Меч на ладонях - Андрей Муравьев

Костя честно признался:

– У них свои боги, моя госпожа.

– Вот, – удовлетворенно заключила императрица. – А все знают что если умеешь читать, но не веруешь в Господа нашего, то ждет тебя то, что пожинают распявшие Христа габреи, которым нет пристанища нигде в мире на весь их век.

Малышев мог бы возразить, сославшись на Венецию, Геную и Пизу, но благоразумно промолчал. Адельгейда между тем продолжала развенчивать Костино представление о мире и народах, его населяющих.

– Какие такие здания они могут соорудить, если самые величественные из зданий – это соборы, посвященные Господу нашему? Без веры в Него разве можно сотворить что достойное? А раз у них нет веры, то и здания их – швах, ерунда, не заслуживающая нашего внимания. Что же до врачевания, – она решила не использовать слабо знакомый термин «медицина», – то ежели Бог отмерил тебе мало, то столько ты и проживешь, а пытаться украсть что-то у судьбы – это язычество и колдовство.

– Разве что крови немного дурной спустить[100], – немного поколебавшись, добавила Иоланта, на что императрица после недолгого колебания согласно кивнула.

Костя только развел руками, признавая поражение в споре с прекраснейшей августейшей особой. Та гордо обвела зал победным взором. Фрейлины, из-за незнания языка упустившие суть спора, только хлопали глазами. Одна старая карга, баронесса фон Аушвиц, согласно шамкала беззубым ртом. Иоланта потупила взор и старательно делала вид, что полностью занята вышиванием. Адельгейда легонько вздохнула и кивнула Малышеву. Мол, плети дальше.

– А на самом краю земли, там, где плещутся волны океана, живут народы, которые не знают правителей. Зима там – холодная и длинная, лето – короткое и нежаркое. Земля успевает отмерзнуть только на глубину лопаты.

– Как же они живут там? Чем питаются? – В вопросах рассказчику наконец-то появилась заинтересованность.

– Летом живут они в юртах из звериных шкур, похожих на те, что используют кочевники половцы. А зимой рубят замерзшее море и строят себе дома изо льда, в которых палят костры из помета своих оленей, которых у них видимо-невидимо. Ловят рыбу и разводят оленей – тем и живут.

– А не мерзнут? В домах изо льда-то, – задала очередной вопрос начинавшая поджимать губы императрица.

Костя, не почувствовав подвоха, ответил:

– Нет, ваше величество. Они мажут лица жиром, никогда не снимают одежды и привыкли к холоду.

Адельгейда усмехнулась:

– Знаю я твоих замороженных, скальд. Эти народы живут на берегах Эстланда и за Холодным морем. К ним часто новгородцы на мен ездят, мед и холсты на шкуры менять.

Дочь Всеволода Старого вздохнула и подвела итог:

– Враль ты, скальд, враль и баечник. – Она еще раз вздохнула. – Но делать нечего. Если уж ты только сказки рассказывать горазд, которые я уже слышала, то хоть песни спой, что мне неведомы.

Малышев пожал плечами, согласно кивнул и взялся за хитарьеру.

По залу прокатился очередной струнный перебор.

На следующий день к обедне в замок вернулись с охоты германский император со свитой. Вместе со всеми приехал и стонущий и охающий Улугбек Карлович.

Генрих, оценивший состояние своего сказителя, разрешил последнему не присутствовать на обеде, который должен был начинаться через час после прибытия в замок.

Улугбек поблагодарил государя и, широко расставляя ноги, поплелся в комнатушку, выделенную заезжим полоцким гостям.

Захара не было. Молодой красноармеец, у которого кровь бурлила, использовал все свободное время, чтобы изучать замок и город. По утрам он возвращался слегка помятый, но довольный, как кот, объевшийся сметаной. Уроки с пышной Грэтхен пошли впрок: в путешествиях по Магдебургу, которые он предпринимал все чаще, Пригодько уже не нужна была помощь переводчиков. На бытовом уровне он вполне сносно изъяснялся с приказчиками в лавках и виночерпиями в харчевнях.

Горового также не было. Казак переживал вторую молодость, с азартом участвуя в тренировках замкового гарнизона, перенимая особенности боя в пешем строю при рыцарских атаках. К его радости, седоусые ветераны, проводившие учения, пригласили лихо управлявшегося с саблей иностранца на ристалище, где молодые оруженосцы и просто рыцарские сыновья постигали военную премудрость. Горового пригласили для смеха, ведь все знали, что северяне бесполезны в конной лаве. А уж навыки действий с длинным копьем или рубки на скаку с замаха – это для них как греческая грамота. К посрамлению местных, подъесаул с первой же попытки взял на копье мишенный щит и увернулся от ответного удара манекена. Когда же он на спор поднял на скаку копьем обруч с земли, то сам капитан замковой стражи рыцарь Конрад Гопперхильд соблаговолил похвалить иностранца. Теперь казак учил молодежь на ристалище древней казацкой забаве с рубкой лозы на скаку. У немцев получалось неплохо. Страдающему археологу встретился Малышев. Скальд императрицы вчера перестарался и ныне залечивал горло сырыми яйцами и теплым пивом, к вящему неудовольствию августейшей повелительницы и ее миловидной воспитанницы.

– Ну, как охота? – приветственно просипел Костя, подымаясь с лежанки, на которой коротал время до обеда.

Улугбек только отмахнулся:

– Что за охота – дурость одна. – Он неловко присел, охнул, схватился за спину и тут же лег на вторую лежанку, перевернувшись на живот. – Только вон весь зад себе сбил, пока по буеракам скакали.

Костя повел носом. За длительное путешествие они изрядно пропотели и, ввиду отсутствия гигиенических средств, попахивали все. По местным меркам, это был признак мужественности, но «полочане» при первой же возможности старались привести себя в порядок, простирнуть одежонку, поменять носки или портянки, помыться. Сейчас же к густому аромату мужского тела в небольшой комнатке добавился стойкий запах конского пота – дышать становилось практически невозможно.

– Так… Ты тут полежи, отдохни немножко, а я какой-нибудь чан попробую найти, а то амбре такое, что, думаю, блохи сдохнут… А куда ж мы без них? – промямлил Костя, подымаясь с уютной лежанки. Вчера они втроем перетряхнули все матрацы, заменили сено, постирали и высушили суровый холст, в который сено и запаковывалось. Сейчас тюфячок казался родным и очень удобным, а в комнате до прибытия Улугбека витал, кроме запаха немытых мужских тел, легкий аромат луговых трав.

Сомохов кивнул. После обратного пути он чувствовал себя совсем худо. Сказывались и ночная прогулка, и похмелье, не залеченное традиционным способом.

– Константин Павлович, вы еще мне где кувшинчик пивца захватите, если будет такая возможность, – вяло прохрипел ученый.

Малышев отправился на поиски.

К вечеру водные процедуры были закончены. Горячей воды хватило на всех.

Когда свежие, одетые в чистое русичи уселись в своей каморке у стола, Сомохов решился рассказать товарищам о том, что он видел во время ночевки в замке Гаубвиц.

Его повествование вызвало неоднозначную реакцию. Малышев высказался в том смысле, что императору видней, чем заниматься и кому поклоняться. Захар Генриха осуждал, но тоже был против каких бы то ни было действий. Только Горовой сплюнул и заявил, что с христопродавцем он и в сортире на соседнее очко не сядет.

Улугбек подвел черту под своим рассказом:

– Все дело в том, что нынче на Пасху в Пьяченце начинается церковный собор, на котором Адельгейда должна высказаться о богопротивных и сатанистских увлечениях своего супруга.

– Так он же вроде не сатане поклонялся, – неуверенно возразил Костя.

– Для местных теологов Иштар ли, Инанна ли, осел ли или телец золотой – суть есть одно и то же, – резонно заметил ученый, проводивший диспут, лежа на животе. – Сатанинское отродье и еретизм. По-хорошему, это действительно ересь. А то, что для поклонения выбрали не персонажа библейских легенд, а халдейскую богиню, неважно.

– Но императрица-то здесь, – уверенно вывел контраргумент Малышев. – И бежать вроде никуда не собирается. Может, и вырвет супругу пару волосин вечером из макушки, но уж точно на развод подавать не будет.

– Тем более что разводы пока еще не легитимны, – подтвердил Сомохов.

Горовой и Пригодько, слушавшие этот диалог молча, переглянулись. Казак замялся, но решил вставить свое мнение:

– Я… энта, сильно сумневаюся, что тут одни дьявольские поскребыши. – Казак подбирал слова. – Тут Пасха через неделю, так мне на кухне казали, шоб болей я мяса не пытау, да самой нядели[101].

Дальше развить тему гастрономии и приверженности обитателей замка чернокнижию и дьяволопоклонению им не дали.

В дверь постучали, и запыхавшийся слуга сказал, чтобы господа жонглеры изволили идти в залу, потому как их величества боятся заскучать.

Энцо Валиаджи нервно расхаживал по комнате. Равула в одежде слуги скромно стоял у входа. Угрюмый капилар в своем коричневом балахоне невозмутимо сидел за столом у окна и лениво жевал утиное крылышко.