Поцелуй Фемиды - Александр Белов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Послав в адрес судьи выразительный взгляд, государственный обвинитель Константинов немедленно заявил:
Возражаю. Прошу суд отклонить ходатайство защиты. В ходе следствия госпожа Донахью уже давала показания. Они имеются в материалах суда и ничего нового добавить к рассматриваемому делу не могут.
В рядах публики возник тихий шум. Софит телевизионщиков, как в гестапо, был направлен прямо в лицо Чусову, туда же развернулась телекамера. Судья чувствовал себя отвратительно: волосы на висках и затылке слиплись от пота, а судейская мантия, которую он про себя именовал «чехлом для танка» делала его похожим на стог сена, укрытый от дождя… Пауза затянулась, казалось, до бесконечности.
Возражение отклонено, — прозвучал наконец в притихшем зале знаменитый судейский бас. И секундой позже, уже в адрес защиты: — Вызывайте своего свидетеля.
По залу, снова пронесся едва уловимый вздох, и стройная, как Кондолиза Райз, американка двинулась по проходу, лавируя на своих высоченных каблуках между стоящими людьми и нагромождением телевизионных штативов.
К операциям, которые вменяются в вину подсудимому, не следует относиться с позиций одного лишь отрицания, либо всемерного одобрения, — сказала американка, обращаясь к судье. — Их надо рассматривать одновременно в нескольких аспектах. Моя задача предложить суду экономическую и юридическую оценку действий руководителя «Красносибмета». И показать, что эмоции могут быть легко нейтрализованы аргументами несложного экономического анализа…
Судья Чусов старался не смотреть в ту сторону, где сидел прокурор и уж тем более не встречаться взглядом с господином Зориным. Боль в левой части груди поднималась, подступала к горлу. В голове, ставшей невыносимо тяжелой, билась единственная мысль: выступления сторон заканчиваются, через несколько минут наступит его черед. Но прежде, чем зачитать приговор, необходимо сделать выбор, какой Из двух монологов имеет право на существование… Неконтролируемый страх накатил на Андрея Ивановича. Может быть, это страх смерти? Лечащий врач предупреждал его, что перед началом сердечного приступа для больного характерно ощущение ужаса.
Голоса выступающих доносились будто сквозь толстый слой ваты. Государственный обвинитель Константинов изощрялся в красноречии, призывая суд вспомнить о врачах и учителях, месяцами не получающих зарплату, о пенсионерах, влачащих нищенское существование из-за нехватки денег в бюджете… Защитник обвиняемого столь же страстно призывал судить, в таком случае, членов Государственной Думы и президента, принявших и подписавших несовершенные законы, но никак не человека, который эти законы исполнял…
Заключительное слово подсудимого было коротким и начиналось словами:
— В уголовном деле нет ни одного доказательства моей виновности, но это, к сожалению, непринципиально… — Белов иронично улыбнулся, сделал паузу по Станиславскому и продолжал: — Дело «Красносибмета», носит откровенно заказной характер, это не конфликт государства с бизнесом, как пытается кое-кто доказать. Это нападение одного бизнеса, за которым стоят чиновники, на другой…
Почуявшая сенсацию Троегудова принялась лихорадочно чиркать в своем блокноте золотым пером, записывая за Беловым самые «вкусные» его выражения: «нелюбовь власти лично ко мне», «спущенные с цепи бюрократы». Ну и, разумеется, заключительную фразу:
— Репрессивные методы в политике, передел собственности силовыми методами в групповых интересах и задача построения современной экономики — несовместимы с представлениями о России как цивилизованной стране!
Наступила очередь судье Чусову идти на голгофу. Но он не стал этого делать. Подобно осужденному на казнь, он ухватился за последнюю возможность отсрочки. А именно: тяжело поднялся и объявил, что суд удаляется для вынесения приговора.
Крошечная комнатка, в которой сегодня судье предстояло совещаться исключительно с собственной совестью, показалась ему спасительным оазисом в пустыне. Никто не посмеет нарушить его одиночества, и телефона здесь не было по определению: решение суда должно быть беспристрастным.
Чусов первым делом рванул на себя заклеенную на зиму форточку. Чистый прохладный воздух хлынул в комнату, смешиваясь теплым, поднимавшимся от батареи отопления. Стало немного легче. Андрей Иванович собрался было достать браслет портативного тонометра, с которым никогда не расставался, но передумал: он и так знал, что кровяное давление уже зашкалило за двести. Он положил под язык таблетку нитросорбита и рухнул в кресло. Через минуту протянул руку к портфелю, наугад вынул один из заготовленных вариантов вердикта. Это был обвинительный приговор.
— Можно? — в комнату просунулась женская голова с барашком перманентной завивки на макушке. Этот барашек, непременное украшение его коллеги, секретаря суда, всегда раздражал Андрея Ивановича: он отдавал предпочтение дамской под названием «пряменько и за ушки».
— Нельзя! — рявкнул Чусов. — Нельзя беспокоить судью, когда он…
Председатель комитета государственной думы по законности. Господин Удодов! — совершенно игнорируя запрет, скороговоркой прощебетала секретарь и протянула судье мобильник.
— Андрей Иваныч, дорогой, — раздался из трубки запредельно наглый голос депутата Удодова. — Чем порадуешь? Надеюсь, правосудие восторжествовало, и преступник понесет заслуженное наказание?
Кровь бросилась Чусову в голову.
— Да как вы смеете на меня давить! — крикнул он в телефон и закашлялся, оттого что нечаянно подавился еще не рассосавшейся под языком таблеткой. Через несколько секунд он продолжил в том же духе: — Как ты смеешь, законотворец херов, указывать судье, какое решение принимать? Ты сам-то законы читал, лохотронщик? Еще один такой звонок, и я привлеку тебя к ответственности!
Он бросил под ноги злополучный мобильник, чтобы растоптать его вместе с отвратительным голосом депутата Удодова, но не смог этого сделать. Страшная боль согнула Андрея Иванович пополам и повалила на пол. Слава богу, что телефон уцелел: с его помощью была вызвана бригада «Скорой помощи».
Чаши весов Фемиды застыли в положении неустойчивого равновесия…
XXXVПосле того достопамятного судебного заседания, которое должно было быть заключительным, Белов вернулся в камеру и без сил рухнул на шконку. Он был готов к любому решению, но только не к такому повороту событий, когда судья вместо вынесения приговора с ветерком отбывает на «скорой» в реанимацию.
Однако «коллеги» не дали Саше перевести дух, они жаждали узнать подробности. Рассказывать в деталях не было сил, но и вообще ничего не сообщить тоже было бы негуманно.
— Судья заболел, — коротко пояснил герой дня. — Вынесение приговора отложили на неделю.
— Слышь, Белый, а ты как чувствуешь, что тебе светит? Зона или воля? — спросил любопытный Дуба.
— А в том-то и подстава, что никак не чувствую. Я так понимаю, что у судьи оттого и сердце лопнуло, что не знал как поступить — по закону или по понятиям.
— Ну что, блатной, твой судья?
— Пока не знаю… — Саша, настигнутый внезапной догадкой, сел на шконке в позе индийского йога: — Короче, братва, вы меня знаете, я в завязке, давно никакого криминала за мной нет. А на этом суде снова почувствовал, будто нахожусь на стрелке. Пахан, то бишь государство, наезжает. Я в несознанке. Судья рамсы разводит…
— Ну и че, какие могут быть проблемы? У них для этого Кодекс написан, — удивился Дуба.
Его наивность вызвала у сокамерников ядовитые смешки.
— Открою кодекс на любой странице, и не могу — читаю до конца, — пропел Грот голосом Высоцкого.
Вот про это все и говорили, что мол, есть буква закона, и с точки зрения этой буквы я получаюсь прав, и отнимать у меня ничего нельзя. А обвинитель возражал, что буква сама по себе кривая, и что кроме нее есть еще и дух закона. Этот дух я, стало быть, нарушил…
— И должен типа отдать им все свои бабки в общак! — догадался сметливый Мориарти.
— Добро бы если в общак, — махнул рукой Белов. — С этим я, может быть, и согласился бы. Но, скорее всего, несколько шустрых пацанов собираются между собой мою долю тупо поделить.
— Нет, ну это беспредел, однозначно, — подал голос Гоблин. — Кто у них там смотрящий? Выходит, Батин, что ли?
— А Госдума, получается, сходняк! — снова вставил Мориарти.
Все замолчали, переваривая полученную общими усилиями информацию. После чего Грот подвел итог дискуссии:
— Короче, Белый, я был прав. С живого с тебя не слезут. Надо делать ноги…
Вскоре дверь камеры с лязгом отворилась, и в дверном проеме появилась Анюта Цой. Ее восточного кроя губы были густо накрашены ярко- малиновой помадой. Трудно сказать, что произвело на зэков больше впечатление: точеная фигурка или этот потрясающе красивый рот, напомнивший им обо всех женщинах мира, оставшихся за бортом их жизни.