тогда соседям приходилось поднимать бедолагу и возвращать его в строй.

Ничего! Постоим. Выдержим…

Самолёт прилетел уже под вечер. Мы так и стояли неподалёку от одной из караульных вышек, пригляд за нами ослаб, кто-то в строю даже начал переговариваться, а кому-то сил хватало лишь на то, чтобы не падать от усталости. Сам я времени попусту не терял, погрузился в лёгкий транс и задействовал ясновидение для выявления всех изгибов своего центрального энергетического канала, протянувшегося от правого виска и до паховой складки.

Изнуряющая жара подействовала на сознание сродни лёгкому отупляющему наркотику, наверное, лишь эта оторванность от реальности и натолкнула на мысль, что канал представляет собой не кривую в пределах одной плоскости и даже не жгут с началом и концом, а скорее схож с жаберной щелью. Он вдруг представился мне многомерным разрезом, чья предельно запутанная бессчётными искажениями проекция и являлась центральным энергетическим узлом — изначальным и крупнейшим из всех; остальные были его отражениями и не более того. Именно поэтому смещение и последовавший за этим спазм вызвали блокировку входящего канала!

Жаль только я и понятия не имел, как распорядиться этим знанием. Да и разобраться в мешанине внутренней энергетики не смог, не получилось даже понять, стало её нынешнее состояние следствием спазма или именно оно и послужило его причиной. Тут было о чём подумать. И в первую очередь стоило поразмыслить о том, как нормализовать ситуацию. Увы, сколько ни ломал я голову, так и не сумел найти способ воздействия непосредственно на энергетический канал. Приспособить для этого технику маскировки не получалось, хоть тресни.

Впрочем, изучение внутренней энергетики занимало меня лишь до тех пор, пока в лагерь не пожаловали прилетевшие на самолёте нихонцы. Встречать их вышел тот самый офицер, что отдал распоряжение о казни, — очевидно, здешний комендант. После недолгого разговора он подвёл трёх худощавых мужчин в табачного оттенка военной форме с тёмно-зелёными петлицами к нашему строю, а когда тех заинтересовали пятна свежей крови, явно ответил что-то не то, поскольку самый возрастной из вновь прибывших, поднял крик. Распекал он коменданта долго и со вкусом, часто повторялся, и я, к своему немалому удивлению, кое-какие обрывки фраз даже понял.

«Брёвна»,